— Значит, вы так и живете вдвоем с мамой? — спросил он.

— Так и живем.

Этот простой ответ особенно разволновал Снежкова.

Он для чего-то застегнул на все пуговицы свою расшитую безрукавку и, снова расстегивая ее, шепотом, будто кто-то здесь, в тайге, мог его подслушать, спросил:

— Скажи ты мне вот что… Этот у вас там, такой, с черными волосами…

Он так покрутил над своей головой растопыренными пальцами, что Володя сразу понял, о ком идет речь.

— Ваоныч?

— Кто он?

— Он художник.

— Никогда не слыхал.

— Его фамилия Бродников.

— Бродников? Знаю. Он что, у вас?

— Ничего. Просто в нашем доме у него раньше была мастерская. А живет он в другом месте. У своей жены, в норушке на горушке.

— А мама? Она где?

— На кордоне.

— Здесь, на кордоне?

— Да. Разговаривает с Конниковым…

Володя с готовностью отвечал на все вопросы. А как же иначе? Снежков должен все знать о нем, о маме, обо всем. Но вопросы налетали на Володю, как комары. Он еле успевал отбиваться от них. Наконец ему надоели вопросы и комары. Тогда он сам спросил, поглядывая на дом:

— Вы тут всегда живете?

Снежкова комары почему-то мало беспокоили. Он стоял перед Володей, засунув руки в карманы, и о чем-то думал.

— Нет, — ответил он, — не всегда. Я живу в Северном городе, а здесь работаю.

Тут он и сам, должно быть, заметил, что комары одолевают Володю. Он крикнул:

— Беги в дом, пока они тебя совсем не сожрали!

И, подхватив Володю, он побежал с ним к своей избушке. Это была настоящая берлога бродяги, следопыта и художника. От бревенчатых стен шел знакомый запах смолы и сохнущего дерева. Точно так же пахло в спальне деда, где вырос Володя. И здесь было такое же огромное светлое окно. Из этого окна видны обрыв, сосны на обрыве, сквозь которые просвечивало небо, и река, и заречные высокие горы, и дремучая тайга.

На большом столе у окна в беспорядке свалены такие немыслимые ни в каком другом доме вещи, как охотничий нож с ручкой из оленьей ноги, чучело белки, не совсем еще законченное, тюбики с красками, пустые и набитые патроны, желтоватые искривленные корни какого-то растения, огромные шишки и еще многое другое. Посмотришь — дух захватит.

А самое главное — тут же на столе сидел огромный ручной ворон и толстым белым клювом что-то клевал из чашки. Увидев Володю, он злорадно гаркнул: «Ага!» — и, подпрыгнув, подлетел поближе. Усевшись на самом краю стола, он строго поглядел своими черными глазами, как будто спросил: «А тебе что тут надо?»

Володе сделалось не по себе, он попятился к двери, но Снежков сказал:

— Не бойся.

— Да я и не боюсь, — ответил Володя, досадуя, что он с первых же шагов так сконфузился. Что теперь о нем Снежков подумает?

— Его все боятся. Это таежный колдун. Его зовут Тимофей Тимофеевич. Видишь, как он подозрительно посматривает на тебя.

Ясно, что ничего хорошего Снежков не мог подумать, иначе не стал бы рассказывать таких сказок, как маленькому.

— Колдунов не бывает, — хмуро проговорил Володя. Он тут же забыл о своем промахе. На полу, прислоненные к стене, стояли этюды, эскизы на холсте, на фанере и просто на картоне. Некоторые из них висели на стенах.

На них была нарисована тайга: стрельчатые сосны, ели над рекой, сосны, поваленные бурей, штабеля бревен. Было и несколько портретов. Володя догадался, что здесь нарисованы охотники и лесорубы. Но его внимание привлек один портрет, который висел над столом. На нем нарисована девушка, немного похожая на маму, когда она была еще любимой сестрой Валей. Заметив, что Володя разглядывает именно этот портрет, Снежков поспешил отвлечь его внимание.

— Вот, смотри, веера какие к стенам прибиты, это все глухариные крылья, а это хвосты. Верно, здорово?

— Огромные какие! — отозвался Володя. — А раньше вы лучше маму рисовали…

— Видишь, медвежья шкура на топчане? Очень мягкая. Я на ней сплю.

Он вдруг подхватил Володю и посадил его на медвежью шкуру и сам сел рядом.

— Ну, как?

— Ничего. Как перина.

— Хочешь, я тебе ее подарю?

Он еще спрашивает! Еще бы — медвежья шкура! Сколько найдется на свете мальчиков, имеющих медвежью шкуру? Тут и спрашивать нечего.

Подавляя восторг, Володя осторожно ответил:

— Как хотите.

— Считай, что она твоя!

Снежков взял Володину руку, положил ее на шкуру и сверху, для верности, прихлопнул своей горячей ладонью.

— Этого медведя вы сами убили?

— Это мы вместе с Конниковым. Он возражать не будет, не сомневайся. Этот медведь ему заметку на лице сделал.

— Я видел. А вы его спасли от верной смерти.

— Конников рассказывал?

— Конников.

— Очень его просили… А еще что про меня рассказывал?

Глядя на портрет, напоминающий маму, Володя проговорил:

— Все он рассказывал. А на том портрете, который находится у нас, вы написали: «Любимая сестра Валя!»

— Да? Это, понимаешь, очень интересно. Ты вот еще посмотри. Это рога сохатого.

— Здоровенные какие!

— Хочешь, я подарю тебе эти рога?

— Как хотите…

— Забирай. Мне для тебя ничего не жалко. А потом когда-нибудь пойдем с тобой в тайгу и еще, может быть, найдем.

— Ага! — закричал Тимофей Тимофеевич и, подпрыгнув, уселся над самым топчаном.

Пронзительный взгляд его черных глаз смущал Володю. Смотрит и смотрит, как самый главный хозяин.

— Ты его боишься? — спросил Снежков.

Володя неуверенно возразил:

— Очень надо…

— Не хвались. Он, знаешь, как долбанет тебя!

— А кто его боится-то! — вспыхнул Володя и поднял руку.

Ворон широко разинул клюв и зашипел, думая, что Володя очень испугался. А он как раз и не струсил. Он никогда не трусил, если противник, вместо того чтобы немедленно нанести удар, начинал запугивать. Скверная это привычка. Она-то и подвела Тимофея Тимофеевича.

Пока ворон шипел, Володя изловчился да так его толкнул, что тот свалился прямо на топчан. Но он тут же захлопал крыльями, запрыгал и взвился под самый потолок. Страшно ругаясь на своем вороньем языке, он забрался на печь, уселся на трубе и уже больше оттуда не слезал. Так и сидел все время в темноте, поблескивая глазами и пощелкивая своим белым клювом.

Тут Володя вспомнил, что еще не сообщил Снежкову самого главного:

— Знаете что, я буду космонавтом, когда вырасту…

— Это хорошо, — одобрил Снежков.

— И еще художником. Чтобы там все нарисовать. На Луне или на Марсе.

— Это ты сам придумал? — спросил Снежков с удивлением.

— Это придумали мы с Венкой.

— Венка — это кто?

— Это мой друг.

— Ты будешь первым космонавтом-художником. Ох какой ты, оказывается! Замыслы у тебя чудесные. Как это у тебя получилось?

— Знаете, у меня был дедушка?

— Знаю. Мастерище был великий!

— Он говорил: самое распрекрасное место без человека ничего не стоит.

— Хороший был человек твой дед. И говорил он хорошо, и все отлично делал. Уж он-то умел украшать жизнь!

Ворон так и сидел на своей трубе и поглядывал: как бы еще не попало.

— Колдун! — презрительно сказал Володя.

Он встал и подошел к столу, над которым висел портрет «любимой сестры Вали».

— А ты молодец, — задумчиво проговорил художник. — У тебя замыслы хорошие, и ты в самом деле ничего не боишься…

Только он это сказал, как Володя по-настоящему испугался. Его испугала собственная отвага, а может быть, не отвага совсем, а отчаяние, с которым он неожиданно для себя задал свой главный вопрос.

— Вы кто, отец мне или нет? — спросил он, глядя прямо в глаза «любимой сестры».

Он долго ждал ответа, так долго, что даже устал ждать, пока, наконец, услышал охрипший от волнения голос Снежкова:

— А ты маму об этом спрашивал?

— От нее не добьешься толку.

— Ага! — издевательски гаркнул Тимофей Тимофеевич из темноты. — Ага! Прижало тебя! Будешь толкаться? Будешь обижать черного ворона — лесного колдуна? Ага! Ага! — гаркал ворон и щелкал клювом.