Драга вскочила и потянула Диму за рукав. Евдоким был настороже в ожидании приглашений. Девушки уставились на него в напряженном молчании, точно на сокровище какое. Та, которая махала ему, опередила всех и, положив руку ему на плечо, обняла за шею.

— Потанцуем? Меня зовут Фани.

— Евдоким.

Он нехотя поднялся.

Танцевали как все вокруг — близко, обнявшись. Он поискал глазами Драгу и ее кавалера. Они топтались на расстоянии друг от друга, увлеченные каким-то спором, резким, даже сердитым, неподходящим для сентиментального танго.

— Я знаю тебя. Ты работаешь в диско-клубе.

— Ага. А ты?

— На стройке. Надо же трудиться. Иначе не заработаешь на кусок хлеба.

— Не заработаешь, верно.

Евдоким слышал это от своей матери. Обернувшись, он хотел снова посмотреть на Драгу, но Фани повернула его голову к себе.

— Не засматривайся. У нее есть любовник.

И прижалась к нему.

Из-за чего же те-то ругались? Почти как супруги.

Фани непрерывно нашептывала ему что-то в ухо. Отца уже нет, мать — портниха. Она случайно оказалась в этом городе, он снился ей, и сейчас она работает у живодера Стамена Юрукова — этот тип снится ей ночами, как кошмарный сон.

— Хвалят его, — сказал Евдоким, успев на мгновение поймать взглядом ту пару — танцевали они, уже слитые воедино.

Драга вытащила из вазы крупную бело-кремовую лилию и держала ее в руке. Воплощенная невинность...

Фани села за их стол. Драга встретила ее воздушными поцелуями, точно посылала их с борта самолета. Начался бесконечный разговор. Вспоминали проценты и премиальные. Смеялись над какими-то людьми, известными только им. Фани клевала, как воробышек, крутое яйцо и пила лимонад.

— Сижу на диете, — объяснила она. — Посмотрите на мои брюки.

Встала, втянула живот — было место еще для одного кулака, если бы кто-нибудь захотел проверить, насколько она похудела.

— Катаюсь на лыжах и плаваю, — сообщила она.

Засмеялась — и все поняли, что хвалится сама перед собой: ведь настоящая экипировка для лыжника стоит тысячу левов.

— Это сокровище будет у нас работать, — сообщила Драга.

Все повернулись к Евдокиму.

— Запихнули меня в дискотеку. У меня уже от нее запор в ушах, — словно оправдываясь, пробормотал он.

Ровно через две секунды выдумка Драги стала правдой.

— Приходи! — сказал Дима. — У нас понос заработаешь.

— Не пугай его! Мужская профессия. Целая эпоха крещена железом. Наш человек лопнет от радости, — завершила Драга.

Она деловито посмотрела на часы: наверное, решала, когда закончат ужин, куда пойдут, когда займутся любовью.

— Пора. Утром у меня дела. Встали?

Официант безошибочно подошел к Драге. Она небрежно достала из кармана несколько банкнотов и уронила их на стол. Они были измяты, как старая рубашка. Евдоким с восхищением смотрел на женщину: у него дома деньги были в большом почете. Никто их не мял — такое и во сне не могло присниться.

Было душно, надоедливо стрекотали кузнечики. На западе с грохотом собирались тучи, сверкали красные молнии. Грома отсюда не было слышно.

В маленьком «фиате» Драги, купленном в кредит, собралась вся компания. Дима уселся рядом с Драгой. Евдоким без удовольствия скользнул к Фани. Владелица машины, зажав в зубах сигарету, ехала так быстро, что «фиат» заносило на каждом повороте. Дима подбадривал ее, Фани пищала от удовольствия. Евдоким молчал, но желудок у него сжался в комок. Черная курчавая голова Димы, неясное и мучительное чувство, что ты лишний, обещание работать у живодера Юрукова, отвратительная кислота от водки, ощущение, что черти тебя уносят в черно-оранжевую бездну облаков, рука Фани (она обнимала его, как испуганный ребенок) — все смешалось в одно унизительное ощущение. Он чувствовал себя человеком без образования, без денег и без достоинства.

Короче, слабаком.

— Когда вы его видели в последний раз? — спросил следователь.

— В диско-клубе. Там был концерт — группа «Арка». Он вышел и не вернулся.

— Вы помните время?

— Помню. Христов сидел рядом со мной. Ушел без двадцати девять. В зале были электронные часы, и я на них посмотрела.

— И не вернулся?

— Нет. Я была подавлена.

— Почему?

— Сказал, что вернется минут через десять.

— До этого он выполнял свои обещания?

Фани заерзала на стуле, опустила голову.

— Это зависело... — пробормотала она. — В делах он был очень точен, даже педантичен.

— А в личной жизни?

Она горько усмехнулась.

— Иногда был точен, иногда и нет.

— Почему?

— Не знаю. А на концерт не вернулся — был просто раздосадован. Сказал: «Со мной такие номера...»

— Что-нибудь еще?

— Ничего. Все пели, а он молчал. Хотя вообще-то он любил песни. Мне показалось, он искал кого-то.

— Почему вы так решили?

— Он оглядывался, а потом исчез. Из общежития я ему звонила. Два раза.

— В котором часу?

— Около одиннадцати, потом в одиннадцать тридцать. Никто не ответил. Два раза звонила.

В тот же вечер, уже после полуночи, Фани заполнила несколько страничек в своем дневнике (который открывала, когда взбредет в голову). Она изливала обиды и разочарования женщины, мимо которой прошли, не заметив ее, и вот торчит на самом мрачном углу улицы, не надеясь больше ни на что, одинокая, безликая, малодушная, не имеющая ничего общего с нею — настоящей. Невозможно, чтобы она, именно она, потерпела фиаско!..

Декабрь, 12.

Идет снег, но не такой, как в городе, нежный и мечтательный. Он ложится на плечи людям и крыши машин, заметает грязь и лужи. Никто не знает (особенно она), придет ли он. Да знает ли кто-нибудь, куда он пошел? Поле, которое, кажется, не имеет конца, сейчас сжалось, как, бывает, сожмется человек, вынуждаемый компанией заплатить за всех. Топчи грязь по колено, но докопайся до благородной почвы, в которой вырастает твой хлеб и, согласно официальному мнению, рождается новый человек. Но она все такая же с головы до пят, и внутри ее все — вся система — работает по старой формуле. И с сердцем все то же самое, что и раньше. Она приходит на рабочее место, снимает резиновые сапоги, расчесывает мокрые волосы, согревает свои красные руки — так было годы тому назад, когда она лепила снежки из снега и целилась в того глупого мальчика, который не мог понять, как он нравится ей. Окна цеха белесые, как белок яйца. Горящая лава медленно затвердевает, наводит на мысль о прошлогодней, вечно кипящей у нее под ногами.

Автобус переполнен, на сиденьях наблюдают за игрой по двое-трое парней. Гроздья людей покачиваются, потные и разгоряченные, и хохочут, точно гости на свадьбе. Кто-то ее дергает, и она садится на теплые колени, сильная рука прижимает ее к себе. Ей не нравится фамильярность, она пытается отцепиться, но это голос Драги, хриплый и твердый, и запах коньяка.

— Сиди смирно, поедешь на мягком... И бесплатно.

Пять километров в уютном тепле, в объятиях без лица, с дыханием, которое убаюкивает. Она успокаивается, как ребенок на материнских коленях. Чего скрывать, ей очень хорошо от этой безликой теплоты. Она обижается, когда Драга сталкивает ее и бежит по снегу, сопровождаемая покорным Димой. Евдоким идет за ними, держа руки в карманах. Мужчины липнут к этой женщине, как ракушки к скалам, ссорятся, добиваясь преимущества, и дерутся, кому сесть рядом с ней или войти к ней в комнату, чтобы быть совсем близко к ней... Глубоко спрятанные волны выпускают свои щупальца и ловят шумно, весело и настойчиво — только ее, никого больше.

Целая толпа парней осаждает двери зала (почти все одеты в красные куртки), белозубые и лохматые парни, с длинными конечностями, короче — сексолетние, как она презрительно замечает. Из закрытого зала доносится стук барабана, расставляется что-то тяжелое и скрипучее — музыканты собирают сложную аппаратуру. Инженер Христов беседует с Марией, глядя на свои ботинки. Глаза Марии воспалены, как после плача в темноте, на подушке, которая заглушает любой звук. По слухам, они помолвлены, но больше пахнет разлукой перед браком. Он видит Фани — и вдруг уходит от Марии с дымящейся в руке сигаретой.