Кроме капитана Решетникова в крупную, разветвленную сеть наркодельцов были внедрены и другие агенты, незнакомые друг с другом в целях конспирации — их действия координировал Бес. Это означало, что все они были в его власти. Он мог сдать караван с наркотиками, мог подставить своего агента, а мог завести бутлегеров в осажденное ущелье, где их поджидал летучий эскадрон, проходивший по секретным документам под литерой К. Никто никогда не знал, кто стоит во главе этой группы, какова ее численность и кем она финансируется: группа «К» была строго засекречена даже в Главном управлении Федеральной службы безопасности и занималась отстрелом лидеров преступного бизнеса. Под пули «истребителей» попадали и те, кто угрожал агентуре, — стоило подать условный сигнал Бесу, и выстрел снайпера ликвидировал угрозу безопасности.

Все это Викентий знал, понимал, что пуля снайпера может сразить и его, окажись он волей или неволей поперек Бесова пути: с самого начала он был поставлен в такие условия, когда нужно держаться золотой середины, денно и нощно быть начеку: удел всякого сексота — приносить в жертву человеческое достоинство, закон, каждый час, каждую минуту подвергаясь риску быть убитым, разоблаченным, обманутым — в мире, где нет ни своих, ни чужих, где Его Величеству Случаю отводится минимальная роль, всякий «авось» чреват смертью. Бесу покровительствовал кто-то могущественный из органов, и он стал некоронованным вором в законе — надежно прикрытым беспредельщиком. Прикрывали его наркотики, деньги и компромат; в отличие от Викентия он пришел туда с солидным приданым и увеличивал его, а стало быть, и свою ценность, не выбирая средств, работая по правилам уличного боя, не знающего морали.

Ничто не может возникнуть ниоткуда. Викентий понимал, что набрать такой вес, обрасти связями в команде убийц и в Интерполе, ГБ и милиции за год и даже за два Бес не мог, а работал давно и сидел прочно. С «доставщиками» из «Треугольника» он говорил по-бирмански, с иранцами — по-английски, но знал и пушту, и невари. Профессионал, не какой-то там участковый. Бес появлялся в самые неожиданные моменты и так же неожиданно исчезал, подобно сказочному обладателю шапки-невидимки, подаренной волшебником. Так он исчез перед началом заключительной операции — словно растворился в пространстве, и Решетников готов был забыть, вычеркнуть его из своей памяти, но вдруг теперь, когда кошмар нелегальной работы в банде уже позади, Бес вынырнул снова — на старой фотографии. Худого, горбоносого, низкорослого человечка с расчесанной на прямой пробор головкой на длинной шее с остро выступающим кадыком Решетников узнал сразу: он сидел за столом в профиль — третьим справа от Ямковецкого — со стаканом водки, напротив адвоката Мезина, рядом с мужем Полины Евграфовны Подлесовой, затесавшимся в компанию, как теперь выяснилось, случайно, и уже усопшим.

Решетников остановил машину возле табачного киоска в Стрелецком, купил пачку «Дымка» и достал зажигалку. Большая, сработанная лагерным умельцем бензиновая зажигалка всякий раз напоминала ему о выхваченной из мальчишеских рук емкости с горючей смесью, но именно потому он ее и носил: хотел привыкнуть, чтобы забыть.

Отсюда были видны окна кафе «Мотылек», занавешенные бордовыми тяжелыми шторами в складках. Кованые решетки, крашенные в золотистый цвет, свидетельствовали о благосостоянии содержателей заведения; даже дверь черного хода — двойная, тяжелая, крытая лаком, и крыльцо с окаймленными медным уголком ступеньками, желтым фонарем в узорчатом вороненом корпусе отличали кафе от тысяч подобных и делали его похожим на дорогой уютный ресторанчик под кодовым названием «Не для всех».

Решетников вернулся в машину, докурил, вспоминая, сколько раз он в бытность свою участковым громил эту точку, сколько бумаг исписал с просьбами к начальству закрыть рассадник, привлечь хозяев, организовать облаву — и на мелкооптовиков, и на дешевых проституток, обретавшихся здесь круглосуточно: кафе-бордель закрывали, хозяйку Виолетту Раздорскую — бывшую артистку кино — штрафовали, привлекали, сажали даже, а спустя какое-то время над крыльцом опять загорался фонарь, и в переулке, не заботясь о правилах парковки, скапливались машины сутенеров. Теперь Решетникову оставалось только улыбнуться, припомнив свое донкихотство: «Не зная броду, не суйся в воду», — говорили ведь, еще дед покойный говорил. Неужели нужно было пройти через тюрьмы, пересылки, лагеря, потерять семью, утратить смысл жизни, бродяжничать, чтобы понять: в этом мире как в банде — нет своих и чужих, есть рамка с сотами, где каждому отведена своя ячейка, а медом, так или иначе, распорядится пчеловод: захочет — продаст, а захочет — сам съест или в землю зароет. Все куплено, все продано, здесь не любят солистов, и все, кто не хочет или не умеет выть в волчьем хоре, подлежат отстрелу.

Решетников, во всяком разе, вернувшись в большой этот мир из его малой модели, не нашел в нем отличий от оргпреступной группировки, но дальше выть оказалось не под силу, а один в поле не воин.

Именно поэтому Решетников сразу понял: пчеловодом Ямковецкий не был, «сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем» — фальсификация, семь лет для владельца контрольного пакета акций АО «Земля» — смешно, такие уходят в землю, а не в тюрьму.

Он оставил машину на месте, прошелся пешком. Парадная дверь «Мотылька» — двустворчатая, на фотоэлементах, расписанная под крылья одноименного с названием насекомого, — распахнулась. Аппетитно пахло кофе, бисквитами, ликером «Шартрез» и еще чем-то — французскими духами, что ли, во всяком случае, дорогим, из другого праздника, на котором Решетников не бывал. В кафе было абсолютно темно, только вмонтированные в навесной потолок разноцветные точечные светильники высвечивали каждый из двенадцати столиков, да за спиной бармена в белой сорочке и галстуке подсвечивалась в такт мелодии витражная стенка. Это мигание раздражало Решетникова, разрушало уют, вкуса в таком оформлении было не больше, чем в селедке с медом, и хотя Решетников к эстетам себя не причислял и в дизайне не разбирался — все его здесь раздражало, хотелось поскорее уйти.

За столиками сидели в основном попарно — не то артисты, не то педерасты, глазели на странную личность в длиннополом черном пальто и шляпе, тщетно пытаясь угадать своего. Не обращая на них внимания и не вынимая из карманов рук, Решетников тяжелым шагом подошел к стойке.

— Вы что-то хотели? — поигрывая шейкером, справился голубоглазый бармен.

— Карат давно заходил?

— Простите, кто?

— Тебе уши прочистить, педрило?

Шейкер в холеной ручке замер, взгляд остановился. Незнакомец в прикиде бригадира на коктейль с шоколадом явно не претендовал.

— Только не говори, что ты не знаешь, о ком речь, — предупредил Решетников.

Бармен суетливо повел глазами в поисках охраны.

— На этой неделе его здесь не было, — пробормотал, поняв, что деваться некуда.

— И сейчас его здесь нет?

— Может быть… я не видел, как он вошел!

Решетников обошел стойку и, раздвинув портьеру, оказался перед дверью в смежное помещение. Бармен успел-таки нажать кнопку — едва Решетников постучался, дверь отворилась и перед ним предстал «бычок» с угрожающим взглядом:

— Что надо?

— Виолетту позови.

— Какую еще…

— Сынок, — вразумительно сказал Решетников, — хотя я человек старый, а ты новый, давай не выяснять конфликт поколений: у каждого свои преимущества. — С этими словами он откинул полу пальто и продемонстрировал многозарядный автоматический аргумент под мышкой. — Делай, что я сказал, иначе я войду сам, а тебя уволят за несоответствие.

«Бычок» сглотнул, но спокойный тон дяденьки в шляпе подсказывал единственно правильное решение. Тем более «генц» — не табельный «Макаров» мента, со «своими» можно договориться.

Решетников вернулся в кафе, сел за столик, огражденный обитой сукном переборкой.

— Принеси-ка мне кофе, — остановил проходившую официантку. — И скажи «голубому», чтобы сделал музыку потише.