«И когда между нами произошла эта, так сказать, небольшая сцена, — вспоминает Перл Ланг, — я обвинила ее в том, что она не хочет работать, а она принялась кричать на меня. Я знала, что она с легкостью найдет работу в любой другой труппе, потому что Мадонна обладала индивидуальностью. Речь шла не о серьезной работе. Она работала очень сосредоточенно. Но так я могла быть уверенной, что она не пойдет к другим.

Мадонна продолжала спрашивать меня, что же она сделала не так. После одного моего замечания она присела в реверансе и самым непочтительным тоном, какой мне только доводилось слышать от ученицы, сказала: «Я вам чрезвычайно признательна, ненавистная леди!» После этого мне пришлось указать ей на дверь».

Вскоре после ухода от Перл Ланг Мадонна некоторое время проработала в труппе Элвина Эйли. Но несмотря на то, что ее карьера складывалась вполне успешно, становилось ясно, что одного желания и сосредоточенности недостаточно для того, чтобы завоевать достойное место в жестоком мире нью-йоркского танца. Хотя Мадонна полностью отдавалась своему делу — и телом, и душой, — очень скоро она вновь оказалась за стойкой магазинчика, где продавались пончики. Нужно было как-то сводить концы с концами. Мадонна работала и в престижном ресторане «Русская чайная», чтобы заработать немного денег.

Грегори Камилуччи, бывший менеджер ресторана, вспоминает: «Она была очень хрупкой и тоненькой. Я часто думал, что та пища, которую она получает в ресторане, и есть все то, что она ест за целый день. Но она была очень скромной, никогда не грубила, не опаздывала. Проработала она у нас недолго. Как-то раз я заметил, что она наблюдает за посетителями. «Я смотрю, как богатые люди едят и пьют, — объяснила она мне. — Когда я окажусь на их месте, мне нужно будет все делать правильно». Однако очень скоро поведение богатых людей ей наскучило. Я понял, что эта девушка к нам ненадолго. «Я не затем приехала в Нью-Йорк, чтобы работать в ресторане!» — постоянно ворчала она».

Мадонна прожила несколько месяцев в Нью-Йорке. Она по-прежнему обитала в ветхом, полуразрушенном доме на углу Четвертой улицы и авеню Б. И вот тогда к ней приехал Тони Чикконе, ее отец.

«Я не хотела, чтобы он приезжал, — вспоминала Мадонна много лет спустя. — По моей квартире бегали тараканы. В прихожей стояли пустые винные бутылки. В доме пахло, как на помойке».

«Ну что, поняла, к чему приводят пустые мечты?» — спросил Тони у дочери. Отец и дочь сидели в итальянском ресторанчике на Восемьдесят Первой улице. Мадонна поглощала спагетти и моллюсков с таким аппетитом, словно она ничего не ела вот уже несколько месяцев. «Пожалуйста, вернись домой, — сказал Тони. — Я так скучаю по тебе, Нонни».

«Я люблю тебя, папа, — ответила Мадонна. — Но домой я не вернусь».

«Посмотри, как ты живешь, — попытался уговорить ее отец. — В паршивом мотеле. Ты живешь, как бродяга».

«Нет, — поправила его дочь. — Я живу, как танцовщица. Как танцовщица, запомни. А теперь оставь меня в покое».

Двоюродная сестра Мадонны Джина Магнетти вспоминает: «До сих пор, когда Тони вспоминает об этой поездке в Нью-Йорк, из его глаз начинают катиться слезы. Я знаю, как ему больно. Помню, что он вернулся очень быстро. Он сказал: «Она же такая умная, почему же она так поступает? Я не понимаю ее». Он уговаривал Мадонну вернуться в Мичиган, говорил, что никогда больше не будет мешать ей, что позволит ей идти своим путем, лишь бы она вернулась домой. «Если ты готов позволить мне идти своим путем, так позволь сделать это прямо сейчас», — ответила она ему. Перед отъездом отец попытался дать ей денег, но она не взяла. Отказываясь от его помощи, она старалась наказать его.

«Она никогда меня не слушает, — сказал Тони, вернувшись домой. — Нет, она предпочитает жить, как нищенка. Она хочет уморить себя голодом, чтобы стать танцовщицей. Танцовщицей!» Стремление дочери танцевать было ему непонятно. Он не считал танцы надежной, серьезной профессией».

Самое печальное заключалось в том, что работы для танцовщиц на Манхэттене в то время было очень мало. Конкуренция в мире профессионального танца была жесточайшей. Шустрые, талантливые танцоры готовы были на все, чтобы получить работу. И их стремление было ничуть не меньше, чем у Мадонны.

«Я шла в центр Линкольна, садилась у фонтана и плакала, — вспоминала как-то раз Мадонна. — Я вела дневник и мечтала иметь в этом городе хотя бы одного друга. Я всегда была крупной рыбой в маленьком пруду, и вдруг в мгновение ока стала никем. Но ничто в мире не могло заставить меня вернуться. Ничто!»

«Господи, да никогда она не плакала ни у каких фонтанов, — усмехается ее брат Мартин. — Она никогда не писала в своем дневнике об одиночестве и боли. И у нее всегда была уйма друзей. Она все преодолела. Конечно, ей пришлось нелегко. Не хочу сказать, что она не впадала в отчаяние. Но впоследствии она решила сделать этот период своей жизни частью легенды. Это вполне в ее характере. Что она умеет делать лучше всего, так это создавать легенды.

Я помню, как отец поехал навестить ее. Вернувшись, он сказал: «Или она станет величайшей танцовщицей в мире, или окажется круглой идиоткой». Разумеется, она не стала ни тем, ни другим».

В начале 1979 года Мадонна, которой в этом году должно было исполниться двадцать один, поняла, что для того, чтобы быть принятой в солидную гастролирующую труппу, ей потребуется не меньше пяти лет. Она поняла, что решение очевидно: ей нужно измениться, расширить горизонты, может быть, даже изменить свои планы выживания в таком городе, как Нью-Йорк.

В свойственном ей духе Мадонна не стала тратить даром времени, вырабатывая новую стратегию. Ей нужно было каким-то образом проявить свое невероятное обаяние. Ей нужны были публика и место для выступления. Чтобы заработать деньги, Мадонна начала позировать обнаженной в школе искусств. Она слышала, что там можно заработать без особого труда. Позже она вспоминала: «Я была разбита. Я была в полном отчаянии. Тогда я была готова взяться за любую работу. И я подумала, что это может оказаться забавным. А вдруг из меня получится модель. Кто знает?»

Энтони Панзера, один из художников, для которого она позировала, вспоминает, что сначала Мадонна его разочаровала. Когда она появилась в его студии на Двадцать Девятой улице, он сразу же сказал ей, что ожидал увидеть кого-нибудь с менее мальчишеской фигурой.

Не обратив внимания на негостеприимство хозяина, Мадонна расстегнула блузку и продемонстрировала свои груди. «Разве у мальчиков есть такие?» — спросила она. А затем мгновенно расстегнула джинсы. Оставшись полностью обнаженной, она сказал: — А теперь покажите мне, где я должна позировать».

«Как тебя зовут?» — спросил пораженный художник.

«Мадонна».

«А дальше?»

«Неужели я похожа на ту, которой нужно что-то еще?» — удивилась Мадонна, стоя перед ним совершенно обнаженной. Она обхватила груди руками и подняла их, направив соски к Энтони.

«В ее ответе не было смысла, — вспоминает художник, — но в некотором роде он был совершенно исчерпывающим.

Больше всего мне запомнилось, что ей постоянно было негде жить. У нее не было места, которое она могла бы назвать своим домом. Если вам нужно было ее найти, то приходилось звонить по всем оставленным ею номерам. «Утром, — говорила она, — ты сможешь найти меня там-то». И царапала на клочке бумаги какой-то номер. «А вечером я буду вот там». И на другом клочке появлялся новый номер. «Но порой я бываю и вот здесь, а иногда отправляюсь туда». И у меня оказывалось еще два клочка с нацарапанными телефонными номерами. Найти ее было делом совершенно безнадежным. Она была бродягой. Но уж если вы ее находили, из нее получалась отличная натурщица, очень понятливая, всегда готовая принять любую позу».

Чтобы заработать деньги, Мадонна решила позировать обнаженной и для фотографов, дававших объявления в газетах и журналах, которые она просматривала в поисках работы. Мартин Шрайбер, преподававший в Новой школе в Гринвич Виллидж, 12 февраля 1979 года заплатил ей тридцать долларов за полтора часа позирования в обнаженном виде. Получив деньги, она подписала документы именем Мадонна Луиза. «Больше всего мне запомнилось, что во время сеанса она была какой-то отсутствующей, — вспоминает Шрайбер. — Некоторые модели приходят, раздеваются и приступают к работе. Я почувствовал, что она делает это только ради денег, что она не хочет думать об этом и не станет заниматься этим делом долго. Когда она ушла, я подумал, что она никогда даже и не вспомнит об этих фотографиях».