Дмитрий Данилович, склонив голову, смотрел в землю, будто там и был ответ, где и когда ставит восклицание. И сама земля, как и вся Россия, тоже из века в век мучается этим вопросом. Пахарь всю жиќзнь свою несмело и ждет того, кто бы осмелился поставить восклицаќние. Все стояли на том, что надо жить, но к жизни благостной не стремились действами. И Михаил Трофимович не был тут исключением. Высказал:

— Пахарю, мужику-крестьянину, одно Творцом означено — жить! — И с нажимом, как бы уже начальственно, изрек: — Умирать — нельзя! — Выждал и хохотнул: — партия не велит. Она тут как бы заодно с самим Творцом. — И уже скорбно, как бы сердясь на кого-то и на что-то, выќмолвил: — Мужик крестьянин не устает карабкаться, будто из котловаќна по песчаной насыпи выбираясь. Сползает на дно и опять на верх леќзет. Когда вот с Божьей помощью выберется на равнину, тогда и держаќву к себе подтянет. — И повторил уже говоренное: — Пока мужик в беќде — России не выйти к свету.

Постояли каждый с одной мыслью в себе: жить-то надо, что бы там не было. И га-дать тут нечего. А живя, как не мечтать о лучшем.

Где-то за спиной их, в глухом лесочке, каркнула ворона. Может, из тех, что гнез-дились на соснах Татарова бугра. Жаловалась на свою учесть, или насмехалась над паха-рем и демиургыном, рассуждающих о пустом: чего тужить-то гадать! Как жили, так и жить будете. Жить всяко можно и надо до своей смерти. Вот сама она, несмотря на все свои вороньи беды, живет-поживает и об умирании не помышляет. А вы сразу: "Жить нельзя!.." А умирать по смешному, без охоты, можно!.. Кар, кар, умники! С меня вот и берите пример… Да чего брать-то — вы и так по-вороньи живете, как и я вот, достаете, что где можно… Это как-то затуманенно, полуосознанно и просквозило в голове и паќхаря, и демиургына. Больно уж некстати воронье карканье вклинилось в их мысли, и как бы ут-вердило их, и что-то подсказывало.

Поле тоже прошелестело ветерков по стерне. То ли в ответ на вороќнье карканье, то ли на их думы, из которых, как из тумана, что-то исходило в Божий мир тенью неуви-денной. Засеребрилась паутина на пожне, тоже выказывая жизнь свою. Все вокруг, как и они, чело-веки, ожидало будущего. Может и вправду, как вот им сулено, светлого. Но то-гда, если озарится жизнь ясным светом, куда деться носителям тьмы?.. Да и только ли им? Иго мрака загустело в крови оневоленного люда. И как его враз растворить светом.

С такими вот неизрекаемыми по оневоленью раздумьями, они и напќравились к ма-шине, черной казенной "волге" высокого должностного демиургына, чела коего как бы уже коснулся небесный свет. И он, как вот и пахарь, определился: "Жить! — умирать нель-зя!"

Ехали, осмысливая увиденное на Даниловом поле. Вроде и не на поќле колхозном побывали, а в уголке необъятной Вселенной, где явственней, чем в других местах, обна-жается борение света с тьмой. На Дмитрия Даниловича нашли какие-то свои задорные мысли. И он,

развеселясь, спросил председателя Облисполкома, что, поди ведь, и в верхах задумывают-ся над тем, что неминуемо близится приход перемен

Жить вот хотят. Сухов не ответил, и пахарь вымолвил:

— Жить как льзя. Земля вот не позволяет тебе от нее отдаляться. Жизнью возле себя и держит. Кто о ней радеет, к тому она и лицом. Как вот умирать-то пахарю, не дождав-шись урожая своего.

Михаил Трофимович рассмеялся, глянул на пахаря тоже с веселостью сказал:

— Да в светлом-то будущем все вроде как добровольно изъявили быть. А вот Свет-то истинный не озаряет нас, его только желающих. В нас тлеет рабский дух мужика-крепостного. А владыка над нами новый — демиургын. Ты норовишь хитростью его обой-ти, а он на тебя с силой. Правды-то ни в чем ни у кого и нет… Как вот мне, демиургыну, изќжить в себе своего раба, а тебе, "раб-отнику", своего. Из раскаявшихся грешников Ии-сус Христос изгоняя бесов, а из нас кто изгонит?.. Вот и жди своего спасителя. Христа-то уж где дождаться, а вот апостолы может и появятся. Но где надежда, что мы опять их не покараем. К таким нам как Свету пробиться. Кто вот готов полюбить ближнего своего. А надо и врага полюбить как самого себя… Именно это и усматривается Светлым будущим — раем.

Пахарь глубоко вздохнул. И молча протянул в себе с выдохом без высказа ответ-ное: "Даа-аа?!"

По песчаной гравильной дороге поехали в Кузнецово, поле за болотняком. Оно ра-зом открылось за поворотом при выезде из глухого ельника. Тайн в себе, как вот Данило-во поле, оно не держало.

Вышли из машины. Михаил Трофимович, вглядываясь в густую стеќну ельника, спросил Дмитрия Даниловича:

— Значит, лесник теперь?..

— Лесник, — ответил Дмитрий Данилович. — Лес-то он, тоже ведь наша нива. — И как бы в утверждение этого поведал. — Тут, где это

поле, была березовая куртина. Уголь кузнецы Галибихины обжигали. А моховцы, когда земли эти к ним отошли, на выжженном месте и возделали ниву. Кузнецовым полем и назвали. Теперь у меня думы болотняк осуќшить. А еловый лес этот вот вокруг поля, облагородить.

В Кузнецове не задержались, проехали в Патрикийку. Наезженная доќрожка шла меж зарослей ельника и ивняка. Остановились в тупичке на углу поля, возле высокой, с необорванными еще ягодами рябины. Она, как и рябина на Даниловом поле, оранжево пылала.

— Эта рябина тоже необычная, — сказал Дмитрий Данилович. — Может откуда-то се-мя ее птицы занесли. На тех, что у дороги, или близ домов, ягода не такая. Отец в овиннике отрост от нее посадил, но не то. В каждой пяди земли держатся свои силы. Мужику-пахарю, коли от от роду крестьянин, и надо тайны эти познавать.

Встали под рябиной. С нависших веток ее сорвали несколько крупќных кистей. Михаил Трофимович положил их на заднее сидение машины. Дмитрий Данилович нарвал особо ярких, разровнял их на сидении, чтобы не помялись.

— Ну вот, — сказал, — будет еще и такая память о нашем Мохове. Ягода своей земли. Пользительней она всякого заморского фрукта. С киќслинкой расейской, по своему вкусу, не чужом для тебя. Полежит на балконе, прихватит морозцем, вкуса больше прибавится. А если межќду окон на зиму кисти положить, то и красиво, и от сырости обереќгает. Чудно вот, что к своему мы так непривычны.

Прошли в разговорах краем поля. И тут Сухов, будто разом вспомќнив что-то, оста-новился. Обернулся к Дмитрию Даниловичу, и с суровой пытливостью во взгляде вымол-вил:

— А ведь ты, Данилыч, с каким-то умыслом завез меня в эти лесные дебри?.. Даже с дедушкой Данилом на тарантасе мы сюда не добирались. Ну, Данилово поле, понятно. А тут не рябину же показать мне хотел, — высказал с усмешкой.

Дмитрий Данилович принял прямой взгляд высокого гостя и его усмеќшливый выспрос. Помедлил и раздумно высказал:

— Тайна-то и умысел у меня был, есть. Он вот и в рябине. Но как ему другому ос-мелиться высказать. Земли эти, по которым мы проехали, удел будущих Кориных, судь-бой нам заветаны. В других местах друќгие радетели, а тут нам быть наречено. О том через Старика Соколоќва Якова Филипповича, тогда красного бойца, затылоглазник предрек. Так ему сказал: "Там где зло оставлено, корням в чистой почве дано укрепиться" Корни вот — и Корины. Вроде как в притче предсказал. Отца, дедушку Данила, да и до него других Кориных, земли за Шелекшей влекли. А мне вот, выходит, вешано готовить их для будущих владельќцев рода своего… Дорогу вот через болотняк проложил. Вроде по поќдсказу чьему это вышло… Отчего вот сюда мы заехали? Опять же скаќжу — дух богоугодного старца меня на то навел. Поделиться-то с тоќбой тем и надо было. Больше — кому такое сказать.

Михаил Трофимович о затылоглазнике, красном комиссаре, с которым красноар-мейца Соколова свел случай, знал в доверительной беседе о том ему рассказал сам Яков Филиппович, председатель тогдашнего Сухоревского

колхоза. Тогда инструктор райкома Сухов, не сказать, чтобы поверил этому рассказу ста-ровера, но запомнил без высказа недоверия. А сейчас вот то, что сказал Дмитрий Данило-вич, принял на веру, но тоже слов своих не изрек.

Задумчивое молчание Михаила Трофимовича прервал голос Дмитрия Даниловича: