– А если подумать – шестнадцать.

– А девять разделить на три?

– Три.

– Ну, а теперь посмотри на эту картинку и расскажи, что на ней нарисовано.

И Елизавета Петровна подвела меня к висевшей на стене картине.

Я сказал – это сад, в саду гуляет женщина с детьми, мальчик играет на барабане, а девочка держит куклу. На кусте сидит ворона. А на клумбе – цветы.

– Какие?

– Разные.

– Можешь сказать своим родителям, что ты принят в старший приготовительный класс, – сказала Елизавета Петровна. – Поздравляю тебя, теперь ты ученик гимназии.

Я шаркнул ножкой и пулей выскочил из класса.

– Ну как? – кинулась ко мне мама.

– Никак, – сказал я. – Все нормально. Меня приняли.

– Как ты отвечал?

– Как мог.

– А что тебя спрашивали?

– Ничего особенного.

– Стихи читал?

– Читал. "Птичку божию". По-моему, ей понравилось. Особенно ей понравилось про папу.

– А что ты ей читал про папу? – испугалась мама.

– Я ей сказал, что папа любит говорить, что человек не может не трудиться, а учительница сказала, что папа говорит правильно. А Пушкин этого не говорил. Но тут что-то не ясно.

Мы пришли домой, и был праздничный обед, и после обеда папа даже вышел на балкон и крикнул мороженщика, который раскрыл свой голубой ящик и наполнил вафли мороженым крем-брюле. На моих вафлях было написано на одной "Варя", а на другой "Лена". И все радовались, а больше всех папа.

Он сказал:

– Видишь, как я тебе помог! Если бы я не сказал тебе, что человек не может не трудиться, ты мог бы провалиться на экзамене. А Пушкин смеется над птичкой, которая ничего не хочет знать и только поет. Это легкомысленная, беззаботная птичка. Кстати, почему ты не убрал за собой в комнате? Ты ушел в гимназию, а твоя постель осталась неубранной. Эх ты, птичка божия!..

– Не сердись, папа, я сейчас уберу, – сказал я.

Мне теперь все было нипочем. Я уже был ученик старшего приготовительного класса гимназии Лентовской.

Вечером у нас дома был доктор Бухштаб. Обычно он приходил к нам, когда я болел, долго выстукивал меня холодным пальцем, прикладывал к моей груди стетоскоп и выслушивал меня, причем сам тяжело дышал. Потом он выписывал мне сладкую микстуру ипекакуану и советовал больше пить.

Но сегодня он пришел совсем по другой причине.

Яков Абрамович жил у нас в доме на две квартиры выше нас и пришел поговорить с моими родителями потому, что его дочка шла в ту же гимназию, что и я.

Мама угощала доктора чаем с сухариками и слушала вместе с папой его рассказ. Доктор сообщил, что это совсем не обыкновенная гимназия, что это частная гимназия, основанная дамой по имени Лидия Даниловна Лентовская, которая собрала в своей гимназии педагогов, уволенных из других гимназий по политическим причинам. Я не знал, что значит "политические причины", но понял, что царь был недоволен тем, что эти учителя говорили своим ученикам не то, что бы ему хотелось. Некоторые учителя даже сидели в царской тюрьме. Вот кто будет нас учить.

Есть, например, такой Геннадий Капитонович Дружинин – муж Елизаветы Петровны, которая нас экзаменовала и будет нашей классной наставницей, – так он вообще вышел из тюрьмы перед самым семнадцатым годом.

– Это очень хорошо, что у наших детей будут такие учителя, – сказал доктор Бухштаб, – они привьют им любовь к труду и ненависть к белоручкам. И у них не будет любимчиков из среды богатых родителей. Все должны быть равны…

Папа кивал головой, а мама все время подливала доктору чай и говорила:

– Пейте, это хороший чай. Это еще чай Высоцкого. (Этот Высоцкий, наверно, был очень богатый, потому что его чай был во всех магазинах.)

Доктор еще пил чай, когда меня отправили спать – "ведь завтра тебе идти в гимназию…".

Я лежал в постели и долго не мог заснуть. А потом наконец заснул и видел во сне наших учителей, которых царь вел в Петропавловскую крепость. Он запер их в тюрьме, и они улыбались из-за решетки, а царь сел в карету и уехал в Зимний дворец. Потом рабочие толпой двинулись к Зимнему и стали его штурмовать.

Началась стрельба. Стреляли из пушки стоявшего на Неве крейсера "Аврора", а на палубе "Авроры" стояли наши учителя, и среди них Елизавета Петровна, которая кричала: "Володя Поляков! Вставай! Пора идти в гимназию!"

Я проснулся, наскоро попил чаю и пошел.

На мне новенькая гимназическая форма. Брюки, гимнастерка, ремень с бляхой, синяя фуражка с серебряными дубовыми листиками и буквами "МГЛ". За спиной у меня ранец из тюленя, а в нем тетрадки и шикарный пенал с карандашами, с резинками для стирания карандаша и с перьями № 86. Рядом со мной идет торжественно настроенная мама в шляпке с вуалью. Мы идем по правой стороне Большого проспекта, и все знакомые дома выглядят сегодня по-новому.

Мне кажется, что они приветствуют меня. Сияет голубыми и красными ленточками витрина кондитерского магазина Карла Бездека. С афиш кинематографа "Молния" смотрит расширенными глазами Вера Холодная.

Из окон книжного магазина Федорова смотрят на меня золотые переплеты книжек "Золотой библиотеки" – "Принц и нищий", "Маленькая принцесса", "Серебряные коньки" и "Алиса в стране чудес". Из окон парикмахерской Соловьева глядят восковые нарумяненные головы дам, а из витрины обувного магазина "Скороход", казалось, подмигивают лакированные ботинки и туфли.

Дворники с метлами у домовых ворот поглаживали бороды и говорили: "Небось в гимназию шагаешь, малыш?" Мне было приятно, что они знают про гимназию, но обидно было – почему "малыш". Я ведь вырос…

Навстречу нам идут мальчики в такой же форме, только с другими буквами на фуражках, и девочки в форме, с ранцами за спиной и с сумками в руках.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает мама.

– Очень хорошо! – отвечаю я. Как может себя чувствовать гимназист?!

– Почему ты говоришь басом?

– У меня устанавливается голос.

– Мальчик, вы в гимназию идете? – спрашивает стоящая у зеленой лавки девочка с тоненькой косичкой и с кошелкой в руках.

– А ты разве не видишь? – говорю я гордо и почему-то подмигиваю ей.

– Синяя говядина! – закричали мальчишки, стоявшие в подворотне дома, и показали мне язык.

– Как вам не стыдно, мальчики?! – сказала моя мама. – Володя, идем скорее, не оглядывайся.

"Они наверняка мне завидуют, – подумал я. – Они сами бы хотели быть на моем месте".

Навстречу, цокая по мостовой, проехала карета, и мне показалось, что пегая лошадь оглянулась на меня и улыбнулась милой лошадиной улыбкой.

А вот и дом, в котором находится моя гимназия, теперь уже точно моя. И вывеска на парадной: "Гимназия Л. Д. Лентовской". Сюда потоком идут мальчики и девочки – маленькие с мамами, папами и бабушками, большие – самостоятельно Дверь почти не закрывается.

Мы вошли в дверь и очутились в небольшом, довольно мрачном вестибюле.

– В раздевалку направо, – оказала нам маленькая женщина в платочке.

Направо в небольшой низкой комнате стояли одна впритык к другой вешалки Мама достала из своей муфты мешочек с меткой "В. Поляков". Я снял блестящие новенькие галоши с ярко-красной подкладкой и латунными буквами "В. П " и положил их в мешочек. Мешочек мама повесила на крючок. Я положил на вешалку свою фуражку.

– Смотри не потеряй ее, – сказала мама. – Она стоит больших денег. Ну, иди, Володичка. Веди себя хорошо, слушайся учительницу, не болтай с детьми во время урока, будь внимателен, и все будет хорошо Я за тобой приду сюда к концу занятий. Будь умницей.

И мама ушла, а я пошел по лестнице на второй этаж, думая – удастся мне быть умницей или не удастся?

Навстречу мне со страшной быстротой съехал по перилам черноглазый вихрастый парень с носом, вымазанным чернилами, и с тетрадкой в руках.

– Новичок? – спросил он, ухмыляясь.

Я робко сказал:

– Новичок.

– Не подставляй свой крючок! – и больно ударил меня тетрадкой по носу.