Этот лежащий на мерзлой земле букет белых хризантем, это мрачное зимнее утро надолго сохранятся в моей памяти. Может быть, еще и потому, что я обратил внимание на жалкую фигуру женщины, одиноко стоявшей в стороне. Она была в пальто рыже-кирпичного цвета и в черном платке. (Ни одна из сотрудниц нашего института не носила такого жалкого пальто, купленного в самом дешевом магазине готового платья.) Женщина всхлипывала и вытирала слезы ладонью — такая манера выражать свои чувства считалась в нашем коллективе просто недопустимой. Всмотревшись более внимательно, я узнал в загадочной этой фигуре привратницу из дома № 80 по улице Чехова — тетю Мару. Она всегда первой провожала профессора утром и первой встречала его вечером. И вот теперь она одиноко стояла в стороне, среди засыпанных снегом могил, словно единственное живое существо, оставшееся на этом свете... Повторяю, у меня такое чувство, что этот образ навсегда запечатлелся в моей душе.

После похорон я попросил Любенова (приехавшего на своем «трабантике») высадить меня где-нибудь около Орлова моста — это было ему по пути. Он охотно меня подвез — я заметил, с похорон люди не любят возвращаться в одиночество.

Потеплело. Похоже было, что скоро снова повалит снег. В парке мелькали редкие прохожие. Кое-где в снегу были протоптаны дорожки, и, когда навстречу нам попадались мужчины, кто-то ступал в сторону, в снег, пропуская встречного, и хмурым выражением лица давал понять о своем недовольстве. Но если навстречу попадалась женщина (а здесь обычно ходят обитательницы студенческого городка), я уступал место очень охотно, кивая при этом: «Проходите, прошу, проходите!» Одни говорили мне спасибо, другие улыбались, некоторые и улыбались, и благодарили (на последних я, вероятно, производил впечатление). И я подумал: если опять встречу какую-нибудь, непременно с ней заговорю. Скажу примерно так: «Ну и снега намело, правда?» Она мне ответит: «О да, ужасно много!» И, наверное, улыбнется еще раз. Две улыбки менее чем за полминуты — думайте что хотите, но это большой успех. Ну-ка, скажите мне, пожалуйста, бывало у вас, чтобы красивая девушка дважды улыбнулась вам менее чем за полминуты?

Так что лучше помолчите и послушайте, что произошло дальше, ибо я не из тех мужчин, которые оставляют без последствий первый маленький успех. После того как она мне скажет: «О да, ужасно много!» — и улыбнется второй раз, я рассеянно посмотрю в пространство перед собой и вдруг вспомню нечто очень важное. Потом, не колеблясь ни секунды, сделаю на месте «кругом» и отправлюсь рядом с моей новой знакомой.

«А почему вы возвращаетесь? — спросит она, крайне удивленная. — Ведь вы шли в сторону озера с красными рыбками...» — «Признаюсь, что я туда шел, — отвечу я. — К озеру с красными рыбками. Это мое любимое место. Но я вдруг вспомнил, что оно замерзло. Засыпано снегом! Имеет ли смысл, — спрошу я мою новую приятельницу, — тащиться по снегу к озеру, которого совершенно не видно?» — «Разумеется, нет смысла!» — скажет она. И я тоже скажу: «Вот именно!» Тогда она, посмотрев на меня, вдруг спросит обеспокоенно: «Ради бога, почему вы идете по снегу? Вы простудитесь, так нельзя!» — «Третьего не дано!» — скажу я загадочно. «Почему же «третьего»?» — спросит она заинтригованно и остановится. Непременно остановится и посмотрит мне в глаза. И я остановлюсь и тоже посмотрю ей в глаза. Наверное, веселые искорки в ее глазах произведут на меня глубокое впечатление. И щечки ее, порозовевшие от холода, и две вьющиеся пряди волос, шаловливо выскочившие из-под берета и покрытые тонкой, как паутина, изморозью... Признайтесь, не так уж часто можно увидеть такую картину, даже в художественной галерее подобных картин не так уж много... «Увы, третьего не дано! — пожму я плечами. И, приблизив лицо к ее лицу, объясню: — Первый способ — идти по дорожке ВПЕРЕДИ вас. Этого я бы не сделал ни за что на свете!» — «Так идите за мной!» — скажет она просто. «За вами? Извините! — возражу я. — Я знаю, как себя чувствует женщина, когда за ней по пятам идет мужчина!» Ее глаза увлажнятся, и она приблизит свое личико еще ближе к моему. Я вдохну ее дыхание, а она — мое, и мы почувствуем себя еще более близкими. Потом она звонко, лукаво (а может, и вызывающе?) засмеется и положит руку мне на локоть. «Я придумала, — скажет она, — ТРЕТИЙ способ. А ну-ка, поделим дорожку, вот так!..»

Не надо большого воображения, друзья мои, чтобы догадаться, что получилось: она взяла меня под руку, и мы зашагали вместе по дорожке, протоптанной в снегу, она — правой ногой, я — левой. Неудобно? Наоборот, очень удобно, потому что такой способ ходьбы вынуждал нас плотно прижиматься друг к другу. Хорошо было, черт возьми... Похоже на новогоднюю сказку...

Я сочинял себе самые разные сказки. Потому что гулял по парку один, и мне было скучно.

А в общем я не признаю сказок. Каких сказок, извините, ждать от такого сухаря, как я!

Я застал у Аввакума страшный беспорядок. Книги, рукописи, папки с документами были разбросаны повсюду — на стульях, на диване и даже на полу. В камине потрескивал слабый огонь. На столике перед камином смиренно стояла бутылка коньяку. Рюмки не было — он отпивал, наверное, прямо из бутылки. Беспорядок этот, меня поразивший, был необычен для моего друга, который не терпел, чтобы книга была не на своем месте, ненавидел тусклый огонь, а питье прямо из бутылки считал признаком поздней стадии алкоголизма или по меньшей мере проявлением дурного тона.

— Что-то не похоже, чтобы ты был так уж опечален! — улыбнулся мне Аввакум, освободив от сваленных в кучу книг кресло у камина. — Или ты бодришься?

Он раздул огонь, принес из столовой две рюмки и поставил их на столик.

— К профессору я не испытывал ни симпатии, ни антипатии, — сказал я. — Этот человек был мне чужим.

— Так я и думал. Ты — резонер, он — мечтатель. Что общего могло быть между вами?

Пропустив вопрос мимо ушей, я спросил его в свою очередь:

— Ты надумал делать ремонт? Или ищешь какой-то документ невероятной важности?

— Нет! — Аввакум пожал плечами. — Я освобождаюсь от кое-каких вещей, потому что решил полностью посвятить себя научной работе.

— Ты решил уйти ОТТУДА? — воскликнул я удивленно.

Он уже намекал мне об этом, да я все равно не ожидал, что это произойдет так скоро.

— Я остаюсь ТАМ, в их распоряжении. Но это условие — только так, для соблюдения деликатности. Мы ведь говорили об этом? Некоторым людям там я уже кажусь старым — я не имею в виду, разумеется, главных руководителей... А кроме того, настало время закончить — НАКОНЕЦ-ТО! — второй том моей истории фракийской культуры. Просто душа исстрадалась по работе... А за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь... Я хочу в начале весны уехать в Италию. Меня волнует одна вещь, одно интересное сопоставление: ни этруски, ни фракийцы не оставили письменных памятников, оригинальной азбуки, оригинальных текстов о своей истории. Не озадачивает ли тебя это обстоятельство?

Я сказал, что ЭТО обстоятельство меня очень озадачивает, но пусть он меня извинит, в данный момент меня все-таки неизмеримо больше интересует другое обстоятельство, не такое древнее, а именно: как он смог найти ВСЕГО ЛИШЬ за один день убийцу профессора Астарджиева?

— Дело в том, — вздохнул Аввакум и протянул руку к бутылке с коньяком, — дело в том, что в этом убийстве нет ничего загадочного. Печальный факт, не более, а загадочности — никакой...

— Прежде всего я хочу рассеять плохое впечатление, сложившееся вокруг личности Доры Басмаджиевой.

Муж ее, кандидат биологических наук Стефан Басмаджиев, был первым помощником профессора Астарджиева. Профессор, Басмаджиев и доктор Петр Беровский были неразлучными друзьями. Их связывала любовь к микробиологии и общая цель — найти универсальную вакцину против гриппа. Работали вместе, но впереди всех в этих поисках шел, разумеется, наш профессор. Из троих женат был только Басмаджиев; жена профессора давно умерла, а разведенный доктор Беровский вел жизнь старого холостяка. Так что душой этой троицы ученых мужей стала Дора. Она была, как говорится, тем огоньком, который согревал их душу, когда они поднимали голову от своих пробирок и микроскопов. И замечали тогда, что на этом свете есть и иной компот — кроме их биологического «компота», в котором они выращивали своих отвратительных бацилл.