Ганнибал промолчал. Да, положение, в каком очутилась его армия, было не из завидных. После блестящих побед при Тицине, Треббии и, особенно, Тразимене, когда казалось, что теперь враги уж точно должны пасть на колени, Рим устоял. Он выставил новое войско, не пропустившее Ганнибала на юг Италии, где тот рассчитывал создать базу, дабы оттуда поддерживать связь с Карфагеном. Это войско удержало в повиновении города Кампании, на дружественное расположение которой полагался Пуниец. Но ни Кумы, ни Капуя, устрашенные римским оружием, не решились отшатнуться от Рима, и Ганнибал, понапрасну потратив время, был вынужден повернуть обратно, к Адриатическому морю, потеряв в бесплодных маневрах целый год — год, какой мог стать решающим.

Римляне не только остановили Ганнибала, блокировав его в опустошенной войной Апулии, еще одно войско они послали в Иберию, и теперь Гасдрубал не мог привести на подмогу Ганнибала подкрепления, как это предполагалось. Третье войско высадилось в Африке и, хотя было разбито, так напугало Совет, что на просьбу о помощи людьми и деньгами сенаторы прислали Ганнибалу язвительное послание, в каком напоминали, что никто из прежних полководцев не требовал от города ни денег, ни войск, а напротив, каждый пополнял городскую казну. Торгаши думали лишь о наживе и, похоже, старик Ганнон вновь обретал силу. После роскошного отдыха на берегах Адриатики, где воины купали коней в выдержанном вине, столь много его было захвачено, карфагеняне были вынуждены довольствоваться скромным пайком.

И ничего нельзя было изменить. Время, чтобы уйти на север, к галлам было упущено. Пробиться на юг также не представлялось возможным, к тому же италийские города, на поддержку которых Ганнибал надеялся, не только сохранили лояльность Риму, но и послали римлянам подкрепления, которые те не запрашивали. Поражение римлян при Тразимене было сочтено италиками за случайность. Оставалось сидеть и ждать. Ждать, ждать…

— Так что ты скажешь, Ганнибал? — настаивал захмелевший Махарбал. Он быстро пьянел и по обыкновению своему частенько бывал пьян, но Ганнибал прощал удалому ветерану сию невеликую слабость, ибо в бою Махарбал неизменно был первым. — Что скажешь, сын Барки?

— Я сам Барка! — отрезал Ганнибал. — А сказать я могут лишь одно: нужно ждать.

— Ждать? Чего?

— А хотя бы вестей из Рима.

Махарбал ухмыльнулся и потянулся за новой порцией выпивки к Карталону. Однако тот сделал вид, что не замечает протянутой к нему чаши. Махарбал обиженно засопел.

— Ты думаешь, гонцы принесут весть о море, вдруг вспыхнувшем в городе волчицы, или о бунте рабов? Не дождешься! Римлян не проймешь мором, а рабы скорей станут с оружием на их стороне, нежели поднимут его против господ. Здешние рабы — не чета нашим, они чтят хозяев.

— Подождем! — ответил Ганнибал.

Махарбал покосился на Карталона, тот подмигнул кавалеристу и щелкнул пальнем по амфоре. На этот раз выпили все трое. И, не успели пуны поставить чаши, как неподалеку возникло оживление. Кто-то шел к шатру Ганнибала.

— Магон! — сказал Карталон, первым признавший младшего сына Барки.

Это и впрямь был Магон, возмужавший, но едва ль посерьезневший. Лицо его было обветрено, в небольшой франтовской бородке сверкали льдинки. Ганнибал поднялся, усалил брата к костру и лично поднес ему чашу.

— Что за весть ты принес? — спросил он.

— Римляне избрали консулов! — ответил Магон. С отрядом всадников он ходил в разведку под Рим.

— Кого? — нетерпеливо спросил Ганнибал.

— Варрона и какого-то патриция!

Ганнибал облегченно вздохнул и поднял единственный глаз к небу, серому, словно накипь.

— Слава богам! — прошептал он, не обращая внимания на насмешливую физиономию брата. — Слава тебе, Мелькарт! Слава тебе, Ваал-Хаммон! Слава и тебе, прекрасноликая Иштар! Вы откликнулись на мои мольбы! — Ганнибал перевел взор на Махарбала. Взор этот излучал торжество. — Вот судьба и римляне дали ответ на твой вопрос, Махарбал! Теперь мы ничего не будем делать. Мы дождемся, пока римляне сами сделают. Сделают глупость!..

Весна нового 538-го года не принесла счастливых перемен в жизнь римлян. Ганнибал по-прежнему угрожал из Апулии, знамения по-прежнему были недобры, но римлянам, право было не до знамений и не до Ганнибала. Их занимали выборы.

Кошмар Тразимена остался далеко позади, о нем помнили лишь вдовы, да оставшиеся сиротами дети, и теперь квиритов более всего на свете заботило, как распределится власть между сенатом и народом. Будет ли, как весь предыдущий год, властвовать сенат, или народу, принесшему самые большие жертвы на алтарь войны, удастся вернуть былое влияние. Народ выдвинул в консулы своего нового вождя — Гая Теренция Варрона, мужа, вышедшего из самых низов, но ораторским даром своим и заботой о низких людях заслужившего любовь плебса. Его сравнивали с Фламинием, а многие даже считали, что он лучше Фламиния.

Сенаторов Варрон не устраивал никоим образом. Этот плебей давно мутил воду, в частности именно по требованию Варрона собрание предоставило Минуцию равные права с диктатором Фабием, что едва не стало причиной нового несчастья. Соперниками Варрона были выдвинуты пять известнейших мужей, в их числе два плебея, но первая-же центурия дружно отдала голоса Варрону. Также голосовали и прочие, за редким исключением. Варрон набрал абсолютное большинство голосов, второму консулу так и не хватило должного количества. Тогда сенаторы обратились к Луцию Эмилию Павлу, мужу популярному не только у знати, но и среди черни Он был избран товарищем Варрону, а точнее — соперником, ибо консулы с самого начала только и делали, что друг другу противоречили. Единственное, в чем оба были согласны, так это во мнении, что Ганнибала не разгромить наличными силами.

— Нужно набрать новые легионы! — говорил Павел.

— И пополнить уже набранные! — вторил ему Варрон.

В результате сенат принял решение вооружить еще четыре легиона римлян и соответствующее число союзников. Кроме того, каждый легион получал дополнительно тысячу пехотинцев и сотню всадников из римлян и тысячу пехотинцев и двести всадников — из союзников. Теперь в сдвоенном легионе было десять тысяч пеших воинов и семьсот конников. Теперь римляне могли рассчитывать на то, что их турмы будут на равных биться с нумидийскими и иберскими гиппархиями Ганнибала, а пехота не то что выучкой, просто массой своей сомнет неприятельские полки. Без малого сто тысяч человек готовился вывести Рим против все тающей армии Ганнибала! Сто тысяч отборных воинов против разноплеменного сброда, выказывавшего все меньше желания продолжать эту войну.

Лазутчики из числа галлов осведомляли сенат обо всем, что происходило в пунийском лагере, и для римлян не было секретом, что наемники недовольны своим полководцем. Если зимой у карфагенян доставало продовольствия, по весне оно стало иссякать. Воины стали получать урезанный паек, им прекратили выдачу жалованья, так как казна была пуста. Иберы грозились разойтись поломам, и единственное, что их удерживало, был страх перед местью римлян. Недовольство выказывали и галлы, которым надоело бездействовать. Надежды на подкрепления из Иберии или Африки окончательно растаяли. В Иберии Публий и Гней Сципионы плотно насели на Газдрубала, которому теперь приходилось думать о том, чтобы удержать собственные позиции, а не о помощи брату. Карфагенский совет продолжал отговариваться издевательскими посланиями, с опаской поглядывая в сторону Сицилии, где уже готовился для диверсии флот пропретора Отацилия. Навербовать пополнение из галлов не удалось, так как римляне заблаговременно отправили в Галлию с войском претора Альбина, какой должен был заставить галлов думать о защите родных земель.

Одним словом, Рим перехватил инициативу и вел правильную военную кампанию, завершить которую надлежало генеральной битвой против полчищ Ганнибала, что к тому времени должны были совершенно разложиться.

— Главное не спешить! — увещевал Фабий, вызывая неприязнь плебса. Квиритам надоело терпеть на своей земле дерзких пунов, и они требовали вышвырнуть Ганнибала вон, а потом высадиться в Африке и предать разорению Карфаген. Око за око! Зуб за зуб! Только так и никак иначе!