— Они просят время подумать, — сказал он, очутившись подле Аландра.

— Хорошо, — ответил тот, — пусть думают. Но, надеюсь, они будут думать недолго, в противном случае наши союзники, величающие себя Детьми Солнца, скоро начнут проявлять признаки нетерпения.

Солнцеповязочники и впрямь уже опомнились от того решительного отпора, что получили от шицзу, и были настроены продолжить сражение. Часть их, что порезвее на ногу, бросилась вдогонку за неприятелями, бежавшими с поля битвы, другие, полные воинственного пыла, нестройными толпами спешили на подмогу кочевникам.

Наконец из рядов черноголовых появился всадник, что беседовал с генералом Ли. Парламентер подъехал к Аландру и отвесил поклон.

— Часть наших воинов готова принять твое предложение, Черный Всадник! — вымолвил он. — Но ты должен сдержать свое обещание.

Аландр кивнул.

— Я сдержу. А что намерены предпринять остальные?

— Это решать им. Тебя устраивает подобное соглашение?

Подумав, Аландр кивнул вновь.

— Вполне. Те, кто готовы сложить оружие, могут сделать это вон там. — Аландр указал на ложбину, свободную от степняков. — Мои воины будут охранять их. Я гарантирую им полную безопасность. Я не враг черноголовым, я — враг вашему императору. Мне не нужны их жизни и земли. Так и передай своим.

Парламентер кивнул и поворотил коня.

Вскоре от рядов черноголовых стали отделяться воины — по одному и целыми группами. Они шли в указанное Аландром место, передавая оружие и коней окружившим ложбину воинам-ди. Большинство шицзу сложили оружие. Осталась лишь небольшая кучка воинов, сгрудившаяся вокруг своего предводителя.

Мэн Тянь проиграл эту битву, но не собирался склонять голову перед врагом. Он был высокомерен и самолюбив, Мэн Тянь, лучший из полководцев Цинь, чтобы вот так просто признать превосходство противника, да к тому же варвара. Убедившись, что все те, кто желали сохранить жизнь, ушли, Мэн Тянь взмахнул мечом. Он что-то крикнул воинам, сохранившим преданность своему командиру — что, не расслышали ни Аландр, ни стоявшая подле него Талла — и резким движением полоснул себя по горлу.

Степняки дружно охнули, видя, как обагренный кровью генерал медленно валится на землю. Жеребец дацзяна испуганно взбрыкнул и бросился прочь — по полю, увлекая за собой запутавшееся в поводьях тело.

Но это было лишь начало. Опешившие кочевники с изумлением наблюдали за тем, как несколько сот черноголовых, что отказались сложить оружие, поочередно извлекали мечи, перерезая глотки товарищей или собственные, и вскоре лишь груда тел оставалась на том месте, где еще недавно виднелись ряды воинов.

С мгновение вся гигантская масса кочевников пребывала в оцепенении, котом кто-то издал резкий свист, и всадники дружно устремились к месту побоища, спеша поживиться оружием и имуществом павших.

— Жаль, — промолвил Аландр, на которого смерть неприятелей произвела известное впечатление, хотя Могучему Воину вдруг почудилось, что ему уже прежде приходилось видеть нечто подобное. — Жаль, это и впрямь были хорошие воины.

Всю ночь победители предавали земле тела павших: своих — их оказалось немного — и врагов. С особыми почестями были похоронены дацзян Мэн Тянь и воины, решившие разделить его судьбу. Сам Аландр поднял в их память чашу, хотя и не одобрил подобного выбора: он предпочел бы обрести смерть в бою.

Наутро победители продолжили свой путь на восток — в укрытый за перевалами Гуанчжун, где затаился в своих сетях паук Ши-хуан. Они шли стремительно, несколькими колоннами. Немногочисленные, сохранившие верность владыке Тянься, воины пытались оборонять заставы на перевалах, но варвары и солнцеповязочники обошли их и хлынули на плодородные равнины. Тогда всем стало ясно, что все кончено. Придворные — все эти лехоу, луньхоу, удафу и обычные гуандай и ли — стали поспешно покидать своего повелителя, разбегаясь, подобно крысам, подобно паукам, спешащим покинуть разоренное гнездо. Бежали чиновники, бежала прислуга, бежали те, кого Ши-хуан числил близкими к себе людьми. Бежали все…

Вбежавший в покои Ли Сы с криком хватал сидящего в кресле императора за полы драгоценного, выкрашенного в цвета сюнь и сюань, халата.

— Повелитель! Повелитель! — взывал цэши. — Все покинули нас.

Ши-хуан устало поднял голову. Он еще сильнее сдал за последнее время. Лицо его было желто, изрезанные глубокими морщинами щеки походили на иссушенные солнцем сливы, глубокие борозды на лбу и у носа превращали императора в глубокого старца. Ши-хуан одарил слугу взглядом блеклых глаз, и тот отшатнулся. Смерть, сама Смерть заглядывала из этих глаз в само сердце Ли Сы. Сама Смерть…

Она все же настигла Ши-хуана. И чиновник понял, что поздно. Поздно кричать повелителю о том, что он предан своими подданными. Поздно твердить о бегстве сиятельных слуг: Чжао Гао, Вань Бэна или Вэй Лина. Поздно говорить и об исчезновении от входа в покои могучих ланчжунов. Поздно…

Ли Сы отступил назад, а потом бросился наутек. Он бежал прочь от Императора, прочь из дворца, прочь из славного Сяньяна. Он бежал прочь от Смерти, чье дыхание уже смердело в воздухе.

Смерть…

Ши-хуан поднял голову, и увидел ее, Смерть…

Пред ним стоял старец Ань Ци-шэн, на губах которого играла ласковая улыбка.

— Ты пришел?! — просипел Ши-хуан.

Старец кивнул.

— Ты расскажешь мне, что есть смерть?

Ань Ци-шэн ответил новой ласковой улыбкой, и эта улыбка вдруг стала расплываться, меняя формы лица. Мягко, словно тягучий воск оплывали старческие черты, вбирая в себя морщины и отечности, бороду и усы, наливая лицо юной упругостью. И Ши-хуан узрел перед собой ту, что видел в ужасных грезах. Она была прекрасна, и она улыбалась своему рабу. И раб понял, что смерть — это не страшно, что смерть — прекрасно. Прекрасна прекрасная Смерть. И Ши-хуана не стало.

Ши-хуан улыбался мертвыми губами. Предводитель варваров Аландр с холодной усмешкой выслушивал подобострастные речи встретивших его у стен города первых слуг Ши-хуана. И море Ланье не волновало уже ничьего сердца. Как и трудно было сказать что-то определенное насчет грядущего процветания Китая…

Событие, какого мир ждал уже не первый год, случилось внезапно. Такие события всегда ожидаемы и всегда внезапны. И чем более они ожидаемы, тем более внезапны. Одним словом, Гиерон Великий, тиран Сиракуз отправился к предкам.

Верно, очень многим он казался бессмертным, вечным, этот девяностолетний старец, заставший еще грозное бряцание оружья наследников Александра, любимец Пирра. В двадцать с немногим лет он, простой воин, был известен всей Сицилии, в тридцать овладел Сиракузами, в сорок стал властелином плодороднейшей части Сицилии и другом римлян. И не было царя славнее, не было царя известнее, особенно с тех пор, как сошли с арены яркие, словно вспыхнувшие звезды, Деметрий и Пирр, отважные и гениальные, но взбалмошные и непрактичные. Гиерон был практичен, более того, он был прагматичен.

Он не ссорился с могущественными соседями и, заключив союз с Римом, ухитрялся поддерживать добрые отношения и с карфагенянами. Он немало воевал, но всегда был готов уладить спор миром. Он был милостив к вчерашним врагам, помогая, если у тех была нужда, и деньгами и хлебом. Он тратил на то немалые средства. Но разве все это делалось не во благо города?

Он не раздражал подданных чрезмерным властолюбием или варварской роскошью. Если уж говорить о властолюбии, единственной слабостью Гиерона были укоренившие у трона родственники. Если уж вести речь о роскоши, то недовольство могли вызвать лишь архитектурные проекты тирана: роскошный дворец на Ортигии, поражающий воображение храм Зевса, грандиозный алтарь длиной в триста шагов, великолепный театр, признанный лучшим в греческом мире. Но разве все это делалось не во славу города?

Он не был тщеславен. При его дворе не подъедались всякие там баснописцы, бумагомараки, мнящие себя гениальными скульпторы и живописцы. В отличие от других тиранов Гиерон позволял себе быть щедрым в развлечениях, какие не только прославляли его имя, но и несли практическую пользу. Он приказал построить громаднейшее из всех существовавших судно, какое за ненадобностью подарил потом царю Птолемею; больше дарить его было некому, ибо корабль мог пришвартоваться либо в Александрии, либо в Сиракузах, так что владыке Египта только и оставалось, что совершать на нем круизы от Фароса до Ахрадины. Тиран поощрял строительство невиданных оборонительных механизмов, какие проектировал племянничек Архимед. Кому-то это казалось глупым расточительством, ведь не было армии, способной взять приступом гигантские стены Сиракуз. Не было, но это не значило, что ее не будет. И потому Архимед чертил и чертил свои машины, а умелые мастера воплощали их в металле и дереве. Это также стоило недешево, но зато тиран мог быть уверен, что война не застанет врасплох.