— Удостоверение предъявил?
— Да. Совал его мне в глаза.
— Кто же это?
— Ваклинов, что ли.
— Ваклев. Может он войти?
— На две минуты.
— А, двадцати минут мне вполне достаточно.
— Ко всему прочему вы еще и хитрите. Надо будет скорее вас выписать, и без вас все палаты битком набиты.
— А почему я здесь один?
— В палатах места не хватило, вот и положили в моем кабинете.
— Вот из-за чего вы раздражены, — сказал я, но докторша уже была за дверью.
Вошел Ваклев в наброшенном на плечи белом халате, держа шляпу в руке. Он и так смуглый, точно цыган, а сейчас лицо и вовсе потемнело и постарело — наверное, от усталости и бессонницы. Волосы у него черные, а виски уже побелели, хоть он на два года моложе меня — ему всего тридцать шесть. Надо же, подумал я, только здесь, сейчас и заметил я, как Ваклев поседел. А ведь я сам много этому способствовал, что греха таить. В совместной работе неизбежны огорчения, как бы хорошо мы друг к другу ни относились.
— А если б ты попал на кладбище? — сказал Ваклев, пожимая мне руку.
Из-за дверей послышался окрик:
— Пожалуйста, выбирайте выражения!
Ваклев обернулся. Я не слышал, чтобы он извинился — похоже, пока он сидел в коридоре, у него сложились с врачом свои отношения.
— Такая жена, — сказал я, — укорачивает жизнь наполовину.
— Дома она, наверное, другая. Как ты?
— Как муха в паутине.
— Тебя какая-то женщина нашла — ты лежал около самого входа, и она закричала.
— Я ничего не видел и даже не почувствовал присутствия человека.
— Кто-то тебя стукнул.
— Наверное.
— Что ты там делал?
— Ходил к одной девушке.
— Слушай, начальство, а не запутался ты в какой-нибудь истории с женщиной?
— И ты туда же?
Наверное, я поморщился, потому что Ваклев перешел на официальный тон:
— Слушаю, товарищ капитан.
— Соберите все сведения, какие можно, о Тодоре Михневе.
— Кто такой?
— Я вчера о нем расспрашивал. Соберите сведения об отравленной манекенщице, о ее приятеле Тони Харланове. И вообще обо всей этой шайке.
— Посмотреть за входом, возле которого тебя нашли?
— Встану — пойдем вместе. А сейчас сходите на квартиру манекенщицы и поищите там кое-что.
— Что именно?
— Там должны быть ключи от квартиры Тоди — Тодора Михнева.
Я показал ему взглядом на дверь, где стояла докторша. Может, мой подчиненный и решился бы задержаться подольше, однако у цербера в белом халате был непреклонный вид. Пришлось Ваклеву ретироваться.
2
За десять лет совместной жизни можно узнать свою жену настолько, чтобы предвидеть ее поступки. Множество случаев убедило меня прислушиваться к советам Лены, но иногда я вспоминаю о них с опозданием. И расплачиваюсь за это.
И вот она снова оказалась права: своим походом к Дашке я словно накликал на себя неприятности. Предчувствия моей жены оправдываются, вероятно, из-за постоянного ее страха за меня. А я-то почему не вижу, что мне угрожает опасность? Лена говорит, потому, что слишком уж заглядываюсь на красивых девушек — так кошу глазом, что вокруг ничего не вижу.
Хоть я и не согласен с подобными обвинениями, ожидал я ее с беспокойством. Более того, пытался себя убедить, будто сам не знаю, отчего я так раскис.
Войдя, она осмотрела мою голову, руки, даже под одеяло заглянула и сделала краткое резюме:
— Ты скоро выйдешь. Доктор Нейкова говорит, у тебя оказалась невероятно крепкая голова.
И после этих слов жена меня поцеловала.
— Я сейчас выйду?
— Может быть, завтра утром. Хотят за тобой понаблюдать еще сутки. Что-то вроде врачебной перестраховки.
Я ожидал упреков, а она меня успокаивала...
— Дети спрашивают, где ты. Я сказала, в командировке. Они и вообще видят тебя не часто, так что поверили. Из командировки ты обычно привозишь им шоколад, я его уже купила, завтра утром приду забирать тебя — возьмешь и сам подаришь.
И все-таки мне казалось, держится она со мной холодно, словно с каким-нибудь надоевшим родственником. В ее тоне я не улавливал беспокойства за мужа, лишь обиду за себя, бедняжку: дескать, ее страдания гораздо сильнее моих.
Я ничего ей не сказал, потому что и вправду чувствовал себя очень виноватым.
Утром, едва возвратившись домой, я бросился к телефону.
— Пожалуйста, оставь телефон в покое! — сказала Лена голосом еще более строгим, чем у докторши.
Я смотрел на нее, изо всех сил изображая недоумение.
— Поиграй с детьми, — продолжала жена, — возьми книгу. А за телефон не хватайся. Никакого напряжения, никаких перегрузок. Хотя бы два-три дня. Это категорическое распоряжение доктора Нейковой.
Может быть, Лене действительно нелегко с таким мужем, как я, но ничего не поделаешь — придется терпеть меня таким, какой есть. Терпел и я — не позвонил никому, поиграл с детьми.
Иглику мы считаем старшей, хотя она родилась всего на несколько минут раньше своей сестры. Более хитрая, предприимчивая, она инициатор всех проказ в доме. В конце учебного года записалась в школьный литературный кружок. Объяснила нам, что учитель литературы — самый молодой и красивый педагог в школе и очень похож на ее любимого актера. Возможно, именно это обстоятельство и заставило ее немедленно обнаружить у себя поэтическое дарование.
Чтобы не отстать от сестры, Божура записалась в кружок рисования. Лена поощряла их увлечения и следила за посещением кружков. Она внушала мне, что надо записать детей во Дворец пионеров, где занятия ведут квалифицированные специалисты. Я пообещал, что узнаю, какие есть для этого возможности, но только пообещал. Может, потому, что не видел никаких талантов у наших близнецов. И, естественно, был подвергнут жесточайшей критике за то, что ничего не предпринимаю для развития собственных детей, тогда как другие мужья чего только не делают ради своих сынков и дочек.
Едва услышав от матери, что мне велено поиграть с ними, близняшки заговорщически переглянулись и, принеся из своей комнаты какие-то газеты, наперебой залепетали:
— Папочка, посмотри! Посмотри, папочка!..
Палец Иглики показывал подпись под двумя четверостишиями: «Иглика Хантова, 10 лет, София». Божура, оттеснив сестру, показала мне свое имя под рисунком.
Бурно выразив радость и изумление, я расцеловал девочек. Я не разбираюсь в рисунках и стихах, но подумал, что если они напечатаны, значит, что-то в них есть.
Лена стояла на пороге, наблюдая. Она ликовала, хотя не издала ни звука. Я не нашелся, что ей сказать, и снова поцеловал дочек.
— Браво! Отлично! Но как попали ваши произведения в газету?
— Не с твоей помощью, — поспешила ответить жена и вышла.
В последние дни Лена не упускала случая напомнить мне, что я безответственный супруг и отец. А после смерти манекенщицы голос ее не просто горчил, но как-то совсем скис. Серьезные бури на нашем семейном корабле.
— В кружок пришел какой-то дядя, журналист, — объяснила Иглика. — Мы ему прочитали свои стихи, он попросил нас переписать их и взял с собой. Из всех только мое напечатали!
— А у тебя?
— Тот же дядечка и к нам приходил.
— Какой дядечка?
— Не знаю. Сказал, чтобы мы его звали дядя Тони, хотя он по возрасту в старшие братья нам годится. Взял несколько рисунков — и только мой напечатал! Папа, правда, он хороший?
— Да.
— А мои стихи — ты ничего о них не сказал.
— Хорошие стихи, доченька.
— Я потом еще четыре штуки написала. Дать почитать?
— Дай. Как выглядит этот дядя Тони? — спросил я Иглику.
— Ну, такой, — начала она объяснять, — красивый, очень красивый! Высокий, как баскетболист. Джинсы у него потерты сильнее, чем дедушкины брюки, да сейчас все парни так ходят. А волосы у него какие, а прическа! Совсем как у... — и девочка назвала любимого своего артиста.
Не было сомнения: это Тони Харланов. Похвально, что он находит и поощряет одаренных детей. Только неужели из всех ребятишек в обоих кружках мои дочки оказались самыми что ни на есть одаренными?.. И почему именно Тони должен был их найти? Неужто до такой степени я слепой, что не разглядел наклонностей собственных детей?