– Нет, на место ставлю.

– Ваше Высокопревосходительство, господин командарм, а что, если мне начать все-таки мою новую фамилию оправдывать? Я уж тут слышал, что, мол, Николашку во дворце содержат, а их, трудящихся, мол, как сельдей в бочке везут. Я извинился за причиняемые нами неудобства, хотя очень хотелось фамилию оправдать.

Подошел полковник:

– Рудольф, что за новая ОТМА? Все молодые матери пожелали ей успеха. Одна даже с матом, в сторону того, кого мы должны скинуть. Что это?

– Имею честь представить, Ваше Высокородие, Его Высокопревосходительство…

– Слушай, сейчас я твою фамилию на тебе оправдаю.

– Виноват, Ваше Высокопревосх… ОТМА, Иван Сергеич, это Отдельная монархическая армия. Ее именем барон Штакельберг привел пассажиров к поезду с полным соблюдением дисциплины, увы, революционной. Ее разгул мы наблюдали с сожалением о невозможности оправдания новых наших фамилий.

– Это точно, – подошел запыхавшийся начальник поезда. – В классном посадка закончена, двери заперты, никто не пролезет. Им, кстати, всем до Москвы. Первый раз в жизни так радовался окончанию посадки. Прямо праздничное настроение, что везу их… да и всех остальных. И вообще, благодарю вас, господа, за этот рейс. Да, а что за ОТМА такая?

– Подавайте заявление, Николай Николаевич. Мне. Как штабная крыса, заявления принимаю я.

– Слушай, штабная крыса, сгоняй лучше к нашему вагону, как там Хлопов.

– Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство!

– Хлопов в порядке, – раздался голос Хлопова за спиной полковника. – Гонять не надо.

– Ты что, Сашку одну бросил? – накинулись на него все трое разом.

– Проявил инициативу. Возможно, я здесь нужнее, а там я не нужен совсем, сестра Александра справляется блестяще, а у двери проводник, очень толковый и рукастый. У нашего вагона, между прочим, священник стоит, и в штурме, естественно, не участвует.

 – …Вы, тетечки, по-быстреньку в конец вагона и налево, у окошка на нижнюю… Вы, дядечка, туда же, но на верхнюю, побыстрее залезайте… Сударь, погодите, вот сюда, в сторонку, пропустите… Давай, мальчик, не волнуйся, мама за тобой, сударыня, до конца и направо… да погодите же, сударь, да… Стоять на месте, где приказано! Еще одно слово такое, и вон пойдешь! Дедуля, а вы вот сюда… старуха-то? Да что ж вы ее так?.. Вот, вот ваше место. Нет, господа, это купе целиком занято, дальше проходите…

Мальчик лет двенадцати замер в проходе, испуганно восторженно глядя на буквы над крестом сестринской косынки.

– Тетя, меня возьмите в вашу армию! Я… я что не умею, научусь… Мама отпустит, она сама пойдет, она тоже сестра милосердия, и брат… – и слезы проступили на умоляющих глазах; натерпелся, видать, за этот месяц, с мамой и братом…

– Что, в какую армию? – сестра Александра удивленно глядела в умоляющие глаза.

– В вашу! Монархическую! В ОТМА.

Сестра Александра растерянно мигала глазами:

– Да-да, обязательно… А почему ты отдельно от мамы и брата?

– Да они уже там, у подножки, к ним не подойдешь. Я им прокричал, где я. Спасибо, тетя…

– Проходи, проходи…

И тут во внешнем от вагона мире взрывом заревела матерщина, заголосили испуганные вопли, прозвучал выстрел, и, после быстрой возни в тамбуре, криков там же и нескольких грохотов падения чего-то всякого. Перед сестрой Александрой возник во всем радостно-зверском ослепительном блеске матросик, как раз такой, о котором справлялась «несударыня-щелка».  

Матросик, вернее, матросище, под два метра и поперек себя шире, заорал:

– Все из вагона, вашу!.. Всех щас!..

И тут его радостное озверение сфокусировало в себе сестру милосердия.

– Ты кто?

В ответ сестра Александра обворожительно улыбнулась, подняла пальчик к губам, усиливая обворожительность, и произнесла громким шепотом:

– Тсс! Свои!

Противника-громилу надо брать, расслаблять, ошеломлять тем, чего он не ожидает. Время расслабления – мгновения. Сверхзадача обороняющегося – чтобы их хватило.

Прекрасное лицо сестры Александры вдруг исказила паническая гримаса, небесные глаза ее вспучились в направлении – за плечо матросища, она истерично взвизгнула: «Ой, сзади!», отняла пальчик от уже не улыбавшихся, а искореженных губ, рывком направила пальчик в направлении вспученности своего взгляда и повторила взвизг: «Сзади!!» Боцман Жуткий вполне мог бы позавидовать взвизгу.

Тем же ошеломленным взглядом, которым радостно-озверелый смотрел на прекрасные, вдруг возникшие, нежные губки, шепчущие «Тсс!», он по инерции смотрел теперь за свое плечо, куда указывал пальчик, оторванный от уже не прекрасных, но искаженных паникой губ. Пошла сверхзадача.

С «полубуржуйкой», стоявшей сзади матросища, в которую вдруг уперлись четыре страшных глаза вкупе с указующим пальчиком, плохо сделалось (быстро очнулась). Обернуться же назад голова носителя радостной озверелости не успела: на него уже падала сверху из рук сестры Александры стандартная четверть твердого литого стекла, полная медицинского спирта, которая всей своей полновесностью и разлилась на бушлат падающего.

Упал он на сидящего «полубуржуя», в котором и «полумужицкого» хватало, названного сестрой Александрой «дедулей», указуя ему его место, когда рассаживала.

– Давай, дедулечка, вместе его – вон отсюдова.

– Да я один справлюсь, сестричка, силенкой Господь не обидел, – буднично ответил «дедуля», поднялся и потащил за собой громилу. Сестра Александра – за ним… 

– …Священника в наше купе, – сказал полковник Хлопову. – Я вот смотрю, а почему так солдат мало? И все какие-то тихие.

– А это вопрос ко мне, Вашвысокблагородь, к штабной крысе. Это через меня проходит. Все громкие отправлены вчерашним эшелоном Лавром Георгиевичем. Подальше от фронта. Они, громкие, опаснее немцев. Глядите на «братишек». Прибывших громких сегодня – отправят туда же завтра. Округу задание собрать, для предстоящего окончательного наступления, Государем подготовленного, сколько можно резервов. Вот мы и собираем. Его Высокоблагородь уже изволили отказаться от сих резервов для набора себе в «нормальные». А вы, Ваше Высокопревосходительство, как? Для ОТМА сей резервик не желаете?

– Да иди ты!..

– О! А вот и наступление. Представители! Не иду – бегу! Я – к нашему вагону, – штабс-капитан видел вскакивающего на подножку матросища и мчался уже туда, вынимая табельный вальтер. 

– …Все назад, вашу… Наш эшелон, куда?..

– Все из вагонов! Назад! Кто позволил?!.

– Всех изрешечу-у-у!!.

Садившиеся с единым воплем отшатнулись, отскочили, отбежали от подножек.

– Боцман! Вырезубчик! Сюда! – от конца очереди отскочила «несударыня-щелка». – Монархисты вагоны захватили. Вон их главный, стреляй!..

Очутившийся рядом с командующим ОТМА, боцман Вырезубчик слишком долго вынимал и направлял свой наган, выстрелить он успел, но в землю. Мгновенно отсушенная кисть его руки, сдавленная кистью Его Высокопревосходительства, наган выронила, сама рука ударом в локоть была сломана, а сам он охнулся на рельсы от пинка и после некоторого вскрика от болевого шока, затих от него же.

«Опять боцман… Вырезубчик – опять рыба… и на того похож. Может, он один у них, как вечный жид?» – После такого секундного философского раздумья командарм боцман Жуткий издал боевой клич, парализовавший и нападавших и разбегавшихся. Один из нападавших был сражен Хлоповым своим любимым оружием – булыжником, проще оказалось его поднять и швырнуть, чем возиться с маузером. Второй, державший за грудки начальника поезда и стращавшего его: «Щас в топку тебя! Всех из вагонов! Щас наши придут!», удостоился нокаутирующего удара в челюсть от начпоезда с ответным возгласом последнего: «Не придут!» Это был первый в жизни удар доброго, никогда не дравшегося, пожилого русского техспеца. Страшный удар. Для поединка такой удар не годился. Медленный, смачный, на всю вытянутую руку замах занимал слишком много времени, которого боцману Жуткому вполне хватило бы, чтоб обезвредить замахнувшегося. Но перед Николаем Николаевичем стоял не боцман Жуткий, а «радостная озверелость», боцман Жуткий спешил техспецу на помощь, которой не потребовалось. Бессознательное тело «радостной озверелости» уже отлетало на рельсы второго запасного… Трое остальных, когда пришли в себя после боевого клича, увидели перед собой парабеллум полковника и поэтому стояли с поднятыми руками и не шевелились, ибо вполне поверили угрозе: «Шевельнетесь, на месте – всех…»