– Ты прав, – признал он через два дня. Устроился на другую, не так хорошо оплачиваемую работу и успокоился. Был вечер, я зашел на кухню с трубкой, а вождь кормил Серафима, и на его лице появилась какая-то вымученная улыбка.

Он так и сказал:

– Ты прав.

И добавил:

– Будем держаться как-нибудь.

Отсутствие плана всерьез угнетало меня. Не столько потому, что нужен был какой-то структурированный метод борьбы с кризисом, но главным образом потому, что я соврал Ящику. Мучили совесть и еще какое-то шаманское чувство вроде профессионального долга.

Я взял лист бумаги, карандаш и составил план.

План выглядел достаточно просто: нужно было собирать круг шаманов и проводить глобальный ритуал, изгонять Песьего Беса. Как именно нужно проводить ритуал, мне было неясно, но тут я полагался на дневник сумасшедшего Джимми и на камлание.

– Вот план, – сказал я Александру.

Александр посмотрел, но, кажется, ничего не понял.

– Хороший хоть?

– Должен сработать.

– Ну тогда действуй. А то по тотему сказали, что внутренний валовой продукт упал на двенадцать процентов, у меня такое чувство было, что он прямо на меня упал, такая тяжесть почувствовалась…

Я заварил Александру лечебный чай из чабреца, и ему немного полегчало.

А кризис и вправду бушевал. Раньше то снег шел, то какой-то снегодождь, то иногда солнце светило, а теперь погода все время была одинаковая: кризис. Он расползался бледно-серым пятном по небесам, затмевал радужный даль, и я уже не понимал, зачем духи в тотеме предсказывают погоду после новостей, и так все ясно: кризис на улицах. Люди, машины, магазины, обрывки слов на остановках и в очередях, угроза, напряжение, электричество в воздухе: кризис.

Маргарите план понравился, но участвовать она отказалась.

– Когда камлать будешь, меня предупреди. Мало ли куда тебя опять занесет! – сказала она.

Я нахмурил лоб: что еще, блин, за материнское отношение, а? Марго улыбнулась и обняла меня, потянула и завалила на диван. Я прижал ее к себе и заглянул в глаза: может, все-таки присоединишься к кругу?

Она отрицательно покачала головой.

– Я больше всего живых животных люблю, – сказала Марго. – Немножечко меньше, – мертвых животных. Еще меньше – мертвых людей. И больше всего я не люблю живых людей. Чтобы еще помогать им…

– А как же я?

Марго подняла левую бровь и улыбнулась.

– А ты мне понравился. Когда в следующий раз приедешь, Серафима возьми. Он очень забавный.

Когда мне в следующий раз приехать? Я еще не надоел тебе? Не устала еще слушать меня, смотреть на меня?

Завтра, приезжай завтра. И послезавтра, и после-после-послезавтра, говорил взгляд Марго.

Она была миниатюрная, на голову ниже меня. Очень теплая и родная, совпадала со мной, как правильный кусочек пазла. Когда я лежал с ней в обнимку, все было предельно просто и хорошо, и по всему телу, по нашим телам разливались тишина и тепло. У нас даже не было никакой манифестации отношений, не было никакого “Ты будешь со мной встречаться? – Да, буду”. Я просто приезжал к ней, и мы лежали в обнимку на диване или обнимались на кухне, или даже сразу в прихожей обнимали друг друга и так там стояли. Все было ясно с полуслова, без слов ясно, и знали мы друг друга всю жизнь, просто, наверное, давно не виделись.

Ближе к вечеру меня одолели сомнения.

План вроде бы получился несложный, но я совершенно не представлял, как собирают круг шаманов. Магический круг начертить и шаманов расставить я, конечно, смог бы; но где взять столько шаманов, как их созвать или найти? Знал я всего троих, но отец и Маргарита отказались, а Джимми умер. На всякий случай я все же написал сообщение отцу, поинтересовался, как собирать круг, и не вспомнил ли он еще кого из старых шаманов, кто мог бы присоединиться. Отец не ответил – возился по хозяйству, наверное.

Гораздо больше пугало меня предстоящее камлание. Я несколько раз помогал в этом отцу, но сам никогда не пробовал. Процесс был ясен: войти в абсолютный транс и вынырнуть в мир духов, там вопросить совета, а получив ответ, возвращаться. Все элементы: ритм, песня, танец, курения ритуальные, маска, жезл, бубен – все это я хорошо знал в теории, но ни разу так и не проверил на практике.

Честно говоря, я не умею камлать.

Я раскладывал руны, долго вертел в руках Жезл Северного Сияния, за дневник сумасшедшего Джимми брался, но тексты, помимо тех, что я уже прочитал, не поддавались расшифровке. Хотел с кем-то посоветоваться, но никого, кроме Серафима, в квартире не нашел. Александр допоздна задерживался на новой работе, вкалывал там по-черному, Боря все чаще по вечерам уезжал на свои концерты, а Ящик уже несколько дней жил у Элли: они вместе болели гриппом.

– Хороший план, Серафимыч? Или все же не очень? – спрашивал я. Серафим принюхивался к плану, вертел хвостом, двигал ушками. Мне почему-то вспомнилась осень, и одиночество, и темные переулки, где я что-то искал, и какой-то призрак за плечом, тесная комнатка и компьютерные духи, только днем в университет – и обратно в эту сырую долину теней, в эту пустоту. Только я и мой вечный спутник, и тесные бесконечные аллеи, и будто бы весь мир застыл в грязной ванночке проявителя, застыл на каком-то черно-белом снимке и блекнет, блекнет, блекнет… Маленькое теплое тельце Серафима под моей рукой, Серафим хочет спасти мне жизнь. Он лижет мою руку, лижет от самого локтя до ладони, трется, пищит и тявкает: Степка, Степка…

Звон ключа, дверь, тихие шаги. Это Ящик.

Я лежу на полу в большой комнате, на животе клубочком ютится Серафим.

– Медитируешь?

– Не знаю. Предаюсь тяжким раздумьям…

– Поехали в бар, – предложил Ящик. – Я поправился.

И через полчаса мы добрались до его любимого бара “Рока Билли”.

К нам присоединились друзья Ящика. Это были настоящие, правильные готы: они были одеты в черное, все поголовно, как и Ящик, носили черные кожаные плащи, но никаких изуродованных пирсингом лиц, никаких перевернутых крестов и сушеных роз при них не было, никакой излишней показухи. Они были молчаливые и депрессивные, пили только водку и ничем не закусывали. Одним словом, это были не физические, а моральные готы. Я рядом с ними выглядел нелепо: русые волосы до плеч, широкая куртка, свитер какой-то бежевый старый отцовский, шнурки в ботинках разного цвета. Мне даже показалось, что один из этих суровых кладбищенских призраков сейчас плюнет в мою сторону, но Ящик дал мне хорошие рекомендации:

– Это Степа, шаман. Наш человек.

Я взял себе литровую кружку темного пива и после этого был принят в компанию готов окончательно. Один из них даже поинтересовался назначением амулета с вороньим пером, который висел у меня на сумке, и я охотно рассказал.

– Черный ворон издревле символизирует отшельника. Держится особняком, в стороне, появляется редко – считалось, что приносит несчастье. Как и одиноко растущее дерево, он – знак уединения и мудрости. Это типично шаманский амулет, такие больше никто не носит.

Готы оценили. Один достал черный блокнот, хриплым басом прочитал стихи собственного сочинения о воронах, а потом мы пошли на улицу курить.

– Шагами пыль тревожить стоит ли по склепам или тянуть кровавой нитью старый наш кошмар… О, прекрати! Останови свои мучения моими! Кинжалом в спину жизнь пожни мою в один удар! – со слезами на глазах декламировал поэтически настроенный гот.

– Критический удар? – переспросил я.

– Последний, фатальный удар!.. Последний отблеск любви перед мрачной могилой бытия…

– И что дальше?

– Что может быть дальше? Лишь смерть и пустота, – ответил гот. Выбросил бычок в мусорник и направился через дорогу к церкви.

– Подепрессирует и отойдет, – сказал Ящик, и мы вернулись в бар.

Домой мы возвращались уже порядком пьяные. Тянуло на откровения, на истины и философию. Уселись в самом конце троллейбуса и всю дорогу разговаривали; это был первый раз, когда я по-человечески поговорил с Ящиком.