— В мои расчеты это не входит.

— Что ж, приятно слышать.

— Ты знаешь, кто я и что я. Расскажи о себе.

— Зачем?

— Неужто не ясно из разговора?

— Ладно, слушай. Когда меня уволили, Тоди помог устроиться официанткой в «Ориент». Вышла замуж, через полтора года развелась. Сегодня у меня выходной, изредка я прихожу сюда. Этого тебе достаточно?

— Пока — да.

— Ну что, разочаровала я тебя?

— Наоборот, когда я пробирался в этом дыму и слушал враки этого прокуренного населения, я подумал, что ты, верно, кинозвезда, а если так, то я не буду знать, о чем с тобой говорить.

— Ты не из тех, кто от смущения может язык проглотить... Мне пора, дай мне уйти.

Я заплатил за ее коньяк и пошел проводить. Она не хотела, но я стоял на своем и, конечно, проводил до самого ее подъезда. И не расставался бы с ней, только она была непреклонна: дескать, рада, что меня увидела, у нас будет еще возможность встретиться, но не сейчас.

Ничего не поделаешь, я ушел.

В баре «Балкан» Тоди не оказалось, и я повернул к себе домой.

Приближаясь к корчме в нашем квартале, я заколебался: не перехватить ли грамм сто для начала? Но решил, что рано мне напиваться, на сегодня еще есть работа. И тут кто-то позвал:

— Патлака!

Голос был знакомым. Я сбавил шаг, однако, тут же вспомнив совет Тоди забыть свою кличку, пошел дальше.

— Жора, погоди!

Обернулся. Так и есть — Мето. Мы знаем друг друга с детства. Оставшись на второй год в третьем классе, он завязал с учебой. Я закончил механический техникум, но разница в образовании не помешала нам позднее обшаривать в квартале лавки и изымать из кабаков излишки спиртного. В общем, неплохо жили, пока меня не сцапали.

Мето сразу приступил к делу:

— Вчера заходил к вам, сегодня утром искал — нигде тебя не было. Вечером надо поработать.

— Где?

— На складе корчмы. Там только птичьего молока нет. И выпивка, и закуска. Окно закрыто сеткой от комаров. Вдвоем управимся.

Я не задумываясь ответил:

— Не могу.

— Не отказывайся, большой куш будет! Бутылки и закуску доставим одному знакомому бармену. Ему, конечно, придется выделить процент.

— Сказал тебе, что не могу.

— Не хочешь работать вместе или что?

— Не хочу снова в тюрьму. Три года — с меня хватит.

— Ну и ну! Чтобы Патлака испугался? Не может такого быть!

— Кроме того, меня устроили в автосервис. Каждый вечер дежурю.

— Ха, да ты ударником становишься! Чокнутый.

— Ошибаешься, — сказал я. — В тюрьме мне вправили мозги. Чао.

Козырнув, пошел от него, убыстряя шаг.

Был Мето «курятник» — «курятником» и останется. Недаром четыре раза сидел. Пусть и сроки мизерные, месяца два-три, все равно считается рецидивистом.

Если я хочу работать чисто, надо подальше от таких.

Вдруг меня осенило — я даже остановился. Ну конечно, сказал я себе, немедленно надо к участковому! Вчера в это же время он сидел у себя в кабинете, я и теперь увидел его — сидит, что-то сочиняет.

Я постучал, вошел.

— Добрый день, товарищ старший лейтенант.

Он поднял голову и только кивнул. Молодой — моложе меня года на два-три, с коротко подстриженными волосами и усами, какие отпускают солдаты: большими, кверху закрученными. Смотрел на меня, выжидая, какую жалобу я ему пропою. К нему небось для того и ходят — жаловаться на соседей, на супругов, на детей...

— Я — Жора.

Он только бровью повел, явно не мог в толк взять, кто такой Жора. Понимаю, недавно на этом участке, но полагаю, его предшественник сообщил ему о контингенте особого плана — о тех, которые сидели в тюрьме. Впрочем, может, мне так только кажется. У кого рыльце в пушку, тому вечно что-то кажется.

— Жора Ломонос?

— Нет, Ломонос получил заслуженно. Садист. Думал, можно убивать безнаказанно. Булыжником.

— А, так ты — Жора Патлака? Тоже наслышан.

— Нет Патлаки...

— Тогда кто же ты?

— Там меня перекрестили в Жору Закон.

— Почему?

— Ну... Думал, думал и сказал всем: живу теперь — только по закону. Начальство, заметив перемену, простило меня. Это так, между прочим. А пришел к вам, чтобы сказать: кое-кто нынче вечером приглашает меня залезть на склад здешней корчмы и стащить ящик с напитками. Говорю вам, чтобы вы потом не шили мне воровство.

— Кто они?

— Старые дружки. Не хочу иметь с ними ничего общего.

— Кто именно?

— Не спрашивайте имена. Мало, что ли, голубей в распрекрасное это время по улицам летает? От них и слышал.

— Хм... Сегодня ночью, говоришь?

— Если не найдут чего выпить, полезут в склад сразу, как корчма закроется. А если у них еще есть деньги, они сперва наклюкаются и начнут действовать после полуночи.

— Не похоже, чтобы ты шутил...

— Если сочтете, что я шучу, останетесь в дураках.

— Спасибо тебе, Жора.

— Жора Закон, товарищ старший лейтенант.

Он улыбнулся, кивнул мне. Я слегка поклонился и вышел.

Вечером они возьмут этих воришек. Пускай берут. Сейчас, что бы ни случилось на участке, прежде всего в меня вцепятся, даже если я не встряну никуда, и это помешает будущей моей работе. Кто хочет нанести сильный удар, в первую очередь должен подготовить себе плацдарм.

Мы живем в старом доме. Кухня и две комнаты. Черепичная крыша покоробилась, словно прогнивший картон. Мама жалуется, что в комнатах во время дождя приходится подставлять лоханки, корыта и тазы. Течет, как сквозь сито. Штукатурка облупилась. Весной мама побелила весь дом, чтобы хоть пахло свежестью. В прежние времена во дворе была конюшня. Сейчас от нее и следа не осталось. Вокруг выросли высокие дома. Между ними доживают свой век несколько хибар, таких же, как наша. По всем бульдозер плачет. Мы включены в списки на переселение в новый дом, который будет готов весной. А впрочем, верить обещаниям строителей — равносильно тому, чтобы Рени поверила, будто я Ромео... Может, и не Ромео, но мне она здорово нравится. Иногда перед такими девчонками, как она, я так заливаю, что потом сам не знаю, где правда, а где вранье. А может, действительно Рени запала мне в сердце? Такого чуда со мной не случалось. Когда мои однокашники впервые повлюблялись, мои мечты были прикованы к лавкам и магазинам. По принципу: мое — это мое, а чужое может стать моим.

Мама встретила меня на пороге. Наверное, сидела у окна, ждала, когда появлюсь.

— Скорей, сынок, третий раз еду подогреваю.

Вообразила, что в тюрьме я голодал, и старается мне готовить блюда, которые я люблю с детских лет. Поставила на стол поджаренный перец с томатным соусом. Прикинула, что этого мало, и, поджарив баклажаны, залила кислым молоком с укропом и чесноком.

Кто меня не знает, мог бы подумать, что я завзятый вегетарианец. Если б это было так, то не было бы у меня таких плеч, которые есть сейчас. К перцу, помидорам и баклажанам я просто привык с детства, а позднее эти овощные блюда стали для меня идеальной прокладкой перед тем, как опрокинуть рюмку виноградной. Они возбуждают аппетит и просят спиртного, это я почувствовал только сейчас. Однако в присутствии матери я не пью. Возвращался, правда, я пьяным много раз, но перед ней выпивать избегаю. Я меры не знаю, неудобно мне у мамы на глазах наклюкаться.

Вот она села, положила локти на стол, подперла ладонями подбородок и уставилась на меня.

Взглядом я спрашиваю: что случилось, хотя мне и так ясно, почему она села напротив.

— Ничего. Не могу наглядеться. Где твои усы?

— Для чего они мне? Лишняя забота.

— Ты выглядел точно так же перед тем, как начал работать...

Маме пятьдесят. Для ребятишек нашего района она бабушка, для моих сверстников — тетя Кука. В тюрьме она мне часто снилась. Одни и те же слезливые картинки детства: то же милое лицо, букетик цветов над ухом, мужская походка и сигарета в руке.