– От моих… кого? – переспросила Сьюзен, хватая ближайшее к ней полотенце.

Горничная помогла ей вытереться, а потом невыносимо долго одевала ее в сорочку, корсет и свежее платье. Когда Джейни отвернулась, чтобы принести сухие ботинки, Сьюзен в одних чулках побежала к туалетному столику, то и дело поскальзываясь на мокром полу, и наконец схватила шкатулку со знакомым фамильным крестом на крышке. Она открыла шкатулку и заморгала. Деньги. Куча денег. Монеты, чеки, подписанные банкноты. И крохотный кусок пергамента, на котором было всего лишь несколько слов: «Тебе станет лучше после прогулки по магазинам».

– М… мои родители прислали это? – задала она глупый вопрос. – В почтовой карете?

Джейни помотала головой:

– Нет, в своей карете.

Сердце Сьюзен замерло на несколько долгих секунд, а потом взорвалось бешеным стуком.

– За мной приехали родители! – завопила она.

И снова горничная покачала головой.

– Это были слуги, – поправила она ее. – Я получила шкатулку от конюха, пока хозяин разговаривал с кучером. Не думаю, что он обрадуется, узнав, что шкатулка попала в ваши руки.

Сьюзен снова посмотрела на деньги и медленно кивнула. Нет, они явно не обрадуются, узнав, что теперь она может убежать из Бата, честно наняв себе экипаж. Но ей и не придется этого делать, ведь семейная карета все еще здесь. Она сможет вернуться на ней в Лондон в окружении слуг.

Сьюзен сунула в паучью лапку Джейни горсть монет в благодарность за ее услуги, спрятала шкатулку в ящик, где уже лежал нож, и бросилась к дверям спальни. Конечно, появиться на людях без обуви – это верх неприличия, но куда важнее для нее в этот, момент было убедиться в том, что слуги не уедут отсюда, не дождавшись ее. Сьюзен рывком распахнула дверь и… едва сдержала крик.

За дверью стоял дворецкий и ухмылялся своей невыносимой усмешкой.

– Вот вы где, – проскрежетал он. Его крохотные глазки удовлетворенно заблестели. – Родители прислали за вами карету.

– Спасибо, – кивнула она, отодвигая его плечом, чтобы выйти в коридор. – Мне нужно немедленно поговорить с кучером.

– Прямо сейчас? Думаю, это будет непросто. – Его голос словно душил ее. – Потому что он уехал.

Нет!

Чувствуя, что лицо искажается от гнева, Сьюзен повернулась к дворецкому.

– Почему же вы не послали за мной? – спросила она.

Дворецкий снова улыбнулся и указал на ее ноги в чулках.

– Вы же были заняты, – проскрежетал он.

Эван дважды ударил кулаком по стене, но лучше ему от этого не стало. Он же с самого начала знал, что из Тимоти получится никудышный контрабандист. Эти его дурацкие списки. Графики уборки. Патологическое нежелание нарушать закон. Но Тимоти сказал ему «да»! А «да» означает «да».

«Да» не означает «Я лишь ненадолго стану соучастником этого дела, а сам тем временем буду разрабатывать план того, как отправить собственного брата в тюрьму».

Ударив по стене еще раз – правда, другой рукой, – Эван выругался. Теперь у него синяки на костяшках обеих рук, а стена как стояла, так и стоит, и число его проблем не уменьшается.

Черт возьми!

Он должен собраться.

Успокоиться… Подумать о чем-нибудь приятном… О… Сьюзен, например.

Как бы ни поразили его ее слова о Тимоти, он не должен был отпускать ее. Она пришла к нему, Подгоняемая страхом и беспокойством, а он лишь добавил ей тревоги вместо того, чтобы унять волнение, в чем Сьюзен так нуждалась. Он не мог обвинять ее в том, что она тревожится за леди Эмелину. Да он сам едва сдерживает ярость, когда вспоминает о несчастной жене Олли. Наверняка можно что-то сделать, чтобы освободить ее, причем для этого вовсе не обязательно убивать Олли. Хотя он бы сам с большим удовольствием придушил его.

Но если Тимоти удастся завершить начатое, Олли и так уже скоро окажется на виселице. Их всех ждет виселица…

«Прекрати думать об этом!»

Эвану не верилось, что младший брат усложняет ему жизнь, даже будучи мертвым. И в то, что он рассказал обо всем Сьюзен. А та, в свою очередь, никому не проронила ни слова. Нет, это несправедливо. Конечно, да он и сам, если увидит привидение, едва ли напишет об этом в колонку популярной газеты. Должно быть, человек, которому доверена такая тайна, чувствует себя очень одиноким. Эван полагал, что, окажись он в подобной ситуации, быстрее придумал бы какой-нибудь выход.

Он подошел к небольшому комоду и вынул из ящика инкрустированный перламутром гребень, который выпал из волос Сьюзен перед тем, как она вырвалась из его объятий в Мунсид-Мэноре. Иногда ему казалось, что она постоянно убегает от него. Хотя, возможно, это он постоянно ее преследует.

Сунув гребень в карман, Эван бросил взгляд на смятую постель: сегодня он впервые занимался любовью в собственной спальне. Странно! За те четыре года, что он провел в Борнмуте, почти все его встречи с женщинами проходили в случайных местах.

А теперь взгляните на него! Он стоит один посреди комнаты, думает о Сьюзен и изнывает от желания снова ее увидеть.

Осознав иронию ситуации, Эван даже зубами заскрежетал. Впервые в жизни он всерьез заинтересовался женщиной, которая была нужна ему не только для мимолетного удовольствия, но ничего не может с этим поделать, и все благодаря своему брату – двуликому Янусу. Или все-таки может?

Эван замер на полпути к кровати, перед которой на полу валялись его смятые рубашка и жилет. Что именно сказала Сьюзен? Тимоти занимается расследованием дела о пиратах… Да. Но для кого он ведет это расследование? Может, он делает это для себя, руководствуясь какой-то непостижимой целью! Может, он вообразил себя писателем? Тимоти всегда предпочитал компанию воображаемых, а не реальных людей.

Сьюзен сказала, что она предполагает, что их всех повесят. Правда, она не пояснила, почему пришла к такому выводу. Если Тимоти умер до того как начал воплощать собственные планы в жизнь – какими бы ни были эти планы, – то, возможно, угроза не так уж велика.

Конечно, это не означает, что можно забыть об осторожности. Сам он часто рисковал, но для начала всегда взвешивал все «за» и «против».

Он не станет участвовать в новых приключениям капитана. Но этого недостаточно. Он также должен удостовериться в том, что никто не сможет найти никаких свидетельств о его связи с командой пиратов. В противном случае ему придется уехать из Борнмута. Причем незамедлительно. И паче его ждет тюрьма и смерть.

Приподняв жилет, лежавший на смятом галстуке и сорочке, Эван снова бросил его. Лучше приказать слуге, чтобы тот принес ему другую одежду.

Через пятнадцать минут Эван вышел из спальни в новой одежде. Он спустился вниз и тут же резко остановился, с изумлением увидев, как один из его конюхов входит в переднюю дверь. Ему показалось, что слуга… нет, не нервничает, однако его определенно одолевает некоторое беспокойство. Конечно, беспокойство – это не нервозность, но для Эвана в его нынешнем состоянии любое изменение обычного положения вещей могло стать причиной тревоги.

– Что случилось? – осторожно спросил он.

– Возможно, ничего особенного, сэр, – начал конюх, в одно мгновение еще больше растревожив Эвана, – но один человек несколько минут назад что-то вынюхивал возле ваших конюшен. Ну а поскольку вы велели нам сразу сообщать, если какие-то незнакомцы попадутся нам на глаза в тех местах, где их быть не должно… В общем, сэр, я решил, что должен рассказать вам об этом.

Несколько мгновений Эван не мог дышать. Может статься, что ему не удастся сбежать из дома посреди ночи, если они уже пришли за ним. Но кто «они»? Констебли? Но почему тогда они начали поиски в конюшнях, не послав прежде человека в дом, чтобы выяснить, где находится хозяин? «Сохраняй спокойствие! Сосредоточься!»

– Как выглядел этот тип? – спросил Эван. – Что именно он делал?

Конюх покачал головой.

– Это была девушка, сэр, – сообщил он. – Она хотела посмотреть лошадей.

Эван заморгал.