Тимош не мог понять, что всколыхнуло прошлое, что в Агнесе напомнило о другой — бойкая речь, насмешливый взгляд, легкие красивые руки? Она была иной, совсем иной и вместе с тем…
Его поразила непонятная легкомысленная словоохотливость Агнесы, совершенно не отвечающая тому, что говорил о ней Иван.
Может быть, Иван обманывается?
Или, напротив, он сам не понимает Агнесы?
Когда женщины стараются казаться проще, чем есть на самом деле? Быть может, она просто снисходительна, — Тимош для нее младший брат Ивана. Или, возможно, ей требовалось выведать что-либо о Моторивке? Больше того, что могут дать прямые вопросы и ответы. Зачем? Стремится проверить его, прежде чем поручить новое дело?
— Нет, все не то!
«Что ты расскажешь Прасковье Даниловне обо мне?» Вот где разгадка!
Агнеса не знает, как встретят ее в семье Ткачей, не уверена в этой встрече. Она любит Ивана и боится своего чувства. Почему?
Тимош для нее — глаза и уши Ткачей, наперсник Прасковьи Даниловны, она опасается его ревнивого взгляда, смущена и старается скрыть смущение напускной непринужденностью. Что же произошло между ними, почему эта неглупая самоуверенная девушка так робеет перед Ткачами?
Занятый своими мыслями, Тимош и не заметил, как в комнату вошла старуха в черной поношенной тужурке с металлическими пуговицами. Появление неизвестного человека, спокойно восседавшего за столом над пустым чайным стаканом, нисколько не удивило ее. Поставив кошелку в угол, она принялась развязывать платок, не глядя на Тимоша, и, только заслышав запах самоварного угара, проявила озабоченность.
— Ты что, пустой чай хлещешь, — обратилась она к новому гостю, — чем она тут тебя потчевала?
Старуха подошла к столу, заглянула в самовар, неодобрительно покачала головой, оторвала от газеты клочок, приладила под камфоркой.
— Это вы про Агнесу спрашиваете? — смущенно поднялся из-за стола Тимош. — Агнеса тут вам записку оставила.
— Агнеса! И он ту же песню! Агния, Агния, молодой человек. Слава богу, православная, крещеная. Пустым чаем поила? — старуха заглянула в стакан.
— Да чего ж… Я сыт, бабушка.
— Это у твоего дедушки бабушка. А я тебе Александра Терентьевна. А ты кто будешь?
— Вот записка, — протянул листок Тимош.
— На что мне твоя записка. Языка, что ли нет?
— Я из Киева, Александра Терентьевна, — нерешительно пробормотал Тимош, не зная как представиться, — кузен, то есть двоюродный брат…
— Вижу, что кузен. Раз Павлушкину форменку одел, значит кузен. Прокламации возишь?
— Нет, я просто так. В гости.
— Все вы просто так. А там, гляди, в Сибирь за милую душу. Ну, ладно, раз кузен, так ты и ешь, как полагается кузену. Вот тебе сало шмаленное, вот огурцы, тарань. Сотку поставить или к обеду?
— Нет, сейчас не стану…
— Ну, это как кто. Иные действительно спозаранку не любят. А всё равно, друг милый, ты моего стола придерживайся. Ты меня слушай. А то они тут и из тебя Агнесу сделают.
— Кто это они, Александра Терентьевна?
— Поживешь, увидишь. Разные тут водятся. Которые пескари, которые головни, а которые и щуки. Всякая рыбка есть. Да погоди-ка, — приглядывалась она к Тимошу, — никак ты уже бывал у нас? Этой весной был или зимой. Кажись, еще до Пасхи?
— Был, Александра Терентьевна.
— От Ивана приходил?
— От Ивана.
— А что же он не показывается?
— В Петрограде, Александра Терентьевна.
— Ты напиши ему, чтобы скорее приезжал. Что же это он девку бросил, а сам в Питер подался. Непременно, чтобы скорее приезжал, а то они ей тут голову закружат.
— Кто это они, Александра Терентьевна?
— Да студенты, студенты, щучки и пескарики.
— Не любите студентов? — оживился Тимош.
— Студентов? А что студенты — такие же люди. Люди разные и студенты разные. Мой Павлушка тоже студент, вольнослушатель! Не то, чтобы силком кто гнал, а вольно, по собственному желанию лекции слушает.
Она засуетилась, прибирая со стола. Тимош помог убрать самовар.
— Ну, что про твоих слышно? — спросила она вдруг.
— Да ничего не знаю. Я только сегодня приехал.
— Мучают людей, изверги. А ты и верно с дороги., усталый. Ступай отдохни.
Тимош отказывался, благодарил, уверял, что чувствует себя превосходно, но едва добрался до койки, повалился снопом и очнулся только к вечеру.
Агнеса была уже дома. Он узнал ее шаги, шелест ее платья. Потом они о чем-то тихо разговаривали с Александрой Терентьевной. Старуха выговаривала, Агнеса слабо защищалась. Не желая быть невольным свидетелем чужого разговора, Тимош оделся и вышел в большую комнату.
— А, кузен! — приветствовала его Александра Терентьевна и тотчас встала и вышла.
— Я что хотел спросить, — проговорил, поздоровавшись, Тимош, — Павел скоро вернется?
— Заскучал в нашем обществе?
— Просить хотел, — мне бы на завод…
— На шабалдасовский тебе нельзя, Тимош.
— Мне бы на паровозный.
— Погоди. Обживись. Потолкуем.
— Значит, квартирантом?
— А это зависит от характера. Одни кругом квартиранты, другие всюду хозяева. Все зависит от того, какой у человека характер.
— А я сам не знаю, — рассмеялся Тимош, — всю жизнь по чужим хатам живу, вот и весь характер.
— Ты еще никогда не был в чужой хате, Тимош. Вот что тебе нужно понять, — не повышая голоса, по твердо проговорила девушка и занялась своими тетрадками, затем, отложив тетрадки, встала и заходила по комнате, проговорила, словно продолжая разговор или отвечая па собственные мысли. — А насчет паровозного вот что скажу. Всем нам он люб и дорог. Но люди не только на паровозном нужны. Еще больше они нужны на других, отсталых участках. На паровозном ты окажешься новеньким, опять придется осваиваться, привыкать. А время нынче быстрое, удивительное. Из Питера, с фронта, отовсюду приходят замечательные вести. Солдаты с нами — это большое событие. Война научила их многому. Вооруженное крестьянство с нами, они ждут только сигнала. Когда это произойдет? Сегодня? Завтра? Не знаю. Но все знают — скоро. Скоро уже, Тимошенька! Значит, мы должны быть готовы и готовить людей. Тебе придется понять, что служить рабочему делу можно не только на заводе.
— Понимать — понимаю, да понимать не хочется.
Тимош видел, что у Агнесы были свои планы, но он не знал, в чем они заключались, какое отношение имели к общему делу. Она по-прежнему оставалась для него всего лишь невестой старшего брата, Агнесой, барышней.
Через день, выполняя ее просьбу, он отправился в Моторивку. Передал всё, что от него требовалось, спросил о Любе — ее в Моторивке не было, уехала в город, в госпиталь. Через неделю снова собрался в Моторивку, уже без всякого поручения. И снова узнал, что Люба в городе, в госпитале…
Дома, на вопрос Александры Терентьевны, где был, ничего не ответил.
Тимош не хотел теперь пи слышать, ни говорить о Моторивке, он сам не понимал, что с ним творится, самому себе ни в чем не признавался, замкнулся, затаился и даже книг не читал, хотя теснилось их на полках здесь немало.
Агнеса удивленно поглядывала на парня, решила, что всё это от безделья.
Как-то утром, перед тем как уйти на работу, Агнеса обратилась к Тимошу:
— Иван уверял меня, что ты парень надежный.
— Мне он говорил, что я мальчишка.
— Мальчишка, это не качество. Это — преимущество. Что ты думаешь о нашем фикусе?
— Не люблю фикусов.
— Я тоже, представь. Но этот замечательный. Не правда ли?
— Да, выращенный.
— Как ты сказал? Выращенный? Здорово сказано — выращенный. То есть призванный к жизни любовью и заботами. Так я тебя поняла?
— Не знаю.
— Не знаешь, а говоришь, — она подошла к окну, поправила занавеску, протянула руку к блестящим чистым листьям растения погладила осторожно и вдруг наклонилась, провела рукой вокруг ствола, словно расправляя землю, выдернула из земли шнурок завязанный петелькой, потянула петельку и приподняла вместе со слоем земли дощечку. Достала из железного коробка завернутую в бумагу пачку листков, протянула Тимошу:
