– Почему ты такой? – спрашивал я. – Почему общаешься с этими мрачными вампирами, а живешь с нами? Как тебя занесло в племя хорька?

– Такова моя игра, – отвечал Ящик. – Мне нравятся эти правила, они мне подходят.

– Игра?

Ящик достал связку ключей, продемонстрировал мне брелок: белая игральная кость с черными точками.

– Это мой оберег. Чтобы не забывать, что жизнь – просто игра, в которой нельзя ни проиграть, ни выиграть. Единственное, что ты выбираешь, – это правила, по которым играть. Где-то за поражение тебе бьют щелбан, в других играх – забирают деньги, а по некоторым системам правил – отрубают голову. Везде разные правила…

В троллейбус вошел контролер, мы полезли за проездными. Ящик спрятал ключи в карман плаща.

– Так в любых отношениях – будь то любовь, дружба, работа, учеба, жизнь или смерть. Ты просто подбираешь те правила, по которым тебе удобнее играть, выбираешь между картами, костями и русской рулеткой. Ищешь партнеров по игре подходящих. Мне кажется, мы, наше племя, играем все в одно и то же. А когда правила у всех одинаковые – игра приносит удовольствие независимо от того, выигрываешь ты или проигрываешь. Удовольствие от самой игры как таковой, Степа.

Я даже растерялся, не знал, что ответить. Ящик всегда рисовался мне мрачной, холодной фигурой, ничего общего с играми не имеющей.

– А эти… Готы?

– Разные игры. С ними одна, с вами другая, с Элли третья, с клиентами четвертая… Все меня устраивают, все правила всех этих игр.

– Но ты ведь никогда не выглядишь счастливым, Ящик.

– Думаешь, я недоволен чем-то?

А Ящик и вправду никогда не был ничем недоволен.

– Не обязательно быть счастливым, чтобы получать наслаждение от жизни, – сказал он.

Уже когда мы взбирались по лестнице, пискнул мой мобильник: пришло сообщение от отца. Я собирался прочитать его, но не успел. В квартире раздался выстрел.

В нашей квартире, двенадцатый этаж, улица Дзирциема, квартира племени хорька – раздался выстрел. Ошибки быть не могло, стреляли именно у нас. Мы переглянулись и в несколько прыжков преодолели остаток лестницы, Ящик открыл дверь, и я ворвался в квартиру. Прямо передо мной раскрылась дверь Бориной комнаты, и оттуда раздались какие-то неприличные БДСМ-стоны; выбежал сам Боря. Из большой комнаты выскочил Серафим, шерсть на загривке у него стояла дыбом. Ящик открыл свою комнату, но там никого не было.

Стреляли на кухне, и это был Александр.

А вождь в последнее время выглядел плохо. Нехорошо выглядел. Это подумалось всем нам сразу, и мне, и Боре, и Ящику, и даже Серафиму, какая-то общая эмоция была у всех на лицах: как мы могли не заметить, что с ним творится?

В следующее мгновение мы ворвались в кухню. Александр сидел в углу возле стены, отвалившись головой на холодный кафель. Теребил пальцами бородку. В руке он сжимал пистолет, из дула еще шел дым, но крови нигде не было, и вождь был цел и невредим. Он обернулся к нам, на лице его появилась какая-то нездоровая улыбка, глаза блестели.

– В упор! – прошептал он. – В упор стрелял. И то оглушил только…

На полу перед ним кверху лапками лежал трехсантиметровый белый таракан.

Боря бросился к вождю, хотел обнять, но сдержался, похлопал по плечу только, руку пожал зачем-то. Ящик и Серафим окружили таракана и принялись его рассматривать. Я перевел дыхание, вышел в прихожую и прочитал сообщение отца:

“Кажется, я могу тебе помочь. Есть один шаман в Риге, мой старый знакомый. У него был сын твоего возраста”, – писал он.

Мне открыла женщина лет около пятидесяти. Она была в поношенном домашнем халате, от нее несло алкоголем.

– Я ищу Дайниса Дмитриевича. Мне дали этот адрес, – пояснил я.

– Он тут больше не живет.

Она уже собиралась закрыть дверь, но я ухватился за дверную ручку и остановил ее.

– Может, вы знаете, где его можно найти?

– Не знаю. После развода мы не общались. Вроде бы он собирался уезжать за границу.

Женщина снова потянула дверь на себя, и между нами осталась только небольшая щель.

– На самом деле я хотел насчет его сына поинтересоваться…

– Вы друг Яниса?

– Нет, но я надеюсь, мы с ним подружимся. Я шаман. Слышал, он тоже этим занимается, и вот по этому делу хочу его повидать.

– Навряд ли у вас это выйдет. – Женщина провела пальцем в уголке глаза и приоткрыла дверь. – Входите.

Мать Яниса звали Надеждой Николаевной. До моего прихода Надежда Николаевна пила водку: на столе стояли стопка, бутылка и тарелка безголовой кильки. Я присел на старый табурет, и тот сразу же пожаловался на жизнь тихим скрипом.

– На этот не садись, он сломанный. – Надежда Николаевна подвинула мне другую табуретку, и я послушно пересел.

– Янис усердный был. Очень рано читать научился, и на латышском, и на русском. В школу его в шесть лет отдали, сам попросился. Не мог ни с кем поладить, ни с кем не дружил, все сидел и читал. Два раза через класс перепрыгивал, в шестом и в десятом. Умница был…

Она вкатила в себя стопку и закусила куском хлеба.

– А что с шаманством? Он всерьез этим занимался?

– Дайнис учил его, но недолго… Янис такой способный был, все на ходу схватывал. Инициацию прошел в тринадцать, тринадцать годиков ему всего было, а уже шаманом стал. Он, когда в двенадцатом классе учился, уже сам что-то отцу объяснял, учил его. Все книжечки разные, найдет, почитает, на полку кладет. С обеденных денег, какие давали, все откладывал, книжечки покупал, в библиотеку ходил все. Вот вечер, Дайнис газету читает, а сынок придет с книжечками, говорит: папа, новую купил, посмотри. И в библиотеке взял еще три или четыре…

Надежда хлопнула очередную стопку, занюхала в рукав и заплакала.

– Политиком стать хотел, – бормотала она сквозь рыдания. – Спас бы страну сейчас, работа была бы… На политика учиться хотел, имя-фамилия латышские были, дипломы-то всякие с олимпиад, даже статью в одном научном журнале опубликовал, в десятом классе… Я все собирала, в папку складывала, думала – пригодится, когда политиком станет. Не пил, не курил, и девушки у него никогда не было, все только работал, учился, думал много… Такой умница, умница был.

Она достала из кармана помятую сигарету и начала искать зажигалку. Я протянул ей коробок спичек; она закурила.

– Он же кредитный пузырь еще тогда предвидел, весь кризис этот предвидел… Все отцу рассказывал, а что Дайнис – с газетой сидит, говорит, нет кризиса. И не будет. А Янис газету отнимает, говорит: отец, ты не священные писания читай, а головой думай, и схему чертит, рисует, объясняет… Такая голова светлая была, все понимал, все знал.

– А… От чего? – осторожно спросил я.

– Молния. Его убила молния.

Я снял очки, протер стекла и снова надел. Встал, прошелся по кухне. Присел на табурет, и тот скрипнул – это был сломанный.

– Книжечки в сумке нес… Книжечки свои. И умер. Дайнис тогда сразу на развод подал, и я тут одна с книжечками осталась. Вот, открываю, читаю, бывает, и как будто Янис тоже тут, с книжечками, и немного легче тогда.

– А фотографии какие-нибудь есть его?

Надежда Николаевна достала кулон в виде серебряной капельки, висевший у нее на шее. Раскрыла его и показала фотографию: спокойное лицо, правильные черты, короткая стрижка, взгляд уверенный.

Он кого-то до боли мне напомнил.

– Янис, сыночек мой…

– Я вам сочувствую.

– Был бы живой, мы бы тут так не сидели, сделал бы что-нибудь. Все учителя в школе хвалили, говорили: большой человек будет, серьезный, а тут – вот как. В университет поступать собирался, готовился. Книжки читал, денюжку экономил, говорил, в Латвийский университет поступлю, на факультет. Я ему пальтишко даже новое прикупила, черное такое, до сих пор в шкафу висит, только померил один раз, а до осени не дожил. Ходил бы в этом пальтишке с университета домой, студент, с книжечками…