– Господа, товарищ Шеегрызов для продолжения службы прибыл!

Все разом повернулись на голос, а сестра Александра, привзвизгнув, бросилась в объятия представлявшегося.

– Иван Иваныч, а у меня еще слезы не высохли от нашего прощания!

Начпоезда сделал легкий приветственный поклон: «Из той же обоймы, что и Жуткий»…

– Как это понимать, Иван? – тихо, но грозно спросил полковник.

– Р-разрешите доложить, Ваше Высокоблагородие, господин полковник, отпускник дорогой: приказ выполнен, машина на стоянке, остальное на хранении. Недоступно никому, кроме нас, схема при мне, триста шагов отсюда.

– Чего-то ты быстро.

– Такие дела только и делают быстро.

– Надежно?

– По схеме убедитесь. Скорее Атлантиду найдут. Ну, а сейчас, я, естественно, с вами, как говорит заряжающий Хлопов, куда ж мне от такой компании?

Начпоезда был очень доволен в этой компании таким прибавлением.

– Николай Николаич, так где сейчас эти представители? В подвале?

– Сейчас нет, где-то шляются.

– Тогда предлагаю идти к пассажирам.

– Идите вдвоем со штабс-капитаном, сказал полковник, – а мы здесь с поездной бригадой встречать будем, штурма все равно не миновать, но в рамки ввести попробуем. Классный вагон для женщин с малолетними. Николай Николаевич, Бубликов говорил, что и провизия есть?

– Есть, в основном водка, но и икры, сала, балыков и прочего полно.

– Раздайте все это поровну всем, когда поедем, кроме, естественно, водки. Сашенька, иди в четвертом вагоне четвертое купе занимай. Хлопов с тобой, будет внутри вагона распределять, насколько это будет возможно. Рудольф, боевым кличем пользуйся в крайнем случае.

Незамедлительно он как раз и представился.

Весь гомонящийся зал разом стих, когда под его сводами раздалось громовое:

– Судари и сударыни, все внимание на меня!

И все оборотили внимание на говорящего. Он стоял на конторке, на которой обычно пишут телеграммы и был виден всем. И в тишину он продолжал чуть тише:

– На втором запасном пути стоит пустой поезд. Он следует по маршруту Питер-Могилёв, остановка только в Могилеве и только для заправки. От Могилёва едем на Москву. Кому по этому маршруту, все за мной, к поезду, соблюдая порядок.

– Это ты про какой поезд, матросский, что ли? – сердито спросил близстоящий мужик.

– Про него.

– Ну-ну, ищи дураков. Гляди, ребята, мало тут обчистили, теперь заманить хотят!

– Так это ты на матросский предлагаешь?! – раздалось сразу несколько голосов.

– Провокатор! – загуляло-запорхало над головами самое опасное словцо сего времени и вообще всех времен.

Барон Штакельберг поднял руку. И в этом поднимании, медленном, величавом, властьимущем, было нечто такое, что заткнуло все опасные словца, загулявшие над головами. Последний месяц «новоиспеченные граждане-товарищи» видели поднятую руку только истерически дергающуюся вверх-вниз со сжатым кулаком a-ля Керенский. Дерганье сопровождалось соответствующим звуковым сопровождением… Эх, да и чем только не сопровождалось!.. Но лучшей оказалась одна фраза самого «отец-основателя» дерганья: «Граждане! Я замкну сердце, а ключ выброшу в море!..» Ну, как можно гражданам не откликнуться на такой душевный всплеск? Дамы и студенты рыдали, мужчины в смокингах под шубами аплодировали, мужики, мрачно почесывая в паху, думали о своем, солдаты усмехались, матросы радостно зверели, офицеры думали, что пора смываться, комиссар Лурьин хохотал.

Имелся и другой вариант обращенной к гражданам поднятой руки, только не вверх, а в «морду лица»: кулак перед глазами, в глазах обладателя кулака радостное озверение, и все это обрамляет веское звуковое сопровождение:

– Стоять, посудина дырявая, карманы наружу, клешни в гору!..

Других вариантов не было.

И вот он третий, давно забытый вариант, перед глазами. И личность эта старорежимная, со страшными вензелями на погонах… и почему-то глаз не оторвать…

– Никакого матросского эшелона больше нет! И матросов нет и не будет.

Тишина стала еще более глуше и напряженней, хотя более вроде и некуда было.

– Я – хозяин поезда, и я везу в нем того, кого хочу.

Ох, как истосковались по такому «Я» «новоиспеченные свободные граждане»! Этот человек явно не собирался замыкать свое сердце и ключ от замкнутия бросать в море. Он свое разомкнутое сердце властьимущего предлагал всем, собираясь сделать для них то, что сейчас им нужнее всего.

– А билеты-то как? Билеты ж не продают, – подала голос тетка, сидевшая рядом с сердитым мужиком; но, задавая вопрос, она встала.

– Билеты не нужны. Проезд бесплатный. Все оплачено.

– И кто ж оплатил? – не унимался сердитый мужик, однако, тоже поднялся и, на всякий случай, поднялся с чемоданом в руке.

– Кто оплатил? ОТМА – отдельная монархическая армия. А я ее командующий.

Тут поднялись все, но тишина стала прямо пронзительная.

– Ты чего плетешь? – тихо, едва шевеля губами, выдавил штабс-капитан, стоящий рядом на полу.

– Только что придумал, – так же тихо, не поворачиваясь, ответил «командарм». – Паек будет роздан в вагонах. Так что – вперед.

Это была грандиозная ошибка командующего! Ну разве можно изможденной, злой, не спавшей, голодной, русской толпе, цель жизни которой: как бы убраться из этого обрыдлого радостно озверевшего питерского болота, говорить такое?!

Толпа поверила командующему и пошла вперед – друг на друга, друг через друга, через двери, через окна, не разбирая дороги. И только несравненный боевой клич ее остановил и парализовал. 

Начальник поезда вздрогнул, глаза его округлились, брови подскочили вверх.

– Спокойно, Николай Николаич, – полковник положил ему руку на плечо. – Это боцман Жуткий жутью пассажиров в чувство приводит. Больше нечем.

Через несколько минут показались Штакельберг и штабс-капитан. Каждый из них вел за собой две вереницы людей. За Штакельбергом шли молодые матери: в одной руке – кулек с грудничком, в другой – чемодан, за спиной – рюкзак. В классный «пульман» должны уместиться все.

За штабс-капитаном – остальные.

И тут все-таки началось… И боевой клич бы не останолвил. Эти остальные, увидав вагоны, радостно озверели и – понеслись! Но, Слава Богу, выстроившиеся проводники сметены не были, проводники грамотно рассекли несшихся на ручейки и те начали штурмовать двери. Полковник и начпоезда отбивали атаки от классного «пульмана», отгоняя атакующих к другим вагонам. Барон подвел молодых матерей к начпоезда и ринулся к третьему вагону, где вертелась самая беспорядочная кутерьма. Штабс-капитан был уже там.

– …Ты чо меня хватаешь, ты чо меня хватаешь, ком-ман-дующий?!

Командующий слегка оторопел:

– Я вас не хватаю, сударыня, я вас слегка оттесняю, чтоб вы не задавили ребенка, дайте ему влезть.

– Всем давать, не успеешь скидавать… – и – ненависть слепящая из вечно прищуренных глаз-щелок. – Я те не сударыня.

– Ты чего такая злая? – барон отпустил руку. – Всем места хватит, все уедете. А детей давить не надо.

– А где матросики-то? – щелка-прищур зло усмехалась. – Мне с ними сподручней ехать было бы, – и из щелки-рта рывком высунулся и исчез язык, – веселей… уж договорилась!.. чем с этими… полубуржуями…

«Полубуржуйская» публика действительно пребывала в большинстве. А ненависть из щелок знание-чутье окутывает: не сделают ей эти люди, во главе с командующим, ничего, уедет она со своим радостным озверением, одно жалко, что не в компании «братишек».

– А ну, быстро в самый зад очереди! Хоть одного опередишь – на крыше поедешь: и не душно, и полубуржуев не видать.

– Мстишь? – прошипела «несударыня-щелка».

– Нет, – устало и спокойно ответил командующий. – Еще ни разу никому не мстил. На место ставлю.

– У-у, недорезок царский, – попрощалась обладательница колючих глаз и пошла в конец очереди.

И тут возник штабс-капитан:

– Что, недорезок царский, свободный люд притесняешь?