К Георгу мы могли пойти со своими сомнениями, горестями и радостями, всегда могли задать любой вопрос. А Веру Павловну мы стеснялись.

И вот в гардеробе, снимая галоши, Селиванов сказал:

– Ребята, новость! У Георга роман с Верой Павловной.

– Не может быть!

– Оказывается, может. Вчера вечером я видел их выходящими из кино "Сплендид палас". Он держал ее под ручку, и они шли совсем не учительской походкой.

Шел снег, и Леонид Владимирович снимал и протирал платком пенсне. Так не снимают пенсне в обычные дни. А Вера Павловна улыбалась такой улыбкой, какой я еще у нее не видел. У меня даже мама не смотрит так на папу…

Мы все были потрясены.

На большой перемене мы увидели их в коридоре возле учительской. Действительно, они смотрели друг на друга, как будто увидели друг друга в первый раз.

Наши девочки были подавлены. Они явно ревновали. Все были расстроены. Они любили и Георга и Андрееву, но они считали Георга настолько своим, что у них и в мыслях не было, что он может кого-то любить, кроме них.

По окончании занятий Данюшевский сообщил, что слышал, как Леонид Владимирович сказал Вере Павловне возле канцелярии: "Вера". Это уже было слишком! Вере Павловне – "Вера".

А в воскресенье я ходил с папой в сад Народного дома и катался на "американских горах". И вдруг я увидел в вагонетке перед собой Леонида Владимировича и Веру Павловну. Они сидели, и Вера Павловна склонилась к нему, и он обнимал ее за талию, и на спусках она кричала, а он смеялся. Вера Павловна с ее аристократическими манерами Смольного института кричала: "Ой, мамочка!"

Это произвело на меня неизгладимое впечатление.

И вдруг Георг обернулся, увидел меня и крикнул:

– Как, Поляков? Нравится? Нам тоже, очень!

Через неделю они поженились, и Вера Павловна стала Андреевой-Георг.

Ира Дружинина сообщила нам, что учителям доподлинно известно, что свадьба происходила в церкви и их обручал священник. Вера Павловна была в фате, и молодожены обменялись кольцами. Многие учителя были на свадьбе в Успенской церкви.

В этот день на уроках все смотрели им на руки и убедились.

– Не понимаю, как такой прогрессивный человек, как Георг, мог пойти в церковь, – сказал возмущенный Розенберг.

– У нас свобода вероисповедания, – сказала Аля Купфер. – Вера Павловна должна была венчаться в церкви. Она так воспитана, а Леонид Владимирович выполнил ее желание. А может быть, она даже поставила ему ультиматум. Трудно было ждать иного от верующего человека…

– Но он же всегда смеялся над этим. Вспомните, как он читал нам "Хирургию" Чехова, – сказал Ваня Лебедев.

– Юмор юмором, а любовь любовью, – заключил Старицкий. – Пережитки темного прошлого живут еще и в светлых личностях.

– Вот что, – сказала Элла Бухштаб, – ясно одно: она вышла за него замуж, и мы не можем быть в стороне. Это наши учителя, и это наша свадьба. Мы обязаны их поздравить, и я предлагаю от всего класса купить им букет цветов.

– Нужны белые розы, – заявила Таня Чиркина. – Белые розы – это чистая, нежная любовь. И обязательно нечетное число. Так полагается для счастья.

Мы собрали деньги и поручили покупку Югану, как отличнику ботаники.

Юган купил двадцать одну розу.

Вручать цветы мы поручили Элле. На следующий день, когда в класс вошел Георг и начал говорить о Гоголе, Селиванов поднял руку и попросил разрешения выйти. Он побежал в учительскую и сказал Вере Павловне, что ее просят срочно к нам в класс по срочному делу.

И он вернулся в класс в сопровождении Веры Павловны.

Тогда встал из-за парты Розенберг и сказал:

– Прошу извинения за то, что прервал урок, но причина очень серьезная: мы не можем не поздравить вас с законным браком. От имени всего класса поздравляю вас. Мы желаем вам здоровья, радостей и большого счастья.

И все мы встали и начали хлопать в ладоши, а Элла поднесла им розы, и все девочки бросились их целовать.

Вера Павловна покраснела и сказала:

– Большое вам спасибо.

А Леонид Владимирович отломил одну розу и воткнул в петлицу своего пиджака.

Вера Павловна вытерла кружевным платочком глаза и вышла из класса.

А Леонид Владимирович сказал:

– Итак, на чем мы остановились?

– На свадьбе! – крикнул Старицкий.

Леонид Владимирович улыбнулся, быстро сделал серьезное лицо и сказал:

– "Мертвые души" в творчестве Гоголя занимают такое же важное место, как "Евгений Онегин" в творчестве Пушкина…

ШУС – это школьный ученический совет. В нашем классе семь представителей ШУСа. Это наши самые серьезные товарищи: Розенберг, Лебедев, Бродский, Кунин, Руткина, Селиванов и Бэлла Блехман.

Один из самых неутомимых поклонников ШУСа – Леонид Владимирович Георг. Он создатель первых школьных рабочих бригад, которые выполняют любое поручение, приводят в порядок школу, ездят за получением учебников и всевозможных приборов, следят за чистотой, оформляют праздники, помогают учителям.

Сегодня старшины бригад отчитываются перед ШУСом.

Слово имеет Ира Кричинская.

– В нашей бригаде все благополучно. Эти три дня никакой работы не было, – рапортует она.

– В нашей бригаде, – докладывает Селиванов, – все хорошо. Работы не было.

– В нашей тоже, – говорит Толя Блатин.

– Что же тут хорошего? – замечает Леонид Владимирович. – Как это может быть, чтобы не было работы? Как можно назьюать такой день хорошим? Это профанация самого понятия "рабочая бригада".

– А мы произвели уборку физического кабинета, – докладывает Гохштейн. – Я починил два элемента Бунзена, а Зверев исправил спектроскоп.

– Это уже дело, – говорит Георг.

– Меня интересует, как идет подготовка к ленинской годовщине, – интересуется Лев Самойлович Бреговский.

– Я пишу портрет Ленина, – сообщает Лева Косвен из младшего класса.

– Я оформляю Ленинский уголок библиотеки, – говорит Валя Бродская из старшего.

– Когда все будет готово?

– Послезавтра, – заверяет Лебедев.

– Я хочу поставить важный вопрос, – поднимает руку Уся Руткина.

– Ставьте.

– Вчера мы решили, что необходимо разгрузить кабинет рисования и убрать из него старые ненужные рисунки, некоторые потрескавшиеся слепки, помыть окна и починить разваливающийся шкаф. Поручили это рабочей бригаде, где старшиной Нюра Безрукова, а Безрукова, вот она сидит и не смотрит в глаза, заявила, что она завтра не может, потому что идет в театр на "Свои люди – сочтемся". А мы, значит, уже не свои люди? А с нами, значит, ей не нужно считаться? Мне кажется, что Безрукова зазналась, и нужно ей напомнить, что она еще ученица нашей сто девяностой школы.

– Можно, я скажу? – подняла руку Безрукова.

– Ну, скажи.

– Я все понимаю, товарищи. Но мне достали билеты на спектакль. Я не так часто хожу в театр. Мы проходим Островского, и я считала, что это необходимо для ученья. Я не веселиться ходила. А убрать кабинет можно и на другой день. И нечего из меня делать преступницу. Я убираю не хуже других. Я, если хотите знать, пол мою и не жалею своих рук, как некоторые…

– Кто это "некоторые"? Кто это "некоторые"? – закричала Дуся Бриллиантщикова. – Если я не мыла пол в пятницу в канцелярии, то только потому, что вывихнула палец на физкультуре, а я всегда мою, и даже с мылом…

– А я без мыла? – вскочила Блехман. – Зачем эти экивоки?

– Спокойнее, товарищи, – сказал Георг. – Не надо обвинять друг друга. Надо только твердо понимать, что нельзя отказываться от порученной работы, иначе все станут кивать друг на друга и работа остановится. А работа никогда не должна останавливаться. И ничто никого не извиняет. Вы меня поняли?

– Поняли, – сказала Нюра. – Больше я так делать не буду. Я собиралась завтра пойти на "Невесту солнца", но я не пойду, а буду заниматься пошивкой занавеса для нашей сцены.

– Отлично! – воскликнул Бреговский. – Это гражданское решение.