Клеон, удивленный молчанием приятеля, посмотрел на него. Бримир заставил себя улыбнуться.

— Любая девка обрадуется такому парню! — Галл выпалил это и засмеялся, блестя ровными белыми зубами. — Мы вернемся! Непременно вернемся! — решительно прибавил Бримир, и в этот миг поймал на себе внимательный взгляд сидевшего неподалеку центуриона Ганурия. Тот неторопливо водил бруском по лезвию меча и слушал разговоры солдат. Когда Бримир посмотрел на центуриона, тот не отвел глаза, а напротив, подмигнул новобранцу. Обычно говорливый, сегодня вечером центурион был тих, словно чего-то ждал, что-то предчувствовал. Ждал…

Рано поутру Гракх вывел в поле свои легионы, неприятели также не стали уклоняться от битвы. Их было больше, Ганнон посчитал, что его воинство, пусть не выдающееся отвагой и опытом, сумеет совладать со вчерашними рабами. Полководцы вели битву без стратегических изысков или уловок. Ни засад, ни обходных маневров, ни неожиданных перемещений. Просто два строя — лоб в лоб. В центре пехота, по флангам всадники, и там, и там немногочисленные.

Сразу стало ясно, что конница ничего не решит, исход боя определяла пехота: не мастерством, а натиском и яростью. Римлянин против бруттийца, раб против луканца, бруттиец против раба, луканец против римлянина. Лоб в лоб, глаза в глаза, меч в меч, шит в щит. Пунийские офицеры воодушевляли солдат, напоминая о награде, римским центурионам не нужно было подгонять своих бойцов.

— Свобода! — ревели рабы.

— Свобода! — ревели те, кто были свободны.

Поле устлали трупы. Карфагеняне начали пятиться. И тут случилось то, чего не ожидали ни Гракх, ни его офицеры. Рабы принялись рубить головы сраженным врагам и с ликующими воплями покидать поле боя. Они спешили к лагерю, чтобы писцы могли записать их имя — сотни имен отважных, заслуживших право на волю.

В римском войске началась сумятица, карфагеняне приободрились. Когда Гракху донесли о происходящем, он тут же погнал коня к манипулам.

— Свобода! — закричал он, надрывая глотку. — Свобода! Вы доказали, что достойны ее! Разите пучеглазых! Не выходите из боя!

Ревя от ярости и восторга, легионеры утроили натиск. Они сражались плечом к плечу: вчерашние беглецы из-под Канн и вчерашние рабы. Плечом к плечу! Клеон, дальше Ганурий, дальше Бримир. Акарнанин, природный римлянин, галл. Рабовладелец и два бывших раба, повелитель и недавние слуги. Они бились плечом к плечу, соревнуясь в отваге. Ганурий был опытней остальных, но Бримир превосходил его силой и быстротой. Он сразил двоих врагов и даже успел выйти из строя с вражеской головой, но, заслышав крик консула, вернулся. Он скинул мешавший в бою доспех и с дикими криками разил пятившихся перед бешеным варваром карфагенян. Рядом сражался Ганурий, который отбивал по несколько выпадов врага, потом улучал момент и вгонял клинок в грудь или живот бруттийца. Клеон, так ничему и не научившийся, бросил шит и орудовал мечом двумя руками, опуская его с такой силой, что от вражеских щитов летели ошметки кожи и дерева.

— Круши! — подбадривал центурион, с восторгом отмечая, что они вырвались дальше всего прочего строя. — Бей!

Клеон с размаху переломил меч о шлем врага, который рухнул оглушенный. Гигант растерянно уставился на зажатый в кулаке обломок, и в этот миг бородатый офииер-пуниец рубанул Клеона по плечу. Вскрикнув, Клеон попятился. Пуниец замахнулся вновь, но удар отразил подоспевший Ганурий. Точным выпадом центурион вогнал клинок промеж ребер врага. Вогнал, исторг ликующий рык, потянул обратно, но выдернуть не успел. Здоровяк-бруттиец ударил Ганурия сверху, развалив шлем вместе с головой. Бримир ударил бруттийца над щитом в шею, успев отразить выпад другого врага. И в этот миг еще один неприятель вонзил копье в грудь Клеона. Гигант всхлипнул и осел наземь. Ему не суждено было выкупить мать и вернуться на родину — в Акарнанию.

С бешеным криком Бримир ворвался в строй врагов, нанося беспорядочные удары. Товарищи по манипуле бросились вслед за ним. Карфагеняне попятились и побежали. Подоспевшая на подмогу вторая линия была сметена первой, и толпы беглецов бросились к лагерю. Здесь сражение возобновилось, но римлян уже было не остановить. Вчерашние новобранцы без устали секли врагов, в спину которым ударили пленные, завладевшие в суматохе оружием. Разгром был полный. Из двадцатитысячной рати Ганнона спаслась бегством едва ли десятая часть. Сам карфагенский генерал вырвался из боя с десятком нумидийцев.

Уже темнело, когда римляне, в их числе и Бримир, вернулись к месту первой схватки. После долгих поисков галл нашел тела своих друзей. Они лежали рядом. Лицом к лицу — громадный Клеон и тщедушный Ганурий, бывший раб и квирит. Один из них получил свободу, другой подтвердил свое право обладать ею; и оба обрели смерть.

Бримир лично выкопал могилу сразу для двоих. А на следующий день победители вошли в Беневент, где горожане дали пир в их честь. Скинув темные туники и облачившись в белые колпаки,[73] волоны возлежали на ложах, а благодарные горожане прислуживали им. И консул пил и ел вместе с вчерашними рабами, и позже, после войны приказал отобразить это знаменательное зрелище на картине, какую римляне повесили в назидание потомкам в храме Свободы.

А через день Гракх повел свое поредевшее войско к новым битвам. И одной из манипул одного из легионов командовал бывший раб, а отныне свободный человек Бримир…

Это была странная война, странная потому, что не поддается здравому объяснению непобедимость римлян…

Так уж сложилось, судьба назначила Иберии участь семейного предприятия. Сначала эту страну покоряли полководцы из рода Барки, когда же римляне решили, наконец, обратить свой взор на Пиренеи, вести войну здесь они поручили братьям Сципионам.

— Разорить царство Баркидов, значит заставить Ганнибала повернуть через Альпы! — объявил сенат.

Уже в год Тразимена у устья Ибера объявился римский флот с армией Гнея Корнелия Сципиона. Сципион немедля начал войну против карфагенян и союзных им иберских племен. Он имел приказ не только не допустить приход в Италию новых карфагенских армий, но и исключить формирование здесь подкреплений для Ганнибала. Иберы, столь нестойкие под знаменами собственных вождей, становились грозной силой под началом Пунийца. Сенат принял мудрое решение превратить Иберию в клокочущий котел, в каком вода и огонь пожирали бы сами себя. Иберы желали воевать — пусть, но только в родной стране! Это стоило армии, ибо в противном случае римлянам бы пришлось выставлять эту армию в Италии, и, скорей, не одну.

— Затвори Ибер! — приказал Публий Сципион брату, которого назначил своим легатом. Рана мешала Публию как подобает командовать войском, и потому первым в борьбу должен был вступить Гней.

И Гней не подвел. Этот насмешник и хвастун действовал с таким напором, что Гасдрубал, сын Барки, растерялся. Покуда он собирал силы для отпора римлянам, те заключили союз с кельтиберами, сокрушительной волной обрушившимися на владения карфагенян. Гасдрубал был дважды бит варварами, и на время оставил Сципиона в покое, что было ошибкой, ибо в устье Ибера наконец объявился старший Корнелий, высаливший на берег пятьдесят манипул испытанных воинов.

Публий был воякой более авторитетным, нежели брат, и дела римлян — и без того неплохие — пошли в гору. Сколько приобретал Ганнибал в Италии, столько же, больше того же его брат Гасдрубал терял в Иберии. К зиме карфагеняне лишились контроля над многими землями, что столько лет завоевывали сначала Гамилькар, а потом и его преемники.

В год Канн война в Иберии продолжалась под знаком превосходства римского оружия. Гасдрубал, полководец отважный и далеко не бездарный, но много уступавший старшему брату, едва успевал обороняться от быстрых рейдов римлян и вылазок союзных им иберов. К тому же Карфагенский Совет приказал ему идти в Италию на соединение с Ганнибалом. Гасдрубал пытался образумить суффетов.