Генерал Алексеев совсем измаялся и, на чем свет стоит, материл ситуацию: «Да когда же будет этот проклятый поезд с этими проклятыми говорунами!!» Он все время держал в поле зрения отрекшегося Царя и девчонок вокруг Него. Пока Он не уехал, возможность какой угодно непредсказуемости остается: «И ну где же этот треклятый поезд?..» 

– Спокойно, сестра милосердия, остынь. Таких действий Государыня бы не одобрила.

Сестра милосердия Александра опустила глаза, а Государь вновь улыбнулся:

– Меня от ареста не избавишь, а раненым своим ты нужна не арестованная, – а про Себя подумал, как бы дело вскорости до того не дошло, что, кроме как таких девочек и в бой послать некого будет.

– Ваше Величество, – сестра Александра подняла глаза на Государя. – Имеем к Вам верноподданическую просьбу: идите в вагон. Действительно, холодно. Вы там сейчас здоровый нужен. А мы уж достоимся, наверное уж скоро… Какой-то состав ждут. А мы уж достоимся. Ведь последний раз…

Он обнял их всех по очереди и вошел в вагон. Подошел к окну и стал смотреть на них, никого и ничего больше не видя. Несколько раз Он укоризненно качал головой, указательным и средним пальцами, вниз опущенными, изображал бегущего человечка: мол, бегите домой. Но О.Т.М.А. во главе с Александрой Могилевской отрицательно мотали головами, улыбались, стояли и смотрели на своего Царя, впитывая в себя Его образ, вполне осознавая, что живым Его больше никогда не видать. Мороз становился совсем лютым, О.Т.М.А. начали уже приплясывать, Он из окна усилил укоризну покачивания головой и скорость пальцевых бегущих человечков, но Александра Могилевская по-прежнему неподвижно стояла и смотрела.

Поезд с Бубликовым и его командой пришел только через два часа. Два их вагона прицепили к Царскому поезду и, наконец, он тронулся. Классный машинист Царского поезда дело знал великолепно: поезд тронулся тихо, без толчков, без вздрагивания, без лязга, плавно.

Окно с Государем начало медленно уходить из-под ее взгляда. Она встрепенулась, едва не вскрикнула, по костям ударило холодом: все! Набирая скорость, Он удалялся, уходил навсегда. Она пошла за поездом, пока что рядом с окном, но вот уже пришлось бежать. Она начала крестить окно и тут заплакала. Он тоже стоял, едва сдерживая Себя, и крестил бегущую. Последнюю бесчестную честь Себе генерала Алексеева Он не видел, как не видел и низкого поясного его поклона вагону с Бубликовым. Он видел только ее, и прижался щекой к стеклу, чтоб подольше видеть ее, когда она уже отстала так, что была почти не видна. Наконец, мелькнул край платформы – все.

Бубликов, увидев в окно бегущую и плачущую сестру милосердия, брезгливо сморщился и покачал головой.

Уже далекое окно с Государем только угадывалось, уже последний вагон был в десятке метров впереди (когда он проходил мимо, она даже сделала движение рукой – зацепиться за него). Края платформы она не видела, но не рухнула, как должно б случиться, а в медленном коротком полете, будто поддерживал кто, без боли упала на колени, голова ее по инерции продолжив полет, уткнулась в землю… И так и осталась она распростертой коленопреклоненно во след ушедшему Царскому поезду, и рыдания ее неслись туда же, вслед за ним, уже невидимым, а из сгущающейся темноты морозного метельного вечера будто ответом на ее рыдания, слышался звук Его голоса, говорящий то, что написано Им было на календарном листке, лежащем сейчас у ее сердца:

«Держись и помни.

Николай».

 «Дубинокль» полковника Свеженцева был направлен на ворота парка Александровского дворца, и он очень сожалел, что чудо-оптика цейссовская стрелять снарядами не может. Он наблюдал, как в ворота парка вползает (уже вползла) красная орущая змея, огромная змея из тысяч двух пьяных краснобантых всех мастей, почти каждый из которых нес на древке красное полотнище. Семь обтянутых красным гробов с духовым оркестром впереди составляли змеиную голову, которая исторгала: «Вы жертвою пали»… Тулово вразнобой то подтягивало, то замолкало, то запевало нечто другое, вплоть до «Яблочка». Змея ползла ко дворцу, где под окном Царского кабинета уже было выкопано семь могил. Свеженцев навел фокус оптики на то место и увидел отфокусированного полуштатского Машбица – тот что-то говорил своим подручным, эмоционально жестикулируя. Теперь полковник пожалел, что его парабеллум на таком расстоянии бессилен.

Наблюдательный пункт он себе оборудовал на верхней площадке деревянного настила, по которому зимой на санках скатывались. Сама площадка находилась на естественном холме-возвышении, и поэтому парк и дворец просматривались великолепно.

С утра погода стояла истинно пасхальная… Наметенный вчера снег интенсивно таял, лучи прямого солнца грели по-летнему, даже почки предприняли попытку набухнуть.

В штабе округа полковнику выдали-таки отпускные документы с правом проезда по железке до Москвы с предписанием после окончания отпуска (два месяца) явиться в распоряжение штаба МВО для дальнейшего своего определения. Штабс-капитан, что выписывал бумаги, ситуацию воспринимал вполне адекватно, сам недавно с фронта, и даже сам начал с того, что рекомендовал забыть мысль о возвращении в свой полк, которого уже нет.

– Переждать надо, пока крови напьются, – так прямо и сказал!

И добавил, что моряки Кронштадтские пошли в полный разнос, к ним прибыло подкрепление таких же из Гельсинфоргса, они целиком во власти совдеповских комиссаров, своих офицеров уже всех перебили и уже десантировались на материк, то бишь, в Питер, Царское и т. д. Командование округа не знает что делать и с ужасом пассивно ждет продолжения.

– А сам командующий что?

Штабс-капитан пожал плечами:

– Не могу знать. Генерала Корнилова ни разу не видел, на тех высотах не летаю. Его штабист один, мой хороший знакомый, говорит, что поскучнел лицом Его Высокопревосходительство за месяц командования, осунулся, да и Приказ №1 этот… Удивительно, как вам удалось ваш полк целый месяц от него уберегать?

– А я своим комбатам объявил, сепаратно каждому, на чьей батарее его увижу, комбата пристрелю на месте.

– Гм, действенно… и, главное, по уставу. А то ведь, откровенно говоря, самовольного явления ваших РГКашников в столицу – ой с каким страхом ждали! Отлегло у командования, когда выяснилось, что они, так сказать, наступление на столицу без орудий ведут, едут, так сказать, погулять разрозненными бандами, и на общую стратегическую обстановку в городе повлияют мало – все тяжелые орудия на передовой бросили, естественно без прикрытия, так что взвод немцев их может запросто захватить. Я вообще удивляюсь стратегической глупости тевтонов: такое время для решительного удара упускают… Боятся! Знают, какая мощь Царем была припасена. Я и говорю: дураки, знать знают, да мало понимают! Мощь она если при руках и головах, а если руки и головы офицеров своих режут… Ну, а то, что мы сейчас с вами сделали по поводу вашего отпуска, перед общим-то наступлением!..

– Да уж какое там наступление…

– Ну, пока не отменено… Так вот, это личное негласное указание командующего округом, чтоб офицеров сберечь.

– Пока крови не напьются?

– Так точно.

– А если аппетит волчий и брюхо бездонное?

Штабс-капитан криво усмехнулся, пожал плечами и развел руками.

– А что, если все-таки по зубам вампирским и брюхо вспороть?

Штабс-капитан усмехнулся еще кривее. Тут полковник совсем посерьезнел лицом и сказал так:

– А ты дай мне вместо отпуска – полк. Нормальный. За сутки очищу.

Штабс-капитан поднялся со стула, демонстративно бросил ручку на скатерть, окатил полковника надменно-ехидным взглядом, облокотился, стоя, костяшками пальцев об стол и в такой позе навис над Свеженцевым:

– А иди, бери! И почему же полк? На пятнадцать дивизий дезертиров по Питеру шляется. Берлин можно брать. Нормальный ему… – штабс-капитан заходил туда-сюда около стола. – Да если б у меня под рукой рота была нормальная, я б тут не сидел, а, сколько смог бы зубов повыбивал, брюх бы вспорол… Сегодня братишки прибыли кронштадтско-гельсингфоргские на похороны эти… Их не желаешь себе в подчинение, вместо отпуска?! Все будто с цепи сорвались, все вразнос… Очистит он… Ну а дальше? – штабс-капитан вновь навис над полковником. – В диктаторы сам пойдешь или кого другого изберем?! Ты когда в Москве в округ придешь регистрироваться, не раздражай там того, кто на моем месте, просьбой тебе нормальный полк дать. У них там, кстати, все так же. Иногда так тошно, что хоть в монахи подавайся.