Обложение началось 12 сентября, ровно четыре месяца тому назад. На следующий день генерал Дюкро, который командовал регулярными войсками в Париже, сделал вылазку с тремя дивизиями в направлении Кламара, потеряв семь пушек и 3000 человек пленными. За этой вылазкой последовали подобные же вылазки 23 и 30 сентября и 13 и 21 октября; все они приводили к значительным потерям у французов, понесенным без всякой пользы, кроме то-го,что их молодые войска, пожалуй, привыкали к огню противника. 28-го была произведена еще одна, более успешная вылазка против Ле-Бурже: деревня была взята и удерживалась в течение двух дней; но 30-го 2-я прусская гвардейская дивизия — тринадцать батальонов, составлявших в то время меньше чем 10000 человек, — вновь овладела деревней. Французы, несомненно, очень плохо использовали эти два дня, в течение которых они могли бы превратить эту деревню с прочными постройками в крепость; они также не позаботились о том, чтобы иметь наготове резервы для своевременной поддержки обороняющихся; в противном случае такими небольшими силами нельзя было бы отнять у них этот пункт.
После этих усилий последовал месяц затишья. Очевидно, Трошю, прежде чем снова отважиться на большие вылазки, намеревался улучшить выучку и укрепить дисциплину своих войск, что было совершенно правильно. Но в то же время он пренебрег организацией боевых действий охранения, разведывательных отрядов и дозоров, устройством засад и внезапных нападений, то есть тем, чем теперь постоянно заняты французские солдаты, находящиеся на фронте вокруг Парижа; а между тем этот способ боевых действий лучше всего пригоден для того, чтобы внушить молодым войскам доверие к своим офицерам и уверенность в самих себе и приучить их хладнокровно встречать противника. Войска, которые поняли, что они небольшими отрядами — отделениями, полуротами и ротами — могут захватывать врасплох такие же небольшие отряды противника, наносить им поражение и брать их в плен, вскоре научились бы встречаться с неприятелем батальон против батальона. Кроме того, они таким образом усвоили бы, что представляет собой служба охранения, с которой многие из них и в декабре, по-видимому, еще не были знакомы.
Наконец, 28 ноября был начат ряд вылазок, которые завершились крупной вылазкой через Марну 30 ноября и наступлением на всем восточном фронте Парижа. 2 декабря немцы снова захватили Бри и часть Шамииньи, а на следующий день французы переправились через Марну обратно. Как попытка прорваться сквозь укрепленную циркумваллационную линию, возведенную вокруг Парижа осаждающими, это наступление потерпело полную неудачу; оно было проведено без необходимой энергии. Но в результате него французы сохранили за собой значительную часть пространства впереди своих линий, которое до этого не принадлежало ни одной из сторон. Они овладели полосой приблизительно в две мили шириной, от Дранси до Марны, вблизи Нейи, — местностью, над которой целиком господствует огонь французских фортов и где расположено много деревень с прочными постройками, удобных для обороны, причем там находится Авронское плато — новая позиция французов, командующая над окружающим пространством. Таким образом, здесь имелась возможность беспрерывно расширять район обороны; прочно закрепившись на этой местности, можно было бы предпринять дальнейшее наступление. При этом либо линия осаждающих оказывалась настолько «выпяченной», что становилась возможной успешная ее атака, либо противник, сосредоточив здесь крупные силы, был вынужден тем самым ослабить свой фронт на других участках и, таким образом, облегчить французам наступление. И вот, эта местность целый месяц оставалась в руках французов. Немцы были вынуждены соорудить против Аврона осадные батареи, и всего двухдневного обстрела этими батареями было достаточно, чтобы вытеснить оттуда французов; а раз Аврон был потерян, то были оставлены и другие позиции. Правда, 21-го были предприняты новые атаки по всему северо-восточному и восточному фронту; был наполовину захвачен Ле-Бурже, были взяты Мезон-Бланш и Виль-Эврар; но все эти выгодные позиции в ту же ночь были снова потеряны. Войска были оставлены впереди фортов, где они расположились бивуаком при температуре от 9° до 21° ниже нуля, но, в конце концов, они были отведены в укрытие, так как, само собой разумеется, не могли выдержать пребывания на открытом воздухе при такой температуре. Весь этот эпизод, больше чем какой-либо другой, является характерным показателем того отсутствия решительности и энергии, той mollesse[вялости. Ред.] мы бы даже сказали почти апатии, с которой ведется оборона Парижа.
То, что произошло с Авроном, побудило, наконец, пруссаков превратить обложение в настоящую осаду и использовать осадную артиллерию, которая была на всякий случай подготовлена. 30 декабря началась регулярная бомбардировка северо-восточных и восточных фортов; 5 января — южных. В обоих случаях бомбардировка велась без перерыва, а недавно она сопровождалась бомбардировкой самого города, что является актом бессмысленной жестокости. Бомбардировка такого большого города, как Париж, не может ни на один момент ускорить его сдачу — никто не знает этого лучше, чем штаб в Версале, и никто не давал, чаще чем он, оснований для заявлений об этом в печати. За канонадой по фортам следует заложение правильных параллелей, по крайней мере, против Исси; сообщают, что орудия выдвигаются на батареи, расположенные ближе к фортам, и если обороняющиеся не предпримут более решительных наступательных действий, чем они предпринимали до сих пор, то, возможно, мы вскоре услышим, что одному или нескольким фортам причинены настоящие повреждения.
Однако Трошю, намеренно или не намеренно, продолжает пребывать в бездействии. Те немногие вылазки, которые производились в течение нескольких последних дней, были, по-видимому, слишком «платоническими», как называет всех их автор обвинений в адрес Тро-шю в газете «Siecle». Говорят, что солдаты отказались следовать за своими офицерами. Если это так, то это только доказывает, что солдаты потеряли всякое доверие к верховному командованию. И мы, действительно, не можем не прийти к заключению, что назрела необходимость в перемене главного командования в Париже. Нерешительность, оцепенение, отсутствие упорства и энергии во всем ведении обороны, — все это нельзя целиком приписывать низкому качеству войск. В том, что позиции, удерживавшиеся целый месяц, в течение которого выдалось только около десяти очень морозных дней, не были надлежащим образом укреплены, можно обвинить только Трошю, обязанного позаботиться о том, чтобы это было сделано. А этот месяц был к тому же критическим периодом осады; к концу его должен был решиться вопрос, кто — осаждающие или осажденные — выиграет территорию. Бездействие и нерешительность главнокомандующего, а не войск, склонили чашу весов не в пользу осажденных.
Но почему же это бездействие и нерешительность продолжаются даже теперь? Форты находятся под обстрелом противника, батареи осаждающих продвигаются все ближе и ближе; французская артиллерия, по признанию самого Трошю, слабее артиллерии наступающего противника. Если валы фортов защищаются только артиллерией, то можно точно высчитать день, когда при таких условиях эти валы — каменная кладка и прочее — будут разрушены. Бездействие и нерешительность не могут их спасти. Что-то надо делать, а если Трошю сделать этого не может, то лучше бы он предоставил кому-нибудь другому попытаться сделать это.
Кинглек сохранил для потомства один эпизод, в котором характер Трошю выступает в таком же свете, как и при обороне Парижа. Когда и лорд Раглан и Сент-Арно уже решили двинуться в Варну[122] и британская легкая дивизия была уже отправлена, лорда Раглана посетил полковник Трошю — «осторожный, вдумчивый человек, сведущий в стратегической науке»,— о котором
«высказывалось предположение, что в его миссию входило удерживать французского маршала от каких-либо сумасбродных поступков».
Полковник Трошю вступил с Рагланом в переговоры, в результате чего Сент-Арно заявил, пригласив лорда Раглана последовать его примеру, что он решил
