Он сравнивает себя с Линкольном, а парижан — с мятежными рабовладельцами Юга. Но южане добивались территориального отделения от Соединенных Штатов ради сохранения рабства. Париж же добивается отделения самого г-на Тьера и представляемых им интересов от власти ради освобождения труда.

Мстительная злоба, с какой бонапартовские генералы, жандармы и шуаны обрушиваются на Париж, неизбежна в классовой войне против труда, однако в маленькой комедии своих бюллетеней Тьер использует это как предлог для того, чтобы изображать собой карикатуру на Наполеона I и делать себя посмешищем Европы, с бесстыдством заявляя, что французская армия своей войной против парижан вернула себе славу, которую она потеряла в войне с пруссаками. Таким образом, вся война принимает вид простой детской игры, затеянной с целью дать выход детскому тщеславию карлика, упоенного тем, что он может описывать свои собственные сражения, которые ведутся его собственной армией, под его собственным тайным командованием.

И его ложь достигает высшей точки там, где дело касается Парижа и провинции.

Париж, который в действительности вот уже два месяца дает отпор «наилучшей из армий, которую когда-либо имела Франция», несмотря на тайную помощь, получаемую этой армией от пруссаков, оказывается жаждет только, чтобы Тьер избавил его от «жестоких тиранов», и поэтому сражается против Тьера, хотя и представляет собой только кучку преступников.

Тьер без устали изображает Коммуну кучкой каторжников, преступниками, подонками. Париж сражается против Тьера, потому что хочет, чтобы Тьер избавил его от «угнетающих его отвратительных тиранов». По эта «кучка» отъявленных преступников вот уже два месяца дает отпор «наилучшей из армий, которую когда-либо имела Франция», предводительствуемой непобедимым Мак-Магоном и вдохновляемой наполеоновским гением самого Тьера!

Сопротивление Парижа якобы не является действительностью, — но зато ложь Тьера о Париже является таковой.

Не довольствуясь тем, что они опровергают Тьера своими подвигами, все живые элементы Парижа тщетно обращались к нему, чтобы вывести его из созданного им мира лжи.

«Не следует смешивать парижское движение с захватом Монмартра, который послужил для него только поводом и исходным пунктом; это движение является общим и глубоко коренится в сознании Парижа; большинство даже тех, кто по той или иной причине не примкнул к нему (держится в стороне), не отрицает все же его социальной обоснованности».

Кто же заявил это Тьеру? Делегаты синдикальных палат, люди, говорящие от имени 7—8 тысяч купцов и промышленников. Они отправились в Версаль, чтобы сказать ему это лично. То же самое заявили Лига республиканского союза и масонские ложи[456] устами своих делегатов и своими демонстрациями. По Тьер стоит на своем.

В своем бюллетене по поводу Мулен-Саке он пишет (4 мая):

«300 человек взято в плен... остальные мятежники бежали без оглядки, оставив на поле битвы 150 человек убитыми и ранеными... Такова победа, которую Коммуна сможет прославлять в своих бюллетенях. Париж скоро будет освобожден от угнетающих его жестоких тиранов».

Но борющийся Париж, действительный Париж — это не его Париж. Его Париж сам является парламентской ложью. «Богатый, капиталистический, тунеядствующий Париж», космополитический притон, — вот его Париж. Вот Париж, который хочет, чтобы его возвратили Тьеру; действительный же Париж — это Париж «подлой черни». Париж, который показал свою храбрость в «мирной процессии» и в паническом бегстве Сессе, который заполняет сейчас Версаль, Рюэй, Сен-Дени, Сен-Жермен-ан-Ле, куда за ним последовали кокотки, льнущие к «людям семьи, религии, порядка», а больше всего — к «людям собственности»; Париж тунеядствующих классов, Париж franc-fileurs, который забавляется тем, что смотрит в подзорные трубы на происходящие битвы, для которого гражданская война лишь приятное развлечение, — таков Париж г-на Тьера, точно так же, как кобленцская эмиграция[457] была Францией г-на де Калонна и как версальская эмиграция представляет собой Францию г-на Тьера.

Если лживой выдумкой является Париж, который якобы хочет, чтобы Тьер, его «помещичья палата», decembriseurs и жандармы освободили его от Коммуны, то и «провинция», желающая освободиться от Парижа с помощью Тьера и его «помещичьей палаты» — так же выдумка.

Еще до окончательного заключения мирного договора во Франкфурте[458] Тьер призывал провинцию направлять свои батальоны национальной гвардии и добровольческие батальоны в Версаль для борьбы с Парижем. Провинция отказалась наотрез. Только Бретань прислала кучку шуанов, «сражающихся под белым знаменем, с нашитым на груди у каждого из них сердцем Христа из белой ткани и с боевым кличем «Vive le roi!» [«Да здравствует король!» Ред.]». Вот как провинция Франции откликнулась на его призывы, так что ему пришлось выпросить у Бисмарка пленные французские войска, пустить в ход папских зуавов (подлинных вооруженных представителей его французской провинции) и образовать из 20000 жандармов и 12000 полицейских основное ядро своей армии.

Несмотря на стену лжи, идейную и полицейскую блокаду, которой он пытался (отделить) отгородить Париж от провинции, провинция не только не послала ему батальонов для ведения войны против Парижа, но и направила к нему такой поток депутаций, настаивавших на заключении мира с Парижем, что он отказался дальше принимать их лично. Тон присланных из провинции адресов, в которых большей частью предлагалось немедленно заключить перемирие с Парижем, распустить Собрание, «ввиду истечения срока его полномочий», и предоставить требуемые Парижем муниципальные права, был так оскорбителен, что Дюфор ополчается против них в своем «циркуляре против примирения», адресованном префектам. С другой стороны, «помещичья палата» и Тьер не получили от провинции ни одного сочувственного адреса.

Но grand defi [главным вызовом. Ред.], брошенным провинцией в ответ на «лживые наветы» Тьера на нее, явились муниципальные выборы от 30 апреля, проведенные при его правительстве и на основе закона. выработанного его Собранием. Из 700000 (в круглых цифрах) муниципальных советников, выбранных в 35000 общинах, которые еще оставались у изувеченной Франции, легитимисты, орлеанисты и бонапартисты не смогли вместе провести даже 8000 своих приверженцев! Дополнительные выборы были еще более враждебны! Это ясно показало, в какой мере Национальное собрание, выбранное внезапно и под лживым предлогом, представляет Францию, провинциальную Францию, Францию без Парижа!

Но проект созыва в Бордо собрания муниципальных делегатов от крупных провинциальных городов, осуществить который Тьер воспретил на основании своего собственного закона от 1834 г. и бонапартовского закона от 1855 г.[459], вынудил его признать, что «его провинция» — такая же ложь, как и «его» Париж. Он обвиняет провинцию в том, что она походит на «вероломный» Париж своим горячим желанием «заложить основы коммунизма и мятежа». Еще раз ему был дан ответ в последних резолюциях муниципальных советов Нанта, Вьенна, Шамбери, Лиму, Каркассонна, Анже, Карпантра, Монпелье, Прива, Гренобля и др., которые настойчиво предлагали заключить мир с Парижем, настаивая на «безоговорочном признании республики и признании коммунальных прав; все это», как заявляет муниципальный совет Вьенна, «выбранные 8 февраля лица обещали в своих циркулярных посланиях, когда они были еще кандидатами. Чтобы прекратить внешнюю войну, оно» (Национальное собрание) «уступило две провинции и обещало Пруссии 5 миллиардов. Что только оно не должно сделать, чтобы положить конец гражданской войне?»

(Как раз наоборот: две провинции не являются «частной» собственностью этих лиц, что же касается обещанных 5 миллиардов, то ведь все дело в том, что они должны быть уплачены французским народом, а не ими.)