— Ранен, — ответил напарник.
Не забыв захватить с собой секретную карту с расположением кораблей флотилии, он вразвалочку подошел ко мне.
— Пошли, — зевнул, доставая из кармана тяжелую связку ключей, словно уже дослужился до тюремного надзирателя.
— После того как составим протоколы, — видимо, капитан все-таки еще не протрезвел после праздника города. Упреждая его расспросы о порядке задержания, я голосом Генерального прокурора напомнил: — Допроса. Изъятия. Предварительного медицинского освидетельствования. И не забудьте зафиксировать, что я не оказывал сопротивления при задержании. Если вы все-таки выясните, что оно было произведено без малейшего на то основания, я хочу иметь копию на руках, чтобы завтра представить вам иск за сорванный контракт с клиентом.
— Ты мне поговори еще, так я тебя выпущу через десять суток…
— После предъявления обвинения, — подсказал я.
— Савельев! — побагровел капитан. — В «клетку» его!
…Когда я начал заниматься частной охраной, а потом детективной деятельностью, то первым, к чему подготовил себя морально и физически, была предстоявшая встреча с человеческой завистью. До сих пор убежден: не будь этого качества — не распяли бы Христа и оборванцы не перебили бы богатых в семнадцатом, и вовсе не лень, а именно зависть обеспечивает прогресс, и революции — не что иное, как массовые вспышки зависти. Как бы ни рвал свою толстую жопу капитан — сотового аппарата, свободного графика работы и шестидесяти баксов в час ему не видать, даже если он соберет в своей «клетке» всех шлюх вверенного участка и вывернет наизнанку карманы всех московских бомжей. Вот я ему не завидую: найду Борю — непременно свяжусь с Алексеем Ивановичем Илларионовым, старшим «важняком» при Генеральном прокуроре. Можно было сделать это и сейчас; через пять минут после звонка Каменева или Илларионова капитан собственноручно отогнал бы мой «Ягуар» в покраску за счет награбленного у алкашей, а мне предоставил бы как минимум «УАЗ-469», стоявший без дела у парадного. Только я уже пять раз был бы убит и не заработал бы ни рубля, если бы не мое шестое чувство.
— Эй, — плохо отрепетированным жестом поманил меня напарник Савельева, подойдя к «клетке», пока капитан допрашивал какого-то избитого кавказца. — Может, кому позвонишь?.. — И, оглянувшись, просунул в щель мой телефон.
Жить становилось все интереснее.
— Спасибо, друг, — едва не прослезившись, прошептал я, — некому. Один я, как Буревестник над седой равниной моря. И такой же гордый.
— Ну, смотри, — не то с угрозой, не то с сочувствием сказал потопивший неприятельский флот Нахимов. — А то он у нас «с тараканами», продержит до утра.
— Мое время — его деньги, — ответил я и, усевшись на топчан посреди распростертых тел, закрыл глаза.
В милиции, как в строгом ошейнике: чем больше дергаешься, тем туже затягивает. Так что если не можешь перегрызть поводок — сиди и философствуй.
…Да, так вот о зависти. Если попытаешься теоретически представить человека, который никому не завидует, то это и будет тот самый человек, по которому тосковали все философы и писатели от сотворения мира: идеальная, гармоничная, созидательная и… какая там еще личность. Все негативные эмоции, преступления, несчастные судьбы — опять же от нее; и даже пьянство не причина, а всего лишь следствие этого гнуснейшего из качеств. Отчего озверели давшие клятву Гиппократа врачи районных поликлиник или продавцы магазинов «Продтовары»? От зависти: все удачливые, талантливые, пробивные их коллеги давно работают, соответственно, в платных клиниках и частных магазинах; почитайте газеты, вы без труда увидите, на кого выплескивают свой гнев журналисты. Поскольку я всегда делал свое дело честно, а половина моих дел ничего, кроме шрамов, синяков и неприятностей, мне не принесла, мне завидовать было некому. Пес у меня — самый лучший, любимая женщина в Париже — тоже…
Так, философствуя, я и уснул.
Снилось мне, что в «клетку» постучался капитан и, смущенно извинившись, принес мне на тарелочке телефон:
— Вам звонят, Евгений Викторович. Кажется, из Парижа.
Я взял трубку. Звонила Валерия:
— Жень, привет! Извини, что поздно, Ты уже спишь?
— Бонжур, дорогая! — обрадовался я и, чтобы не будить спящих в ногах проституток, перешел на французский: — Совсем даже не поздно, а рано, и я еще не сплю. У тебя ничего не случилось?
— Нет. А почему ты говоришь по-французски? У тебя кто-то есть?
— Только ты, я и ночь, которая нас, увы, разделяет. А по-французски говорю оттого, что устал от китайского. Как дела?
— Прекрасно. Сегодня моя Жаклин давала концерт в музыкальном коллеже в Марселе. Мишель Боннэ остался очень доволен.
— Что она играла?
— Кое-что из Рахманинова, а Гайдна — на бис. Кстати, новая знакомая Боннэ Виолетта Абиджан пригласила меня аккомпанировать ей в сольном концерте. Хочешь послушать, как она поет? — и, не дожидаясь моего согласия, включила магнитофон.
В трубку полились франки за междугородные переговоры…
— Мужик, — тряс меня за плечо взлохмаченный бомж. — Проснись! Ты че?..
Я протер глаза. Обитатели «клетки» испуганно отползли от меня в противоположный угол.
— А? Что?..
— Ты че это не по-нашему? На рожу посмотришь — вроде свой. Шпион, что ли?
— Шпион, — признался я, зная, что в ФСБ и кормят лучше, и обхождение вежливей.
— Ля мур, ля мур, — горько усмехнулся пожилой человек в пижаме, — я бывал в Париже в составе делегации филологов Академии наук. Была весна, и на бульваре Капуцинов цвели каштаны.
В наступившей тишине всхлипнула какая-то шлюха. За окном голосом Виолетты Абиджан пропела милицейская сирена, и звонким аккордом расстроенного «Стэйнвея» звякнула металлическая цепь на решетке загона:
— Столетник! На выход!
На месте капитана за стеклянной перегородкой сидел майор. Он молча придвинул мне оригиналы и копию протокола, а когда я расписался, потребовал проверить соответствие возвращенных вещей по описи: извиняться, правда, не стал, а я не стал настаивать, потому что за грязным окошком в решетке забрезжил рассвет, на часах стрелки вытянулись в шесть утра, итого менты отняли у меня сто двадцать баксов — не такая уж маленькая плата за зависть.
«Ягуар» стоял у входа на площадке. Отъехав пару сотен метров, я убедился, что его не заминировали.
Город уже проснулся, день обещал быть пасмурным с проблесками солнца или солнечным с кратковременным дождем. Вполне обычный день одиннадцатого сентября, каких я видел уже тридцать четыре. Интересно, что я делал в этот день в прошлом году? Еще интереснее — звонили ли менты моей клиентке, чтобы проверить подлинность контракта? Регистрацию сотового телефона проверяли — это как пить дать, хорошо бы, не наслушали по нему пикантных разговоров долларов этак на семьсот-восемьсот, с них станется! Не снижая скорости, я сунул пальцы под коврик — копии контракта были на месте. А значит, обыскивали не очень старательно, заведомо зная, что наркотиков и оружия на борту нет. По-моему, они вообще знали обо мне еще до задержания — не эти, конечно, а те, кто инициировал. Кто и зачем — вопрос, но если это так, то периодическое появление «желтоглазика» у меня на хвосте было закономерным.
Я въехал во двор, загнал машину за длинный ряд разноцветных металлических гаражей, от посторонних взглядов из окон верхнего этажа меня с одной стороны скрывала покатая крыша трансформаторной будки, символизировавшей родину электричества, с другой — еще не облетевшая крона старого тополя, в пору цветения досаждавшего аллергикам, а теперь обиженно стоявшего на задворках с видом нищего, которому никто не подает.
Быстро вынув коврики, выложив на сиденье содержимое «бардачка», открыв багажник, я прощупал все, что поддавалось прощупыванию, осмотрел все доступные без разборки закоулки, нещадно кляня себя зато, что не сделал этого раньше. В отличие от Шерифа «Ягуар» у меня был беспризорным, так что при желании любой мог имплантировать в него какой-нибудь оптический каскадный микрофон или субминиатюрный передатчик; обычно я за этим следил, но частный сыск — как игра на фортепиано: требует постоянной тренировки, а я в последний год перенимал опыт у французского коллеги, катался по Европе с Валерией, выбивал лицензии и помещение для бюро — словом, делал все, чтобы не работать по профессии, и отчасти потерял нюх.
