Будем работать после занятий часа по два в день.

Конечно, все дали согласие. А Ваня Розенберг – редактор нашей стенной газеты – даже выпустил специальный номер, в котором передовица называлась "Школьный стадион", и Бродский написал стихи, которые начинались так:

На площадке свалены

Мусор и развалины.

И не ясно нам, для ча

Там осколки кирпича.

Но теперь на этом месте,

Поработав дружно вместе,

Мы построим стадион,

Скоро, скоро будет он!

На другой день, как только окончились занятия, на площадке собралась вся школа.

Здесь были и здоровенные мальчики из последних, старших классов и щуплые малыши, все наши учителя и заведующий Александр Августович.

К сожалению, нам, младшим, не разрешили разбирать дом – это поручили старшеклассникам, и мы им очень завидовали. Нам поручили складывать у стены кирпичи.

Весь наш класс – и мальчики и девочки встали цепочкой от стены школы до разваленного дома и образовали конвейер, передавая по кирпичу из рук в руки.

Очень скоро образовалась высокая и широкая стена из кирпичей.

К нам подошел учитель математики Пестриков и сказал:

– Ребята, справа у разваленного дома лежит большая балка. Перетащите ее в школьный двор, она нам пригодится.

Мы побежали к балке, и десять человек подняли ее. Все поднимали, а одиннадцатый – Женька Данюшевский – командовал: "Раз, два, взяли!" Конечно, командовать было легче, чем поднимать и нести. Мы это ему сказали, он обиделся и перешел на подметание.

Взяв метлу, он размахивал ею и только разгонял мусор по всей площадке. Мы ему это сказали, он обиделся и перешел на собирание валявшихся бумажек.

Одну он поднимал, а десять оставлял валяться. Мы ему это сказали, он обиделся и ушел. Я побежал за ним.

– Куда ты, Женька? – спросил я. – Все работают, а ты хочешь смыться. Посмотри, как работают Лебедев, Кунин и Андреев. Даже Гая Осипова и та таскает кирпичины. Неужели тебе – мужчине – не стыдно?

И Женьке стало стыдно, и он вернулся и лично перенес пятьдесят кирпичей. Правда, он сложил их совсем не туда, куда нужно было, и нам пришлось их все перетаскивать.

Герман Штейдинг переносил самые тяжелые камни и балки. По лбу у него катился пот, руки были исцарапаны, но он даже не отдыхал.

– Что тебе – больше всех нужно? – спросил его Попов.

– Конечно, – сказал Герман, – я же футболист, а мы на этой площадке будем устраивать матчи. И я так думаю, что если взялся за что-нибудь, так уж надо делать по-настоящему.

– А тебе не тяжело таскать такие тяжести?

– Тяжело. Ну и что?

– Ребята! Я сейчас такую дощищу перетащил! Наверное, пуда два, если не больше, – сказал Толя Рясинцев.

– Покажи ее, – попросил Чернов.

– Не помню, куда ее положил.

– А ты вспомни.

– Не могу вспомнить.

– Не было такой доски, – сказал Чернов. – Зачем ты врешь?

– Я не вру, – сказал Толя, – я только немножко пофантазировал.

– Помоги лучше мне перенести эту трубу, – сказал Герман.

Толя ухватился за конец чугунной трубы, а Герман за другой конец.

– Не сачкуй, – сказал Герман, – я взял на себя всю тяжесть, а ты еле коснулся своими пальцами. Не бойся их замарать.

И Толе пришлось потрудиться. Он тяжело дышал и был красный, как светофор. А наш школьный фотограф Федя даже заснял его для стенгазеты.

Две недели трудились, и вот мы закончили работу.

Сегодня на нашей спортплощадке Павка Коротков, Леся Кривоносов и Ермоша Штейдинг показывают класс игры в футбол, а Дина Лакшина устанавливает рекорды в беге на сто метров.

Мы смотрим на светлую, сверкающую чистотой площадку, и наши глаза лучатся радостью. Это мы построили, это наш труд! И Толя Рясинцев гордо говорит:

– А что, ребята? Мы честно поработали.

У нас были зимние каникулы. Делать было нечего.

Я играл во дворе с Колей Зеленчеевым в прятки, но, куда бы я ни прятался, он меня сразу находил, и мне стало скучно. Я вышел к парадной нашего дома на Большой проспект и стал считать, сколько проходит мимо мужчин с усами. Это мне тоже быстро наскучило, и я хотел было уже идти домой, как вдруг появились Романов и Селиванов.

– Что ты делаешь? – спросил Ромка.

– В основном ничего, – ответил я.

– Подходяще, – сказал Селиванов. – А мы вот собрались в баню.

– То есть?

– В прямом смысле этого слова.

– Ты знаешь, что такое баня? – спросил Ромка.

– Я никогда в бане не был.

– Значит, ты ничего в жизни не видал! – заявил Ромка. – Бери полтинник, чистое белье, мыло, мочалку и идем с нами.

– Разве мытье – это развлечение? – спросил я.

– Самое лучшее! Это театр, кино и, если хочешь, даже цирк. Пойдешь с нами – не пожалеешь.

– А зачем полтинник?

– То есть как зачем? Купишь входной билет и веник.

– А зачем веник?

– Ребенок! – сказал Леня. – Он не знает прелести веника. Мы тебя будем им бить. Это наслаждение.

– Для кого? Для тех, кто бьет?

– Идиот. Для тех, кого им бьют. Он наивное дите, он не знает настоящей радости жизни. Если хочешь идти с нами, немедленно собирайся. Мы ждем не больше пяти минут.

Я решился. Дома была только тетя Феня, так что особых разговоров не было, я быстро добыл пятьдесят копеек, взял в ванной кусок мыла, схватил мочалку, полотенце и достал чистые трусы. Все это я уложил в портфель, выкинув из него тетради и учебники, и выскочил на улицу.

Леня и Ромка ждали меня в парадной.

– В Пушкарские бани, – сказал Ромка.

И мы вышли на Большую Пушкарскую улицу.

Баня выглядела как обыкновенный дом, только из трубы на крыше валил дым. Значит, что-то топилось.

Ленька купил три билета, а Ромка купил что-то вроде короткой метлы из связанных в пучок березовых веток с листьями. Это был веник, и он удивительно пахнул березовой рощей.

– Отличный веник! – сказал он. – Нам его хватит на всех троих.

Мы сдали в гардероб свои пальто и шапки, получили номерки и поднялись по полутемной лестнице в предбанник.

Здесь было много мужчин, они курили, и стоял дым.

Кто-то раздевался, а кто-то одевался. Пахло свежими простынями. Многие мужчины ходили в длинных рубахах и в кальсонах со штрипками, белые, как привидения.

– Скорее раздевайся, – сказал Леня. – А то может не хватить шаек.

Мы разделись и в чем мать родила пошли по коридору, ступая босыми ногами по мокрому коврику к двери, которая вела в баню.

Ромка торжественно распахнул дверь, и в нос ударило тепло. На каменном полу в лужах воды стояли цинковые шайки, и в каждой шайке, как цапли, на одной ноге стояли намыленные, как деды-морозы, мужчины. Из кранов на стенах лилась вода. Она лилась из душей в открытых кабинах и из ушей намыленных мужчин. Кто-то тер кому-то мочалкой спину, кто-то лежал животом на деревянной скамье, и какой-то мужчина с большими усами колотил его ладонями что есть сил, а мужчина стонал и приговаривал: "Сильнее!

Еще! Еще!"

Люди хлопали друг друга по спинам, обливали горячей водой из шаек, намыливали себя и бежали под хлещущие души. Пахло мокрым бельем, стиркой, не знаю чем еще. Брызги летели в разные стороны. Голые мужчины проходили во все стороны этой мокрой комнаты, толкаясь и гогоча! Я никогда не видел столько голых людей в помещении.

Ромка отложил в сторону наш веник, добыл мне и Леньке шайки и начал командовать:

– Наполняйте шайки водой из крана.

И мы все встали в очередь к большому крану с деревянной ручкой. Я открыл кран, и хлынул такой кипяток, что я сразу отскочил в сторону.

– Надо регулировать, – инструктировал Ромка, – а то ошпаришься.

Я долго крутил кран и выяснил, что холодная вода идет из крана рядом, и стал регулировать. В результате я наполнил свою шайку водой горячей, но в общем приемлемой температуры. Я поднял свою шайку и понес ее, отыскивая место, где можно обосноваться. Все голые мужчины меня толкали, и горячая вода выплескивалась из шайки и обжигала меня.