Наконец, приходит очередь моей сестры Элеоноры. Мне приказывают повернуться к ней спиной, пока она будет говорить. Передо мной становится офицер, на случай если я попытаюсь сделать какой-нибудь знак. К досаде моей, я слышу, что сестру постепенно вынуждают отвечать да или нет на задаваемые ей бесчисленные вопросы. Позже я узнала, каким образом ее заставили говорить. Указывая на мое письменное заявление, г-н де Кератри (стоя к нему спиной, я не могла видеть его жестов) утверждал как раз обратное тому, что я в действительности говорила. Поэтому, боясь вступить со мной в противоречие, сестра не опровергала заявлений, которые я будто бы сделала. Ее допрос кончился только в половине третьего. Шестнадцатилетняя молодая девушка, бывшая на ногах с пяти часов утра, пропутешествовавшая девять часов в невероятно жаркий августовский день и ничего не евшая с самого Бососта, подвергалась перекрестному допросу до половины третьего ночи!
Остаток этой ночи тулузский комиссар и несколько жандармов провели в нашем доме. Мы легли, но спать не могли, так как ломали себе голову, как бы послать человека в Босост предупредить г-на Лафарга, если он еще не арестован. Мы выглянули в окошко. Жандармы разгуливали по саду. Выйти из дому было невозможно. Мы были в строгом заключении — нам не позволяли видеться даже с горничной и квартирной хозяйкой. На следующий день хозяйка и прислуга давали показания под присягой. Меня опять более часу допрашивали генеральный прокурор, г-н Дельпек, и procureur de la Republique. Этот хвастливый герой, г-н барон Дезагарр, читал мне длинные цитаты, указывая на наказания, которым я могу подвергнуться, если буду продолжать отказываться выступить в качестве свидетеля. Однако эти господа напрасно расточали свое красноречие. Я спокойно, но твердо заявила, что не буду присягать, и осталась непоколебима.
Допрос моей сестры длился на этот раз только несколько минут. Она также категорически отказалась присягать.
Перед уходом генерального прокурора мы попросили у него разрешения написать несколько строк нашей матери, так как боялись, что известие о нашем аресте может попасть в газеты и взволновать наших родителей. Мы предложили написать это письмо по-французски, в присутствии самого г-на Дельпека. Оно должно было состоять лишь из нескольких фраз «мы здоровы» и т. д. Прокурор отказал в нашей просьбе под предлогом, что у нас может быть условный язык, что под словами: мы здоровы, может скрываться какой-нибудь тайный смысл.
Эти судьи превзошли Догбери и Верджеса. Вот еще одно доказательство их невероятной глупости: найдя, как нам передала наша горничная, множество коммерческих писем, принадлежащих г-ну Лафаргу, в которых упоминалось об экспорте овец и быков, они воскликнули: «Быки, овцы — интриги, интриги! Овцы — коммунары; быки — члены Интернационала».
До конца дня и ночью мы снова были поручены заботам нескольких жандармов; один из них сидел против нас, даже когда мы обедали.
На следующий день, 8-го, мы удостоились визита префекта и еще одного лица, по нашим предположениям, его секретаря. Весьма неточный и фантастический отчет о нашей беседе появился в «France» и оттуда был перепечатан многими газетами, Но вернемся к префекту.
Г-н де Кератри, после очень длинного предисловия, сообщил нам весьма благодушно, что власти ошиблись; выяснилось, что нет никаких оснований для возбуждения дела против г-на Лафарга, что он невиновен и поэтому волен вернуться во Францию. «Что же касается Вашей сестры и Вас самих, — сказал г-н де Кератри, думая, как я полагаю, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, — против вас значительно больше улик, чем против г-на Лафарга (таким образом, мы вдруг превратились из свидетелей в обвиняемых) и по всей вероятности вас вышлют из Франции. Однако в течение дня должен прийти приказ правительства о вашем освобождении». Затем, приняв отеческий тон, он сказал: «Во всяком случае, разрешите мне посоветовать вам умерить в будущем ваш пыл, pas trop de zele!». Вслед за этим предполагаемый секретарь внезапно спросил: «Что, Интернационал в Англии — могущественная организация?» — «Да, — ответила я, — весьма могущественная, и в других странах тоже». «Ах, — воскликнул г-н де Кератри, — Интернационал — это религия!» Перед своим уходом г-н де Кератри еще раз заверил нас честным словом, что Поль Лафарг свободен и попросил немедленно написать ему об этом в Босост и предложить ему вернуться во Францию. Но мне показалось, что петлицу де Кератри украшает красная ленточка Почетного легиона, и так как я держусь того мнения, что честь рыцарей Почетного легиона весьма отлична от чести простых смертных, то я подумала, что осторожность не повредит, и, вместо того чтобы посоветовать г-ну Лафаргу вернуться в Люшон, я решила поступить наоборот и попросила одного друга послать ему денег, которые дали бы ему возможность уехать дальше в глубь Испании.
Сопровождаемые повсюду нашей тенью, жандармами, мы тщетно ожидали обещанного приказа об освобождении. В 11 часов ночи procureur de la Republique вошел в нашу комнату, но вместо того, чтобы передать нам приказ об освобождении, он предложил нам уложить необходимые вещи и последовать за ним в une maison particuliere [специальное здание. Ред.]. Я знала, что это незаконно, — но что нам было делать? С нами в доме было лишь несколько женщин, в то время как прокурора сопровождало изрядное количество жандармов. Поэтому, не желая доставить этому трусливому хвастуну, г-ну Дезагарру, удовольствие применить грубую силу, мы велели плачущей горничной приготовить наши платья и т. д. и, попытавшись утешить дочь нашей хозяйки обещанием, что мы скоро вернемся, сели в коляску, где находились уже два жандарма; нас повезли неизвестно куда, глубокой ночью, в чужой стране.
Местом нашего назначения оказались бараки gendarmerie [жандармских казарм. Ред.], нам указали нашу спальню, нашу дверь должным образом забаррикадировали снаружи и оставили нас одних. Здесь мы провели весь следующий день до половины шестого, когда, решив узнать, что все это означает, я попросила свидания с префектом. Г-н де Кератри пришел. Я спросила его, как это случилось, что нас привезли в gendarmerie после того, как он нам обещал свободу.
«Благодаря моему вмешательству, — ответил он, — вам разрешено было провести ночь в gendarmerie. Правительство (г-н Тьер) послало бы вас в тюрьму Сен-Годенс, близ Тулузы». Затем г-н де Кератри вручил мне письмо с 2000 фр., которое было послано г-ну Лафаргу его бордоским банкиром и которое он, г-н де Кератри, до сих пор задерживал; он объявил, что мы свободны и не будем изгнаны из Франции, а, подобно г-ну Лафаргу, вольны остаться в этой стране.
На этот раз мы допустили неосторожность и известили г-жу Лафарг о том, что говорил г-н де Кератри относительно ее мужа. 10-го мы получили laisser-passer [пропускное свидетельство. Ред.] на выезд в Испанию, но наш английский паспорт нам не вернули. В течение десяти дней мы тщетно добивались его. Г-н де Кератри написал нам, что он послал его в Париж и его ему не возвращают, несмотря на многократные напоминания.
Мы убедились тогда, что нас выпустили из маленькой gendarmerie Люшона только для того, чтобы запереть в большой gendarmerie — тьеровской республике. Мы оставались пленницами. Без паспорта мы не могли выехать из Франции, где нас, очевидно, собирались держать до тех пор, пока, придравшись к какому-нибудь случаю, можно будет снова нас арестовать.
Полицейские органы Тулузы ежедневно обвиняли нас в том, что мы действуем в качестве эмиссаров Интернационала на французской и испанской границах. «Но, — прибавляли они, — префект принимает энергичные меры к тому, чтобы успокоить (pour rassurer) жителей Верхней Гаронны». Правда, нам был дан laisser-passer для выезда в Испанию, но переживания оставшейся там г-жи Лафарг были такого свойства, что у нас не могло явиться желание искать убежища в стране Сида.
Факты, о которых нам поведала г-жа Лафарг, возвращают нас опять к 6 августа.
Я упомянула выше, что нашего кучера заставили покинуть нас в Фосе. Вслед за тем г-н Дезагарр, procureur de la Republique, и несколько «джентльменов» из полиции пытались убедить его, с самым невинным видом, чтобы он вернулся в Босост и под ложным предлогом уговорил бы г-на Лафарга приехать в Фос. К счастью, один честный человек сильнее полдюжины полицейских агентов. Догадливый малый сообразил, что под этим красноречием кроется что-то неладное, и категорически отказался ехать за г-ном Лафаргом, в результате чего жандармы и таможенные стражники с прокурором во главе отправились в экспедицию в Босост. Г-н барон Дезагарр, в глазах которого «благоразумие есть лучшее проявление храбрости» [Это выражение, ставшее крылатым, взято из пьесы Шекспира «Король Генрих IV», часть 1, акт V. сцена четвертая. Ред.], заявил ранее, что он не отправится в Фос для поимки г-на Лафарга без достаточного эскорта; что он с одним или двумя жандармами не справится с человеком, подобным г-ну Лафаргу, который, наверное, прибегнет к огнестрельному оружию. Г-н Дезагарр ошибался — ему была уготована не пуля, а пинки и тумаки. Вернувшись из Бососта, он вздумал мешать крестьянам, собравшимся на деревенский праздник. Славные горцы, любящие свою свободу не меньше, чем свой горный воздух, задали благородному барону изрядную трепку и выпроводили его вон, если не поумневшим, то во всяком случае более мрачно настроенным! Но я забегаю вперед.
