Их, Кориных, истых крестьян, демонические силы все еще продолжают "смирять" с неживой пустотой, стремясь приручить к демиургызму. Эти два слова "смирить" и "приучить", произносимые в уме, застревали в сознании как кость в горле. Борение про-тив "смирения" и "приручения" надрывало душу отца — дедушку Данила. Надрывает и его, сына, и внуќка Ивана. И долго еще будет мытарить потомков вековечных рабов, усми-рявших свое "Я" в себе.

Эти мысли как бы изгоняли из тела Дмитрия Даниловича, ослабленноќго горем, тя-желую душевную хворь. Он это осознавал, не успокоение не приходило. Выходит, что они все страдальцы одинаковой хворью. И она из каждого будет выходить по-своему, надрывно и долго. Иван тоже ходил сумрачным, опасаясь, что угрозы еще повторятся. И могут быть приведены в исполнение, как вот это пророчит Саша Проќкурор. Такое настроение лишало свободы поступков. Он противился таќким мыслям в себе. Но уже одно осознание, что его в чем-то могут обвинить и наказать, угнетало совестливого человека. Дмитрий Данилович переживал и за сына. В чем-то видел тут и свою вину. Обрезок трубы, тот самый, который он оставил в ту ночь у калитки Саши Жохова, стоял прислоненным к косяку на крыльца. Саша его подбросил в укор ему, Корню. И чтобы самому ему он не напоминал о той ночной беседе с ним и художником. Иван так ничего и не знал об этом походе Саши в их загороду к ульям. А Саша мог с улицы видеть этот обрезок водопроводной трубы… А что если он, видимый Сашей, и подзудил его на доносы: откуда вот он взялся у Корня… Тогда и ты смотри и любуйся этой железякой. И думай, виноват ты был, что не хотел быть "как все", или ты еще больше бы страдал от не-обремененности.

Ивана за трубы не упрекали. О трубах газовиков в фельетоне Цветкова вообще речи не было. Осуждались городские строители, что броќсали все "лишнее" по окончании стройки. Брошенное — ничье. Но и его, так выходит, брать нельзя, не смей, не обогащай-ся… Влачил бы тихо жизнь инженер Корин, выполнял указания, посылал отчеты, и был бы во всем и для всех хорош. Но вот вылез, захотел дом свой подустроить. Ну и получай. Бросать всем можно, а подбирать брошенное — преступление… А по-крестьянски не по-добрать колосок на поле, насќтупить на него ногой — великий грех!.. И валяющуюся желе-зину, если тебе она не нужна, так я возьму, тоже житейски разумно, и преступќно не по-добрать. Чего бы такого не понимать. Но окрик — не смей. Не тобой брошено, не тебе и подбирать. Но откуда вот в городских дачах богатое устройство?.. Как может быть купле-но то, чего нет в продаќже. "Достали?" Но это ведь не ведро, опущенное самим же тобой в свой колодец. Ведро свое "кошкой" мужик и достает. А тут?.. Выходит демиургынов-ская кошка когтистей мужиковой. Только вот цепляет не свое, а "ничье" из "ничьего" ко-лодца.

На такие вот мысли и наводил раздумных мужиков фельетон. И зудил в тихости сознания невысказываемый свой себе же задаваемый вопрос: "Кто же мы такие, в каком мире и при ком живем?.." Но о том не скаќжи вслух и другого не спроси. Но коли думает-ся, то рано или поздно и вымолвится. А там, Бог даст, с кого-то потребуется и ответ: по-чему такое?.. Мужик ведь не спортсмен, чтобы рекордами выхваляться, и не артист, чтобы перед кем-то рожу корчить. А кому-то как раз этого и хочется от него, "раб-отника".

Зашел Старик Соколов Яков Филиппович. И тоже никакого утешительќного разго-вора в доме Кориных не возникло. Скорее наоборот. Помотало вот, потрепало тебя как ездока с возом клади по распутной дороќге, кому до того дело. Но коли при доме постра-давший мужик, то и лошадку подкормит, и телегу исправит… В разговоре Яков Филиппоќвич не утешал, а предрек остерегающе, что и дальше с добром к тебе редко будут жаловать, больше с пуганьем наведываться почтут. Но и малое твое добро не резон отпускать от себя.

— Время такое подходит, — вымолвил он, вроде как вслушиваясь в шумок самовара, за которым сидели. И что-то угадывая в его трубном гуде, притчево предсказал: — В нас, надсаженных недужным терпением, новые души во обновление нынешнего жительства вот уже и готовятся вселиться.

Заметив любопытство Светланы, глянув на ее диктофон, отпил глоток чаю, вроде бы для того, чтобы дослушать самоварный глас. Выждал и поведал как тайность этого шума, одному ему ведомую:

— Крещение во изменение себя принять нам усмотрено… Не тьма гаќсит свет, а свет размывает тьму… Новому люду с более доброй душой светлая звезда путь свой и укажет, кой ему наречен… С Расеюшкой все такое и не могло бы произойти, коли бы не тьма, ра-зум люќда заволокшая. — И перемолчав еще что-то в себе, досказал: — Тьма нашла на нас по неразуму самого люда мирского. От нелюбви себя и клятья до нас бывшего.

Светлана не придала сразу какого-то особого значения этому высказу Якова Фи-липповича, но на диктофон записала. Мысли деревенско-колхозного люда вертелись как бы вокруг одного и того же. Жизнь плетется уставшей клячей по каким-то извечным уха-бистым дорогам-изворотам. И когда вот все до полного неразума дойдет, тогда сама собой и возникнет необходимость к изменению всего. Но тут как угаќдать, куда столкнет тебя с беспутия и выведет на равнину без очеќредных мытарсв. Обо всем этом говорено-переговорено за вечерними чаепитиями и с городскими гостями.

Но вот наедине с собой что-то понудило Светлану включить диктофон с этими вы-сказами Коммуниста во Христе, прослушала и вновь включила. И уловилось вроде как пророчество в словах старовера. И не для себя самой оно, а для ее сына, нового человека, завтрашнеќго наследника дома Кориных. Светлана верила, что непременно будет сын, должен быть, так усмотрено ей судьбой. И старуха Ручейная это предсказала. На сына, с которого начнется обновленное поколение Коринского рода и падет светлая звезда как крещение во дление начала новых Кориных. Благие вести о том и приносит ей Яков Фи-липпович, Коммунист во Христе. Грядущее и подсказывается ей провидќчески, верой и остается в ней самой.

2

В субботу к дому Кориных, к самому палисаднику, подкатила черная казенная ма-шина. Из нее вышел мужчина среднего роста. В серой дороќжной куртке. На голове берет такого же цвета. Выбивавшиеся из-под него волосы заметно тронуты сединой. Уверенно открыл калитку, будто в свой дом входил. И прямо направился в сарайчик-мастерскую, откуќда слышалось вжиканье рубанка. Дверь в сарайчик была открыта. И приќезжий смело перешагнул порог.

Это был председатель Облисполкома Михаил Трофимович Сухов. Дмитрий Дани-лович был немало удивлен, но больше обраќдован появлению такого гостя.

Прошли в дом. Михаил Трофимович отказался от отдыха и чая. Выпил кружку мо-лока, сказав, что так его, инструктора райкома, когда-то угощала бабушка Анисья. Захотел проехать до знакомым полевым и леќсным дорожкам, по коим ездили в тарантасе с Данилом Игнатьичем, тоќгда председателем Мохховскаго колхоза. Хотелось взглянуть и на Данилово поле, где собрал хозяином его неслыханный в здешних местах урожай. Так и сказал "Данилово поле" и "хозяин его".

Черную "волгу" повел Дмитрий Данилович. А гость с каким-то отќдохновением и покоем взирал по сторонам, будто родные места навесќтил после долгой отлучки. При-слушивался к тому, что видеќлось, воскрешая через это видимое былые разговоры с мохов-ским преќдседателем- дедушкой Данилом. Его и тогда так уже называли — Дедушкой за его какую-то домашность.

Пахарь и гость, каждый по-своему, думали об одном и том же — о крестьянской жизни. О чем же другом они, мужики, должны были сейчас размышлять. Перед глазами убранные поля. Они, как ухоженная скотина после выпаса в теплом стойле, довольствовались наставшим покоем. От перелесков и луговин исходила истома сладостной грусти. Созерцание природы, раздумья о ней, умиротворяли и пахаря и начальственного деќревенского горожанина. И в то же время что-то непринятое душой креќстьянской мешало благостному настрою. Затормаживало неосознанно во-льность мысли. Этим "что-то" был кем-то безрассудно-игри-