Решетникову ни о чем не говорило имя Питера Пэна, пошившего воротник неизвестной, и нарисованный наркологом портрет не напоминал никого из знакомых. Их разделяло метра три, правое плечо эскулапа закрывал угол шкафа, но это не помешало Решетникову заметить, как его рука соскользнула вниз, в сторону. Поравнявшись с ним одним прыжком, Решетников вытряхнул из рукоятки дубинку и огрел хитреца по плечу. Тот вскрикнул, но вдруг с неожиданной энергией бросился на сыщика, норовя схватить за горло. Отшагнув в сторону, Решетников с силой ударил его головой о стол, затем еще и еще раз, опустил дубинку на спину, отчего халат лопнул и на белом фоне проявилась кровавая полоса. Эскулап упал на колени, завалился на бок и обмяк.

Между шкафом и стеной Решетников обнаружил белую, едва заметную кнопку, служившую для вызова не то санитаров, не то охраны. Больше здесь нельзя было задерживаться ни на секунду. Быстро погасив свет, он прислушался, убедился, что коридор пуст, и выскользнул за дверь.

На территории стало спокойнее, музыка уже не звучала, опустела стоянка за клумбой — осталось четыре машины, среди которых Решетников отметил массивный «правительственный» «ЗИЛ-117» и «Форд» Мезина. Адвокат был еще где-то здесь, на территории, и нужно было действовать с повышенной осторожностью. С Ямковецкой явно произошла какая-то путаница, ведь Столетник говорил, что десятого она приходила к нему в офис, а одиннадцатого находилась на Сиреневом вместе с Майвиным. Значит, либо ее здесь не было, либо бородач лгал, что она нетранспортабельна, и уйти, не проверив этого, Решетников просто не имел права: как наличие, так и отсутствие Ямковецкой в клинике сейчас приобретало важное значение.

«С-сучонок, — злился Решетников. — Прыткий какой! Наблатыкался на психах руки крутить!»

Его огорчало не столько вероломство эскулапа, сколько то, что он не успел спросить о Мезине. Кивком ответив на приветствие обознавшегося мужчины, он оглянулся и вошел в парадное второго корпуса. В полутемном вестибюле у окна сидела девушка, пытавшаяся вернуть уехавшего в «Шевроле» мужчину, и плакала.

— Извините, — тронул ее за рукав Решетников, — где здесь третий изолятор?

— Там, — кивнула она наверх, не удостоив его взглядом.

Сверху по парадной лестнице спускались двое стариков. Решетников задержался у зеркала возле гардероба, пропустил их и прошмыгнул на второй этаж. Длинный коридор с зеленым покрытием на полу изобиловал множеством дверей — видимо, это был административный корпус. В холле сидела толстая, как афишная тумба, надзирательница в белом халате, миновать которую Решетникову не удалось.

— Вы куда? — строго спросила она густым тенором.

— К главному.

— Это не сюда.

— А куда?

— В левом крыле, но у него посетитель, он занят.

— А третий изолятор?

— Третий… а зачем вам изолятор? — насторожилась надзирательница. — Туда только по разрешению главного. Вы к кому, собственно?

— Собственно, я хотел видеть Илону Ямковецкую.

Она удивленно осмотрела его с головы до ног:

— Я доложу главному, ждите! — приказала и решительно встала из-за стола.

— Не нужно докладывать главному, любезная, — улыбнулся Решетников и протянул ей двадцатидолларовую купюру. — Вы мне ее просто покажите — и все. Договорились?

Лицо ее приняло гневное выражение и побагровело, рука потянулась к такой же кнопке, какую Решетников видел за шкафом в кабинете дежурного врача.

— Не надо звонить, — попросил он, — я могу заплатить больше. Только посмотрю — и уйду. Так как?

Она замерла в нерешительности, взвешивая «за» и «против» такого вопиющего нарушения режима, но, видимо, ей здесь слишком хорошо платили.

— Я вызову охрану! — рявкнула она.

Решетников едва успел перехватить ее руку:

— Зачем же так, тетя? — приставил к узкому лбу длинный ствол. — Не хотели по-хорошему — поговорим по-плохому. Мое дело предложить, ваше — отказаться. Вперед! И ключи не забудь.

Она повертела маленькими поросячьими глазками, холодное прикосновение металла и такой же взгляд неизвестного не сулили ничего хорошего.

— Убери… это, — проговорила она, не сумев противостоять привычке командовать даже в такой критический для себя момент.

— Я уберу, — тихо пообещал Решетников, — но если через две минуты мы не перешагнем порог третьего изолятора — достану снова. Пошли!

Он видел, как топорщатся усы на ее губе, слышал злое сопение. Страх перед расправой возобладал, и она медленно, тяжело двинулась по коридору, покосившись туда, где, по ее словам, находился кабинет главврача.

Дверь третьего изолятора была обита беленой жестью, над нею тускло светилась красная лампочка.

— Сигнализацию! — потребовал Решетников.

— Нет сигнализации, — буркнула медсестра-надзирательница, с трудом попадая ключом в скважину.

Дверь бесшумно отворилась. Он втолкнул ее в маленькое помещение с зарешеченным окном и двумя железными кроватями. Одна из них была пуста, на другой лежала молодая женщина, обличьем походившая на ту, что Решетников видел на магдебургской фотографии, но очень худая, с распущенными волосами и темно-синими полукружьями возле глаз, устремленных в одну точку на потолке. Палата освещалась синим дежурным светом.

— Илона Ямковецкая? — подойдя, спросил Решетников.

Женщина не пошевелилась.

— Она не разговаривает. Как отобрали наркотики, так и не разговаривает. И не жрет.

В изголовье кровати стояла капельница.

— Давно она здесь?

— Я ничего не знаю. У меня первое дежурство после отпуска, — монотонно проговорила тумба голосом робота.

— Что вы ей колете?

— Транквилизаторы и нейролептики.

— Какие?

— Какие дает главврач.

Он потормошил Ямковецкую за плечо, ущипнул, заглянул в расширенные зрачки. Она по-прежнему не реагировала.

— Что кололи в последний раз?

— То, что дал главврач.

Решетников перевел на нее исполненный решимости взгляд:

— Сейчас пристрелю, стерва старая! Ну?!

Она готова была лопнуть от злости — глаза налились кровью, челюсть с двойным подбородком затряслась.

— Атропин, пирроксан, — выдохнула, скрипнув зубами. «Значит, Майвин заплатил, чтобы ее накололи курареподобными препаратами, — подумал Решетников. — Почему-то ему понадобилось от нее на время избавиться».

— Ложись! — приказал он решительно.

— А?! — вытаращила глаза тумба и попятилась.

— Ложись, я сказал! — Решетников толкнул ее на матрац, пристегнул ноги желтым ремнем из толстой кожи, какими были оснащены обе кровати в изоляторе. Затем поддел лезвием ножа тонкий телефонный кабель сигнализации.

— Считай до ста, — бросил напоследок от двери. — Если выйдешь отсюда раньше — останешься без ужина.

Он вышел в коридор, запер дверь; проходя мимо холла, бросил ключ в ящик стола. В левом крыле послышались мужские голоса. Он осторожно выглянул из-за утла и увидел Мезина, шедшего по коридору в сопровождении мужчины лет пятидесяти в темно-синем костюме.

— Надеюсь, ты матери ничего не сказал? — проговорил мужчина.

— Конечно, нет, — ответил Мезин. — Я решил вначале спросить у вас.

Голоса приближались.

«Сейчас накроют», — понял Решетников. Спрятаться было некуда.

— Правильно сделал, хотя я и не знаю, почему ты так решил. Я-то при чем?

— При том, что вы были его другом. А кроме того, имеете дело с наркотиками.

— Я не имею дела с наркотиками, Аркадий. Я имею дело с наркозависимыми больными.

— Да, но мой отец не имел отношения и к ним тоже.

Голоса стали удаляться — Мезин с главврачом свернули на лестницу, не дойдя до холла пяти метров. Решетников быстро преодолел это расстояние, неслышно ступая по ковру.

— Во всяком случае, мне он ничего ни о каких наркотиках не рассказывал, нет оснований волноваться на сей счет.

— Легко сказать! Когда тебя начинают допрашивать в машине, явно в чем-то подозревая, словно отец оставил мне вагон опия и маленькую тележку кокаина.

Снизу, уже совсем издалека, послышался короткий смешок главврача.