Я медленно и методично обшарил взглядом скалы и кустарник. На востоке, там, где раскинулись охотничьи угодья Тукаи, над купами деревьев поднималось облако пыли, оно быстро приближалось. Минут через десять — никак не больше — кортеж машин достигнет платформы. Итак, у меня осталось десять минут. Я снял револьвер с предохранителя и устремился влево, беззвучно продвигаясь от валуна к валуну, прячась за кустами и любым иным естественным укрытием. Ровно через три минуты я уже был на берегу, точно напротив платформы. Любой снайпер выбрал бы эту позицию, чтобы иметь широкий сектор огня. Он не стал бы опускаться ниже середины склона — так труднее было бы уносить ноги. Значит, искать его нужно у того выступа, где гора обрывается под углом сорок пять градусов в кишащие крокодилами воды озера.

Замерев, я впился глазами в окружающий кустарник. Никакого движения, ни единого подозрительного звука. Подобрав увесистый камень, я швырнул его вниз. И опять все тихо, даже кролика не спугнул. Я выждал несколько секунд, затем метнулся за соседний валун. Облако пыли было теперь уже совсем близко.

Я приготовился к следующей перебежке, но тут раздался гулкий выстрел. Пуля рикошетом отскочила от валуна, за которым я лежал, гранитные осколки засвистели в воздухе. Я оцепенел от неожиданности, во рту пересохло. Ну и болван же я — едва не подставился убийце! Мне и в голову не пришло, что у него может оказаться игрушка посерьезнее пистолета, а судя по грохоту, он палит из мощной дальнобойной винтовки. И значит, незачем ему спускаться по склону, он сможет сделать свое дело и с вершины холма…

— Не шевелись! — донесся сверху знакомый голос.

Зарывшись подбородком в пыль, я лежал, роняя пот на сухую землю. Во рту появился кисловатый привкус, я умирал от жажды. Откашлявшись, я крикнул:

— Фон Шелленберг!

Молчание.

— Фон Шелленберг! Или как прикажешь тебя называть?

— Сгодится и так, — спокойно отозвался он.

Я испытал облегчение, услышав его голос. Значит, он не карабкается вниз, чтобы подстрелить меня.

— Мюллер мертв, — сообщил я ему.

Молчание.

— Янос схвачен полицией.

Снова долгая пауза, потом до меня донесся его смех, отчего мне стало ох как тошно. Ну, конечно же, он знал, что про Яноса — это вранье. Больше мне сказать было нечего.

Прошло несколько минут, и фон Шелленберг спросил:

— Может, еще чего расскажешь?

— Увы!..

— Давай поговорим, — предложил он. — Время быстрее пойдет, и ждать не так скучно. Но никаких иллюзий — я все равно тебя прикончу!

У меня и не было иллюзий на этот счет.

Облако пыли тем временем приблизилось вплотную, и оно одно рождало во мне надежду. Если фон Шелленберг не ухлопает меня раньше времени, то я смогу хотя бы предупредить их об опасности, дав несколько выстрелов.

— Фон Шелленберг! — заорал я.

— Да?

— Ты когда-нибудь убивал черномазого?

— Я не разглядываю тех, кого приканчиваю, — не раздумывая отозвался он.

Выходит, фон Шелленберг отличается от Яноса и Мюллера.

— Смотрю я только на наличные! — добавил он.

Этот тип, пожалуй, покрепче орешек, чем его напарники.

— Ты хоть умеешь стрелять из своей пушки? — спросил он с издевкой.

— Бросай оружие и выходи сдаваться, — крикнул я ему.

— Неужто ты такой снайпер?

Я явственно представил себе его ухмылку.

— Как это ты сказал на прошлой неделе? Кения — жалкая третьесортная страна. Бандиты международного пошиба заглядывают к нам редко, не на ком набить руку…

В ответ раздались два выстрела, пули щелкнули о скалу над моей головой, снова посыпалась гранитная крошка. Я его рассердил, задел профессиональную гордость.

— Кто ты, фон Шелленберг? — спросил я, чтобы уточнить по голосу, где он.

— Завтра прочтешь в газетах, если в аду их получают.

Он оставался на прежнем месте.

— Зачем ты занимаешься таким грязным делом?

— А зачем люди работают?

— Ради денег?

— Ты умнеешь на глазах, — похвалил он меня, — хотя я до сих пор не возьму в толк, для чего ты ушел из полиции. У нас на Западе такому болвану ни за что не разрешили бы заниматься частной практикой. Какой из тебя детектив!

Он принялся надо мной глумиться, мстя за насмешку. Оно и понятно, тщеславие в большей или меньшей степени присуще всем.

— Раньше ты был обо мне лучшего мнения, — напомнил я. — Хвалил за Вэнса Фридмена.

— Да это было проще простого!

Выбросить в окно пьяного тоже довольно просто. Особой отваги на это не требуется, подумал я и спросил:

— Это ты его угробил?

Фон Шелленберг расхохотался.

— Еще одно подтверждение моих слов. Так ведь и помрешь третьесортной посредственностью.

— Значит, Янос?

— Догадайся сам, — сказал он.

Увы, облако пыли точно замерло на месте.

— А тебе известно, что Вэнс Фридмен агент ЦРУ? — спросил я.

Молчание. Мне почудилось, что голова его загудела от нагрузки — он этого не знал.

Я вспомнил про комиссара и Сэма: дело обстоит хуже, чем они могут предположить.

— Почему надо делать это именно здесь? — закричал я. — Раз уж корчишь из себя такого аса, убрал бы его дома, в Штатах.

— Стиль, старина, класс, — отозвался фон Шелленберг. — Убить президента среди бела дня — это уже не штука. С тех пор как ухлопали Кеннеди, этим никого не удивишь. Ну а здесь такого еще не бывало, в этом есть спортивный азарт. Все равно что охота на крупных хищников.

Он говорил всерьез, без намека на иронию.

— Заповедник окружен, у всех входов и выходов кордоны и патрули. Как ты надеешься выбраться?

— Напряги мозги!

Я последовал его совету.

— В свите Уэллса целый взвод секретных агентов. Живым тебе не уйти.

Молчание. О чем он в этот момент думал? Тут я вспомнил сине-серебристый "чироки" на взлетной полосе у "Баобаба", и у меня екнуло сердце. Конечно, на таком комарике далеко не улетишь, однако с его помощью фон Шелленберг сумеет сгинуть без следа. До танзанийской границы рукой подать, а оттуда открыты все дороги, по суше и воздуху, в Южную или Центральную Африку, на все четыре стороны.

— Кто тебе платит? — спросил я.

— Мне это безразлично, — ответил он, — не кто, а сколько! В этом дело.

Молчание.

— Ну и сколько же на этот раз? — спросил я.

— Два миллиона долларов.

Я задумался.

— Через Швейцарский кредитный банк?

— Вижу, с домашним заданием ты справился.

Пауза.

— Кто бы мог подумать, — сказал я, — что жизнь одного человека стоит такую прорву денег!

Он засмеялся.

— Кое-кому не нравится его миролюбие.

— Кому же?

— Ни за что не угадаешь?

Мы снова помолчали.

— В Америке есть люди, — продолжал он, — которые проливали слезы, когда закончилась война во Вьетнаме. Военная индустрия, приносившая огромные барыши, едва не обанкротилась. Торговцы оружием переключились на нелегальные поставки Латинской Америке и Южной Африке.

Он помолчал, потом продолжил:

— Эти трудолюбивые патриоты, эти лояльные граждане величайшей державы мира полны решимости и впредь заниматься бизнесом.

Помню, я читал где-то, что человек — это единственное существо во всей живой природе, которое охотится на себе подобных. Американцы готовы на убийство ради сохранения самой возможности убивать.

В воздухе зависла смертоносная тишина. По спине у меня струился пот. Рука, сжимавшая пистолет, была влажной, к ладони липла пыль. Переложив оружие в левую руку, я повернулся, чтобы вытереть ее о штанину, и только тут заметил его, но было слишком поздно — я не смог увернуться от пули.

Стреляли всего с десяти шагов, меня точно кувалдой ударили в правое плечо. Я повалился на спину, как дохлая рыба. Но воля к жизни сильнее искушения сдаться и умереть. С глухим стуком упав наземь, я вздернул левую руку и сумел дважды нажать на курок, целясь в неясный силуэт.

Спотыкаясь, Янос попятился назад — две пули крупного калибра поразили его. Он распростер руки и упал навзничь, его тело заскользило по склону вниз и, задев за развесистый куст, распласталось в неестественной позе.