— Может, вместе пойдем, Тимош? — поднял, наконец, он голову. — Пойдем, Тимошка, вдвоем верней, — попросил он товарища, — в вагоне вместе отбивались и теперь давай.

— О чем ты, не пойму?

— К Растяжному хочу зайти. Надо проверить…

— Опять за свое.

— Если бы ты видел, Тимош, вагоны разбитые…

— При чем тут Растяжной?

— Успокоиться не могу, Тимошка. Вот занятия проводили — на пулемет смотрю, а ребятишек пораненных вижу.

— Хорошо, Антон. Хоть и не очень-то верю в твои кожухи.

— Должен найтись ему хозяин, — упрямо повторял Коваль.

— Ладно. Только давай по старому правилу: утро вечера мудренее. Завтра — воскресенье, давай завтра, при солнышке.

Тимош распрощался с другом и отправился на Никольскую. Он уверял себя, что идет повидаться с Иваном, рассказать о ссоре с Тарасом Игнатовичем, посоветоваться, как быть дальше, но что-то тянуло его на Никольскую, должно быть, новое, непривычное. Манило глянуть на Левчука, как манит поглазеть на заморскую птицу.

«Что он за человек? Как живут на Никольской?» И по-прежнему в голове Тимоша переплеталось важное и незначительное, большие события и повседневные мелочи; то вспомнит о размолвке с Ткачом, то представится вдруг господин на грузовике, разбрасывающий воззвания Временного правительства.

На Никольскую добрался он в десятом часу, без труда отыскал указанный Агнесой подъезд с каменными мужиками по бокам и тут выяснилось, что забыл на каком этаже помещается квартира. На третьем этаже дверь была распахнута настежь. Тимош хотел было позвонить, но появившаяся в дверях девушка удивленно взглянула на него:

— Сюда входят без доклада.

Тимош собирался войти без доклада — навстречу двинулся парень с книжками, за ним девушка в шинели, потом молодой человек в студенческой тужурке. Уступая им дорогу, Тимош отошел в сторону. Столпившись на лестничной площадке, ребята продолжали разговор, не обращая внимания на Тимоша:

— Пока что я вижу обычную форму общежития, не больше, — говорил студент.

— По крайности, койки есть и кипяток, — возразила девушка в шинели. Тимош сразу узнал рассыльную, приходившую к Агнесе из Совета.

— А меня, товарищи, не удовлетворяет эта форма общежития, я ожидал гораздо большего, — продолжал студент, — надо искать новое, шире, смелей действовать.

— У нас имеется общая библиотека, товарищ, — воскликнула девушка в шинели, — а насчет нового, смелого — надо своего добиваться: союза рабочей молодежи.

В дверях показались еще два студента; и они всей гурьбой, переговариваясь и перекликаясь, стали сбегать по лестнице.

Тимош переступил порог, нисколько уже не сомневаясь, что попал по указанному адресу.

В прихожей стояла круглая вешалка с деревянными кулачками для шляп и обручами для тростей. На одном из кулачков висела солдатская баклажка, на другом — берданка. Поддерживаемые обручиками, стояли древки знамен. В первой комнате, кроме круглого стола, ничего не было. В комнате направо виднелись наспех заправленные койки, и Тимош не стал в нее заходить. В комнате налево громоздились шкафы и полки, доверху заполненные книгами и подшивками газет. Тут было накурено, на длинном столе лежали тетрадки, исписанные и перечеркнутые страницы. В углу на маленьком столике стоял большой самовар и стаканы. Из соседней комнаты доносился негромкий разговор:

— Флот есть флот, — чеканил знакомый голос. — Вас помнят. Девятьсот пятый год…

Тимош постучал.

— Да. Входите, — раздалось за дверью и разговор снова возобновился, как будто никто и не прерывал его.

Тимош приоткрыл дверь — два человека сидели за столиком, спиной к нему. Один был в светлом френче с тщательно и молодцевато расправленными плечами, пышная светлая шевелюра, небрежно зачесанная назад, вздымалась львиной гривой. Другой — повыше и поплотнее — в сером просторном пиджаке, наголо остриженный, также держался по-военному:

— Заверяю. Как представитель Черноморского флота. Мы на стороне революции.

Тимощ шагнул в комнату, молодцеватый человек а светлом френче оглянулся, и Тимош узнал Левчука:

— А, — приветствовал он Тимоша как старого знакомого, — отважился таки, — Спиридон Спиридонович осмотрелся по сторонам и, не обнаружив стульев, сделал широкий жест, — устраивайтесь хоть здесь, на подоконнике. — Мой молодой друг, — представил он Тимоша собеседнику. Тот выгнул спину в знак приветствия и еще крепче навалился локтями на желтый портфель, лежавший перед ним на столе. Тимош узнал Панифатова.

— Погодите, Тимош, — попросил Спиридон Спиридонович, — я сейчас освобожусь. И, позабыв о Тимоше, обратился к Панифатову;

— Мы учтем все сказанное вами, товарищ Панифатов. Я лично побываю на флоте. Мы высоко ценим его славные традиции. А сейчас вы к себе?

— Да. Петроград это Петроград.

Панифатов говорил быстро, отчетливо, телеграфируя слова, как человек, привыкший к языку приказов и докладов. При этом он то и дело произносил слова: «силы» и «наши силы», «вооруженные силы», «передовые силы», «прогрессивные силы».

Тимош отошел от окна — неприятный леденящий холодок снова пробежал по телу. Панифатов шумно отодвинул стул.

— Счастливо оставаться!

— Привет товарищам, — напутствовал его Левчук, — уверен, бы будете работать у нас, товарищ Панифатов.

Левчук проводил его до дверей, вернулся и тут же позабыл о Панифатове:

— Жаль, что ты запоздал, — обратился Спиридон Спиридонович к Тимошу, — здесь было столько молодого народу. Такой шум. А теперь, дорогой мой, придется подождать до ночи. Жизнь у нас начинается после одиннадцати. Спорим, декламируем, мечтаем. Ты хотел видеть Агнесу?

— Я хотел видеть Ивана.

— Ивана? — вскинул бородку Левчук, — какого Ивана?

— Или Павла.

— Позволь, а какое же они имеют отношение к нашей молодежи?

— Тогда извините, — Тимош спрыгнул с подоконника, — тогда я пошел…

— Погоди, куда же ты? Оставайся, сегодня у нас особенно интересно — я поделюсь с молодежью воспоминаниями. Славное прошлое, дорогой мой.

— Мне нужно повидать Ивана.

Спиридон Спиридонович остановил на Тимоше задумчивый взгляд:

— А я хотел привлечь тебя к работе, дорогой мой. Теперь перед каждым раскрывается головокружительный простор.

Спиридон Спиридонович запрокинул голову, вскинул вверх руку, глаза его сверкали; он не видел уже ничего вокруг, слышал только себя, пьянел от собственных слов, упивался собственной речью:

— Всколыхнулся океан революции. Нас поднимает великая волна, впереди небывалые свершения. История ждет нас!

Тимош был уже на улице, уже свежий ветер хлестал в лицо, а в ушах всё еще звенели неспокойные слова: «История ждет нас». Из разговора Левчука и Панифатова он ровно ничего не понял, но было очевидно, что Панифатов совсем не таков, каким представлялся Тимошу ранее, — связан с людьми славного прошлого, большой специалист по флоту, связан с Петроградом.

— Как можно ошибиться в человеке!

А Левчук? Обещал привлечь Тимоша к работе. О какой работе он говорил? Ясно, о чем-то большом, очень важном. Однако на Никольскую он не вернулся. Почему? Тимош не мог бы этого объяснить.

Квартиру Антона нашел не сразу — оказалась она у черта на куличках. Хозяева уже спали, но Коваль ждал его, прикурнув на завалинке, проводил в хату.

Утром друзья отправились к Растяжному. Дорогу указал Коваль, узнавший на заводе адрес.

Вскоре они очутились в небольшом, отгороженном дощатым забором, дворике над самым оврагом. По одну сторону возвышался заброшенный, поросший сорняком кирпичный фундамент, по другую — громоздилась свалка всяческой рухляди и железного лома, болтов, костылей, железных шин и полос, таврового железа. У крыльца, на дубке красовалась наковальня с отработанной до блеска плоскостью. На веревке, протянутой через двор и подпертой рогатинами, проветривалась одежонка.

Коваль, не окликая хозяина, направился к дому — кожушок, висевший на веревке поближе к крыльцу, сразу привлек его внимание. Был он, как полагается, выворочен овчиной наружу, Антон приподнял край и глянул на спинку: