«Но ты же терпеть не можешь диско», — сказал ей Дэн Гилрой, когда Мадонна рассказала ему новости.

«Какая разница? — удивилась Мадонна, собирая вещи. — Это отличный шанс для меня».

«Но ты же танцовщица», — возразил он.

«С каких это пор? — спросила она. — Когда это я танцевала в последний раз?»

Дэну не хотелось, чтобы Мадонна уезжала из Квинса. Он боялся тех неприятностей, которые грозили Мадонне в Европе, не доверял организаторам этой поездки… И он боялся, что она больше не вернется к нему. Дэн любил Мадонну.

«Что ж, с сегодняшнего дня я буду поющей танцовщицей, — сказала Мадонна, — если только так я могу пробиться в этот чертов бизнес».

Мадонна говорила, что ей не хотелось оставлять Дэна так неожиданно. Он был самым щедрым человеком, с кем ей довелось встречаться. «Я многому научилась у тебя, Дэн, — сказала она. — Однако пришло время мне уйти. И если ты считаешь меня дрянью, то такая я и есть». Обиженный Дэн согласился с такой оценкой. «Да, ты — дрянь», — сказал он. Он любил ее и считал, что у них «может что-то получиться». Он не мог поверить, что она уходит от него после того, что у них было.

В мае 1979 года двадцатилетняя Мадонна отправилась в Париж с продюсером Джином Ванлоо и Жан-Клодом Паллерином, обещавшими хорошо к ней относиться, вкусно кормить и пригласить для нее преподавателя вокала. В интервью она вспоминала: «Они сделали все. Это было потрясающе. У меня была роскошная квартира. Я никогда еще не жила в такой роскоши. У меня был свой шофер. Они хотели раскрыть мой талант и делали для этого все».

Другому репортеру Мадонна изложила ту же самую историю немного иначе: «Они привезли меня в Париж и познакомили с этими ужасными французскими мальчиками. Они водили меня в дорогие рестораны и показывали своим друзьям, чтобы те подивились, какое чудо им удалось разыскать на помойках Нью-Йорка. Меня мучили кошмары, и они давали мне деньги, чтобы я веселилась. Но мне было плохо».

Рассказывая об этом периоде мне, Мадонна говорила: «Через пару недель мне стало скучно. Они полностью сосредоточились на Патрике Эрнандесе и хотели, чтобы я ждала. Я?! Ждала?! А тем временем они собирались сделать из меня вторую Донну Саммер. Я постоянно твердила им: «Я не Донна Саммер».

Я снова стала прежней бунтаркой, стала тянуть из них деньги и вести себя как хотела. Я очень скучала по Нью-Йорку. Я ненавидела Францию и французов. Если они не собирались для меня ничего делать, я хотела вернуться обратно в Нью-Йорк, где могла сама устроить свою карьеру. У меня не было контракта, поэтому я сказала им, что хочу вернуться домой, чтобы повидать больного друга. Они согласились, посадили в лимузин и отвезли в аэропорт. Когда ты вернешься, спросили меня. Я пообещала прилететь через две недели. Но я не вернулась. Позже (в 1985 году) я слышала, что они все еще ждут меня. Бедолаги!» (Те, кто коллекционирует записи Мадонны, очень сожалеют, что не сохранилось записей того периода ее карьеры. Но, похоже, в то время так ничего и не было записано.)

Этот поступок говорит о Мадонне очень многое. Не имея ничего за душой, она смело вернулась в Нью-Йорк, чтобы быть хозяйкой своей судьбы. Во Франции рядом с ней были два продюсера, но она не могла воплотить свои мечты в реальность. В Нью-Йорке же все зависело только от нее. Она хотела сама вести игру. Она чувствовала, что ее талант и творческие способности помогут ей перешагнуть на новый этап своей карьеры.

Прежде чем покинуть Париж и «на пару недель» отправиться в Нью-Йорк, Мадонна пришла на репетицию Патрика Эрнандеса. «Сегодня удача улыбнулась тебе, — прошептала она, — но завтра она повернется ко мне».

«Ну и кто сегодня помнит имя Патрика Эрнандеса?» — спросила Мадонна у репортера в 1999 году.

В августе 1979 года, через три недели после возвращения из Европы, Мадонна рассказывала Уитли Сетракян о своем увлекательном путешествии. «В Нью-Йорке она жила в настоящей крысиной норе, — вспоминала Уитли. — Но она называла эту нору домом. Поэтому мы улеглись на циновку, и Мадонна рассказала мне удивительную историю о том, как летела в Париж на «Конкорде», как ей это не понравилось и как она вернулась обратно. Она поведала мне свою историю совершенно спокойно, а мне казалось, что она совершила большую ошибку. Перед ней открывались блестящие перспективы, но Мадонна совершенно не жалела о том, что вернулась.

Я была поражена тем, что она внезапно смогла войти в новый мир и отстранилась от того мира, в котором жила я. Но Мадонна понимала, что вступила в новый этап своей жизни. Она верила, что у нее еще будут и поездки в Европу, и новые возможности. Эта поездка сложилась для нее неудачно, но она получила новый заряд сил. Вернувшись из Парижа, Мадонна стала еще более самоуверенной. Вскоре после того как я уехала из Нью-Йорка, она нашла объявление, где предлагалась небольшая роль в фильме, и это ее заинтересовало.

После нескольких неудачных попыток проникнуть в мир кино Мадонна послала свои фотографии и краткое резюме режиссеру-любителю Стивену Джону Левицки. Ее привлекло его объявление в журнале, где было сказано: «Требуется женщина для малобюджетного фильма. Доминирующего типа».

Вот что вспоминает Левицки: «Я искал страстную, сексуальную, властную девушку лет двадцати, которая умела бы играть. Я получил свыше трехсот писем, в каждом из которых лежали глянцевые фотографии и резюме. Все эти письма, все фотографии были смертельно скучными. Я был полностью обескуражен, но тут мне попался еще один, последний конверт».

Когда Левицки вскрыл конверт, он увидел две маленькие цветные фотографии, одну большую черно-белую и написанное от руки письмо на трех страницах, которое он сразу же оценил. Мадонна начала со слов «я только что вернулась из Европы». Дальше она писала: «Я родилась и выросла в Детройте, штат Мичиган, где и начала свою карьеру в очень молодом возрасте.

Когда мне было пятнадцать, я начала серьезно заниматься танцами, увлекалась музыкой барокко и медленно, но верно стала опережать своих соучеников и даже учителей. Мне стало скучно. Единственное, что казалось мне интересным, — это уроки актерского мастерства».

Левицки вспоминает: «Я сразу же понял, что передо мной интересная, неординарная девушка с большими возможностями». Он обратил внимание и на то, что их дни рождения совпадают, правда, год отличался. Но привлекло его не простое совпадение. Левицки объяснял: «В ее фотографиях было что-то такое, что заставило меня встретиться с ней. На них она была очень сексуальной, но не развратной. Я получил огромное количество писем и фотографий от девушек, которые напоминали шлюх, решивших стать актрисами, или актрис, решивших стать шлюхами. Фотографии Мадонны были иными. На одном снимке она красила губы розовой помадой, сидя на автобусной остановке. В ней было нечто удивительно соблазнительное, какая-то хрупкость и невинность, которые сразу же меня привлекли. Я понял, что мне нужно с ней встретиться. Поэтому мы назначили встречу в парке на Вашингтон-сквер».

Мадонна пришла на встречу в обтягивающей красной мини-юбке. Как всегда, она была преисполнена уверенности в себе. «Можно было подумать, что ее резюме было идеальным, а опыт подобных встреч огромным, — с улыбкой вспоминал Левицки. — Она была потрясающей».

«Что ж, я снимусь в вашем фильме, — сказала Мадонна режиссеру. — Но в нем не должно быть никакого секса».

«А кто говорил о сексе?» — возмутился Левицки.

Мадонна достала свою косметичку и стала наносить розовую помаду на губы, подправляя линию своим розовым пальчиком так же, как на фотографии, столь заинтересовавшей режиссера. «Просто знай, — лениво сказала девушка, — что между нами не должно быть секса. Это понятно?»

«Тогда я не понял, но теперь отлично понимаю, что она провела нашу встречу совершенно правильно, — говорит Стивен Джон Левицки. — Я знал, что она прекрасно подходит для фильма. Она делала роль прямо на глазах».