Подняв брови, я небрежно пробормотал:

— Как хочешь.

И, разозлясь неизвестно на кого — то ли на себя, то ли на маму, — ушел к себе в комнату, повторяя: «Как хочешь». Захотелось сжать кулаки и дать кому-нибудь по морде. И, поскольку не на кого было опустить кулак, выходило, что надо направить его в собственную свою физиономию.

Да, монет скопилось у меня — и тех, которые получил после выхода из тюрьмы, и тех, которые Тоди дал. Нельзя же все спустить на побережье. Заранее знаю: уже на десятый день может случиться, что стану охотиться в троллейбусах и автобусах за бумажниками.

Наконец я нашел целлофановый пакет и уложил в него три пачки. У меня в комнате пол деревянный. Легко приподняв одну доску, положил пакет под нее. Здесь он в безопасности. И ничего, что мама не взяла деньги. Теперь даже она не догадается, куда я их спрятал. Она никому не разрешает заходить в комнату в мое отсутствие. Да и милиции незачем меня искать: кража в доме певца прошла чисто. Так-то вот, таким-то вот образом. И денежки мои никто не тронет.

Как мы летели самолетом и добрались до Солнечного берега, как молчали все время и как потом размещались в гостиницах, рассказывать ни к чему. Настроение у Дашки было траурное, да и у меня не лучше. Я был обескуражен и жалел, что поехал с ней. Клоуном мне никогда быть не хотелось, да она меня и не воспринимала как кавалера, я для нее — всего-навсего охранник. Выполняя наказ Тоди не досаждать, я понимал, что только это меня и сдерживает, чтобы не нагрубить ей. Сдерживало и другое. По себе знаю, что, когда у меня плохое настроение, лучше меня не трожь.

А главное — не хотелось портить отношения с Дашкой. Почему бы, думал я, нам не провести вдвоем отпущенную нам неделю так, чтобы остались хорошие воспоминания? Ведь после тюрьмы именно такую милашку я и искал.

Она не пожелала обедать. Хотела полежать и выйти только вечером. Хорошо, а что делать, если мне и запираться в гостиничном номере не хочется, и сидеть на месте неохота.

Пошатался по пустынным аллеям. Выйдя из курортного комплекса, побрел по берегу на север, осматривая окрестности. Искал высокие скалы. Все бывает — может, еще и прогуляемся к ним, к скалам-то...

Вечером явился к Дашке в гостиницу на пятнадцать минут раньше. В этой гостинице туристские группы не останавливаются, только гости с толстыми бумажниками и солидными чековыми книжками. Сел в холле, положил ногу на ногу, закурил, точно бизнесмен, за чьей спиной стоит мощный экспортно-импортный центр. Однако портье не придерживался такого же мнения. Похоже, не внушал я ему доверия. Не поздоровался со мной, только косил взглядом. А сам отворял двери всяким-разным иностранцам, кланялся им, в три погибели согнувшись. А выпрямится — осанка просто-таки генеральская. Давай-давай, генерал, вон еще клиент с Запада, растягивай-ка рот пошире да кланяйся им, бейся головой о ковер! Уж эти типы не боятся, что их заставят написать: «Имя, фамилия, год рождения...»

Сомнения у портье, конечно, вызывал мой шрам. Пожалуй, придется лечь в больницу да отремонтировать хорошенько свою физиономию. Пусть станет чуток интеллигентней, и тогда никто не посмеет смотреть на меня подозрительно.

Дашка вышла из лифта точно в назначенное время. Сперва я подумал, что обознался: женщин с такой осанкой я видел только в западных фильмах. Самое меньшее — дочь богатого папочки, от слова которого зависят судьбы огромного количества людей. Она вышла в закрытой блузке (на шее по-прежнему голубел шарфик), без жакета, без плаща. Как будто прямо из дверей гостиницы пройдет к лимузину. Только у меня его не было. По крайней мере сейчас.

Погасив сигарету, я встал.

В ресторане снова пошли уговоры. Дашка взяла только кислое молоко, пить ничего не захотела. Кажется, начала разыгрывать роль няни. Посмотрим, насколько ее хватит.

Я читал меню.

— Так... Язык оленя с... черт знает с чем... Куропатки по-египетски... по-сицилиански... Свиная вырезка с грибами...

— Грибы-ы-ы? — Ее высокий голос не подходил ни для ранга заведения, ни для ранга самой Дашки, изображавшей высокопоставленную даму. — Никаких грибов!

Эта кукла, у которой несколько минут назад был вид счастливейшей кинозвезды, сейчас была в панике, будто ей угрожали хулиганы.

— Понял меня? Никаких грибов!

Она начала копаться в своей сумке — искала сигареты, хотя пачка лежала поверх всякой женской чепухи. Я поднес ей зажигалку. Затянувшись, Дашка наконец взглянула мне в глаза.

— Прости. Когда я слышу о грибах, на меня накатывает ужас.

— Я только читаю тебе, что написано в меню, а ты...

— Мне вырезку из телятины и бокал белого сухого. Я сделал заказ.

— Ты прости, но уж коли зашла речь о грибах... — заговорил я. — Думаешь, кто-то отравил Краси?

— Это наиболее вероятно.

Я смотрел на нее, ожидая, что она скажет дальше, но она молчала и часто, без нужды тыкала сигаретой в пепельницу.

— Кто же хотел избавиться от нее?

— Тот же, кто хочет избавиться от меня.

— Не верится.

— Ответишь откровенно на один вопрос?

— Я всегда откровенный. Тем более с тобой.

Она не обратила внимания на эти слова.

— Почему Тоди тебя ко мне приставил?

— Он вчера тебе это объяснил.

— Да-а, глупо было ожидать от тебя откровенного ответа... Тогда расскажи о себе. Как ты попал в тюрьму?

— Старые истории, зачем ворошить?

— Как там было?

— Тюрьма есть тюрьма...

— Какие там люди?

— Жуть какие толковые! Настоящие профессора.

— Как же они попадают туда?

— Из-за допущенных профессиональных ошибок.

Она не поняла, пришлось объяснять.

— Ошибки точно такие же, как у авиаконструкторов. Самая мизерная ошибочка — и теряешь высоту. И падаешь. Куда еще можно упасть ниже тюрьмы? Впрочем, от этого умнеешь. Учишься на собственных падениях, чтобы не натворить новых ошибок, и таким образом становишься мастером своего дела.

— Я тебя спрашиваю серьезно, а ты шутишь.

— Какие шутки! Чем чаще попадаешь в тюрьму, тем большим мастером становишься в своем ремесле.

— Это я поняла, а кроме этих твоих «толковых» людей и великих профессоров, нет ли других?

— Ну да, есть различные мелкие воришки и бунтари, которые предают ремесло. Этим ничего другого не остается, кроме как выйти из цеха и стать примерными трудовыми элементами.

Официант принес заказ. Мы замолчали. Дашка ела и рассматривала мое лицо, одежду, руки. Я не понимал, смеется она над чем-то или жалеет меня. Не люблю лежать под микроскопом чужих взглядов.

— Кстати, — сказал я, — из какого цеха ты?

— Странно, что Тоди не дал тебе полной информации и соответствующих инструкций.

— Он сказал, что ты его приятельница, а инструкции ты и сама слышала.

Она впервые рассмеялась и потянулась к бокалу.

— Твое здоровье, Жора. И не надо тебе хитрить.

Я подумал, что и она не умеет хитрить, но вслух ничего не сказал. Очень быстро у нее менялось настроение. Казалось, будто перед тобой не двадцатипятилетняя женщина, а девчонка-школьница, непосредственная и доверчивая. У нее были русые волосы, но похоже, мать родила ее черноволосой. Глаза у нее темно-карие, а брови и зрачки — совсем черные.

Она почему-то предполагала, что я знаю все о ее жизни. А я понятия не имел, числится ли она хоть где-нибудь на работе. И откуда берет деньги на дорогие наряды? Ее серебряным украшениям завидовали многие женщины. Если бы она таскала их из чужих сумок или грабила витрины магазинов, вряд ли бы она тогда носила свои браслеты и кольца.

И уж совсем не верилось, что большие доходы может принести такое хрупкое, тщедушное тело. Во всяком случае, я не хотел этому верить.