КВО имеет два назначения: сыскное и декоративно-рекламное. Первое и по существу дела основное есть помощь ИСО по организации сыска. Большинство сотрудников КВО состоят сексотами ИСО, и оба родственных отдела часто обмениваются своими сотрудниками. Выдвинувшийся доносом «воспитатель» попадет в следователи, и наоборот — спившийся и неумелый следователь разжалуется в «воспитатели». Второе, рекламное, назначение именуется «перевоспитанием» и «перековкой». Этой личиной ГПУ маскирует свои коммерческие мероприятия, которые преподносятся как «институты перевоспитания закоренелых преступников», перековки их в «энтузиастов» советского строительства. Стряпается это довольно примитивно. В «воспитатели» берут людей, ни на какую другую работу не годных. Начальники КВО и его частей, большей частью чекисты, окончательно спившиеся, которых не знают, куда спихнуть. Заключенные, работающие в КВО, — это люди, не приспособленные для работы в производственных предприятиях. За исключением лекторов, о которых я скажу позже, это уголовные из бывших мелких советских газетных работников, или такого же рода сотрудники профсоюзных организаций, сосланные за систематические растраты, подлоги, мошенничества.
Средства на культурно-воспитательную работу расходуются тоже минимальные. Главное падает на издание газеты, но так как в типографии работают заключенные а газета продается в принудительном порядке при выдаче премиальных, то затраты на нее не могут быть обременительными для ГПУ.
Газетка эта представляет собой любопытное явление. Размер ее — едва обычная газетная страница, сложенная пополам, даже несколько меньше. Выходит она раз в три дня; издается в каждом лагере. Родоначальницей этих газет была «Перековка», выходившая сначала в Соловецком лагере, а затем переехавшая в Беломорско-Балтийский. Взамен ее с осени 1931 года в Соловецком лагере стал издаваться «Трудовой путь», ничем от нее не отличавшийся.
В заголовке газеты «Перековка» буква К изображена в виде молотка, ударяющего по букве О, от которой отлетают осколки — искры. Сверху две надписи. Одна деловая: «Не подлежит распространению за территорией лагеря», вторая — декларативно-сентиментальная: «Труд в СССР — дело чести, дело славы, дело доблести и геройства».
По внешнему виду она очень напоминает захолустную советскую газету: те же лозунги, модные словечки и крикливые заголовки. Фаланги ударников, штурмовые колонны, энтузиасты, передовики штурмовых позиций, социалистические достижения, слеты, гиганты, фронты пролетарских побед, темпы, героические драки, боеучастки соцсоревнования, чередующиеся с лодырями, прогульщиками, неполадками, объективными причинами, разгильдяями и головотяпами, которые заносятся на черную доску с прорывами, спячками, дезертирством с трудового фронта. Все это сопровождается неумеренным количеством восклицательных знаков. Заголовки статей, как и во всех советских газетах, поставлены в повелительном наклонении: «Прекратить! Заверить! Ликвидировать! Развернуть! Ударить» и т. д. Всякий сам знает, что если написано: «Прекратить!», значит, надо подразумевать «неполадки» или «безобразие». «Сломить!» — сопротивление классового врага. «Ударить!» — кого следует по рукам. Газета посвящена жизни лагеря. Сообщениям о событиях в СССР и в остальном мире отведено очень мало места на последней странице. Об СССР сообщаются только сведения о ликвидации, перевыполнении на все сто процентов, двести, триста. Об остальном мире — о забастовках, голоде, кризисе. Статьи обыкновенно пишутся постоянными сотрудниками, то есть откомандированными в газету заключенными, и содержат или безудержную похвалу и лесть начальству, или требования обнаружения виновных в различных «прорывах». Виновники — всегда заключенные. Специальный отдел «Лагкоры пишут» состоит из анонимных доносов с мест работ. Такие заметки служат для ИСО основанием к возбуждению «дел» против заключенных. Большинство заметок-доносов и не печатается, а просто передается редакцией в ИСО.
Если на воле советский читатель впадает от советской прессы в тоску и уныние, то в лагере эта газетка может довести до отчаяния; и здесь, потеряв все, посаженные за проволоку, мы не ушли ото лжи, ханжества, лицемерия, доносов, вечной угрозы в новом, фантастически бессмысленном обвинении. И все мы, получавшие премиальное вознаграждение, обязаны были подписываться на нее, и все мы знали, что ничто не оградит нас от этой грязной брехни.
Кроме печатной газеты, издающейся в центре лагеря, каждый пункт обязан издавать «стенную газету», что также входит в функции культурно-воспитательною отдела. Стенная газета — это большой лист бумаги, на котором от руки пишутся статьи такого же содержания, как в «Перековке». Выходит она на больших командировках пять-шесть раз в год, на отдаленных — раз или два, и приноравливается к торжественным случаям, как 1 Мая, Октябрьские торжества или приезд большого начальства.
К этим газетам и их сотрудникам не только заключенные, но и вольнонаемные гепеусты относятся с понятным презрением и ненавистью.
Кроме прессы на обязанности КВО лежит организация «митингов» заключенных. Устраиваются митинги по приказу начальства, но по случаю объявления нового займа, организации нового ударничества или борьбы с клопами, ликвидации прорыва на каком-нибудь фронте и т. д. Митинги по поводу займов и клопов самые частые, их устраивают после работ в рабочих помещениях. В более торжественных случаях митинг устраивается общий, между бараками, под открытым небом, но на пространстве, обнесенном проволокой. На митинг заключенных ведут в строю под конвоем и выстраивают вокруг трибуны. Затем все долго стоят в ожидании приезда начальства и, часто, немилосердно дрогнут. Когда начальство прибывает, кто-нибудь из главных «воспитателей» произносит с трибуны речь на политическую тему. В мое время (1931 и 1932 годы) обычно говорилось о «происках французского империализма», об успехе коммунистов на выборах в Германии и о «победоносном шествии коммунистической революции в Китае», об «успехах пятилетки». Теперь, вероятно, темы другие.
Речи об успехах перевоспитания заключенных произносились реже и сообщались по радио, так как предназначались они для гораздо более широкой публики, чем заключенные, которые на собственном опыте постигали блага «перековки». С одной из таких речей случился большой конфуз. Было это в Соловецком лагере в 1931 году. Старший воспитатель, произносивший речь, оказался пьян. Выяснилось это слишком поздно, когда он уже начал говорить, и оборвать начатую речь было невозможно. Бедняга заврался свыше всякой меры, но зато это была единственная речь, которую мы, заключенные, слушали с интересом и вниманием. В своей речи он сообщил, между прочим, что лагкоровское движение в концентрационных лагерях растет стихийно, что из числа заключенных выдвинулось уже пять миллионов лагкоров… тут он запнулся по невидимой для нас причине и прокричал в микрофон заключительную, блестящую фразу: «Сам Ленин был почетным лагкором».
Таким образом, в концентрационных лагерях заключенные не только должны представлять рабочую силу, но они организуют производство и торговлю, сами с оружием в руках охраняют себя от побегов или преследуют бежавших, сами организовывают за собой шпионаж, сажают в изоляторы, подводят под расстрел и, наконец, сами перевоспитывают и перековывают себя.
На первый взгляд это кажется невероятным. Но если вспомнить, что это все развилось из «лагерей особого назначения», где заключенные выполняли основное задание — уничтожение заключенных же, то современное положение в лагере нового типа, может быть, и не покажется таким удивительным. Надо только помнить, что состав заключенных не однороден, что, умея разбить его на такие группы, как бывшие чекисты, уголовники и «каэры», поставив их в разные условия жизни и работы и натравливая их затем друг на друга, ГПУ может создать ту атмосферу, в которой оно может справиться с чем угодно.
