Все смешалось в русском доме тотального селенга и в сознании Решетникова, время для него остановилось.

…Карат ждал за столиком открытого кафе, закрытого по его распоряжению для случайных посетителей. Поджарый, загорелый под анатолийским солнцем, в ладно сшитом костюме с серебристым отливом, он приветствовал Решетникова белозубой улыбкой, широким жестом указал на стул напротив. Руки не подал, да Решетников и не пожал бы ее.

— Что будешь пить, мент? — спросил, отхлебнув из бутылки «Жигулевского».

Четверо его подельников сидели за соседним столиком и насмешливо рассматривали странного человека, представленного ментом.

— Ты же знаешь, Карат: я с бандитами не пью, — развернув стул к визави, оседлал его Решетников.

Все, включая Карата, заржали, кто-то даже похлопал в ладоши.

— Не очень любезно с твоей стороны, — погасил улыбку Карат. — Где ты здесь видишь бандитов, мент?

— Ну да, ты великий труженик, это мне известно. У тебя от мозолей ладони не сгибаются, — кивнул Решетников на унизанные перстнями пальцы. — А они — твоя бригада, артель «Напрасный труд».

— Воспитывать меня пришел? — в голосе Карата послышалась угроза.

— Поздно, Карат, да и не мой профиль. Я к тебе по делу пришел.

— У-у-у! Расту! С каких это пор у Карата с легавыми общие дела?

— Правильно мыслишь. Общего у нас ничего нет и быть не может, разве что несколько знакомых. Но о них я тебя спрашивать не стану — все равно не расскажешь, так что цирк устраивать ни к чему.

Карат отставил бутылку, по-бычьи наклонил голову и уставился на Решетникова немигающим взглядом:

— Так что же тебя интересует, мент?

Решетников покачал головой:

— Триумфа не получится, публику твою я разочарую: перед тобой частное лицо, хотя позиций я не сдавал и к братве твоей отношусь по-прежнему. А интересует меня разборка на Яузе осенью девяносто второго.

За соседним столиком снова загомонили, предвкушая ответ бригадира, но Карат бросил на подельников неожиданно злобный взгляд и помрачнел: разговаривать предстояло серьезно, ведь о его участии в той разборке Решетников не сказал ни следствию, ни суду, иначе тянуть бы ему по семьдесят седьмой за бандитизм.

Карат умел платить по счетам.

— Что конкретно? — спросил он, выдержав длинную паузу.

— С чего началось и чем кончилось.

Кенты Карата снова засмеялись, кто-то отправился за пивом. Стал накрапывать дождик, и двое натянули цветастый зонт с рекламой «Мальборо» над головами Решетникова и своего бригадира.

— С чего началось? — извлек из кармана коробку «Хенри Винтермана» Карат. Предложил Решетникову, тот отказался. — А черт его знает. Я ведь тогда рядовым бойцом был, «качком».

— Сколько вас, таких «качков», выставили?

— Машин восемь, кажется. Да у сибирской бригады так же. Поровну, боссы все оговорили, сечи не должно было возникнуть вообще. Сыр-бор разгорелся из-за заправки на Шереметьевской.

— Ну да? — недоверчиво покачал головой Решетников.

Карат усмехнулся:

— А может, и нет. Достали они нас.

— Кого?

— Ты как на допросе прямо, Решетников. Говорю ведь — мое дело кулаками махать, если что. А там разное говорили, я не вникал: меньше будешь знать, дольше проживешь.

— А что говорили?

Карат с наслаждением затянулся сигарным дымом. «Быки» поставили перед ним любимое «Жигулевское», сами разделили упаковку «Факса».

— Может, выпьешь?

— Завязал, — признался Решетников.

— Сказал бы, под кого роешь, легче было бы вспоминать.

— Ни под кого, Карат. Дело давнее, к тебе и твоим бойцам отношения не имеет. Да и ни к кому из живых.

— А мертвяков там не было, Решетников, — уверенно сказал Карат.

— Так уж и не было?

— Вон оно что… Гриша Потоцких, значит? Брат его подрядил?

— С братом незнаком. Да и о нем раньше не слышал. Я ведь тебя не спрашиваю о твоих делах, Карат? И стучать ни на кого не заставляю. За разборку ту все, кому положено, отсидели. Так что опасаться тебе нечего. А про заправку ты Виолетте Раздорской ночью расскажешь, мне лапша не нужна.

— Была заправка, — выставил ладонь Карат, как свидетель на суде присяжных. — Хотя, конечно, ерунда. Кемеровские квартиры в нашем районе повадились отбивать, прибрали платную стоянку на Останкинской.

— Чью?

— Бори Ямковецкого.

— Как это — прибрали?

— Ну, пытались прибрать. Выставили счет, никто им платить не собирался, конечно, тогда они кинули пару гранат из ствола, покалечили две или три машины… Ты же помнить должен.

— Помню. Заявления никто не написал.

— Правильно, Ямковецкий это дело уладил с МУРом и с владельцами. А потом кемеровцы за Ярославский рынок на проспекте Мира принялись. Мы его только у «пиковых» отбили. Они, гниды, с ними вступили в альянс, обложили данью перекупщиков, защиту им пообещали. В наш «общак» перестали бабки поступать.

— После Бурого Давыдов был?

— Давыдов сидел. Ямковецкий в «смотрящих» ходил, Гриша точек пятьдесят держал.

— В каких они были отношениях?

— Как когда. Где вместе дела проворачивали, если по-крупному, а где по отдельности. Потоцких наркоту гнал, держал связь с крутыми барыгами. Но еще до посадки Давыдов его метелил пару раз, говорил — ссученный, ментовская «крыша», мол… ну да это тебе видней.

— Мимо, Карат, — заверил Решетников. — Если бы так было, я бы к тебе не приходил.

— Может быть. Значит, гэбэшная «крыша», но братва его не уважала — чужак.

Решетников достал из кармана фотографию:

— Взгляни, Карат, он здесь есть?

Карат внимательно посмотрел на снимок, показал на человека лет тридцати с черными вьющимися волосами и хищным выражением на вытянутом, с резкими чертами лице:

— Да вот он, покойничек.

Потоцких сидел вполоборота к Бесу, вытянув руку с вилкой, на которую был нанизан корнишон.

— А еще кто-нибудь здесь есть из твоих знакомых?

— Борю ты сам знаешь, — вернул фотографию Карат, — а остальных впервые вижу.

Решетников понимал, что, если он и узнал кого-то — все равно не скажет, и настаивать не стал — сам ведь пообещал не интересоваться живыми.

«Итак, пятеро из одиннадцати, — подытожил, убирая фотографию. — Неплохо!»

— А почему Ямковсцкий на ту «стрелку» не поехал?

— Кто? Боря? — улыбнулся Карат. — Ну ты даешь! Боря к тому времени высоко взлетел. У него концы в московском правительстве были, а то и повыше.

— Как его убили, Потоцких?

— Ну, как… Просто. Съехались на Яузе — за «раковым» корпусом, неподалеку от Будайской. Вышли из тачек. Их бригадир Зверь и Гриша отошли в сторонку потолковать. Долго базарили, минут двадцать. Потом сибиряк заехал ему в челюсть, и началось — мы бросились разнимать, те — на нас.

— Стрельбы не было?

— Была стрельба, но и Зверь, и Гриша приказали прекратить. Двоим нашим в бронежилеты попало, у них кто-то заорал — ногу прострелили, что ли. В общем, пошла месиловка, Грише по чану съездили, он упал. А тут откуда ни возьмись — три «Волги», крик в матюгальник: «Бросай оружие!» Сирены с Будайской — не иначе кто заложил. Все — по машинам…

— Что-то не сходится, Карат, — усмехнулся Решетников. — Получается, сдали вы Гришу?

Карат не возмутился и опровергать такого мнения не стал. Не спеша допил пиво, курнул:

— Я тебе сказал, Решетников, все, как было. Большего мне знать не полагалось. Был приказ: с ментами не заводиться. Стали бы Гришу отбивать — потеряли бы полкоманды. Менты бы начали шмалять, сибиряки — по ним, и мы бы в долгу не остались.

Уж кто-кто, а Решетников бандитскую психологию постиг основательно, снаружи и изнутри, слово «сдали» произнес вслух, потому что это соответствовало конечному результату. «Качки» же типа Карата, конечно, в планы Ямковецкого не посвящались: те, кто убил Потоцких, так обставили бойню, что рядовым бойцам было невдомек — просто бросили подельника и разбежались, как бросали многих и почти всегда при малейшей опасности. Даром, что ли, бандиты? Не идейные, «все за одного» — не про них. Каждый выживает в одиночку, руководствуясь девизом: «Победителей не судят, а о побежденных не вспоминают».