Заверещав, словно подстреленный заяц, Ши-хуан бросился прочь — к отставшим ланчжунам. Тени молча устремились за ним.

Это было приключение, занесенное юй ши в летописные своды. Император, подхватив полы халата, позорно удирал от лихих людей, тех самых молодых негодяев,[38] каких пачками ловили по всей Поднебесной и отправляли на строительство дворцов, дорог и оборонительных стен, а тех, кто покрепче — в армию. Император мчался изо всех сил, буквально воя от ужаса: он наконец осознал, чем может обойтись для него глупая прихоть; а следом топали молодые негодяи, не признавшие властителя Поднебесной. Да, если быть откровенными, даже признай они Ши-хуана, это лишь раззадорило б удаль лихих парней.

К счастью, встревоженные безрассудством императора телохранители отстали не так уж намного. Бежавший первым адъютант, не разобравшись во тьме с кем он имеет дело, сшиб прямо в грязь своего господина, прочие, обнажив чуские, отменной выделки клинки, набросились на молодых негодяев. Те, оценив соотношение сил, поспешили ретироваться. Император, подхваченный телохранителем с одной стороны и ши-чжуном с другой, с трудом поднялся на ноги…

Он возвратился во дворец лишь поутру, весь перепачканный грязью. На телохранителей Ши-хуан старался не глядеть, провинившегося адъютанта по повелению императора обезглавили.

Странно, но встряска положительно подействовала на повелителя Поднебесной.

Приказав казнить ши-чжуна, он весь день истерично хохотал и издевался над обведенной вокруг пальца Смертью, а потом объявил о намерении совершить новое путешествие на восток. Море Ланье магнитом притягивало Ши-хуана к своим таинственным берегам…

Молодые негодяи хохотали, вспоминая недавнее приключение. Голова несчастного ши-чжуна мертво щерилась с одного из зубцов крепостной стены. Цинь Ши-хуан собирался предпринять новую попытку победить море Ланье. Китай пребывал в эпохе невиданного расцвета…

Капуя издревле считалась соперницей Рима. Соперницей во всем: в величии, славе, богатстве. Великолепнейшее из этрусских селений, она была истинной жемчужиной Италии — городом, поражавшим заезжего гостья блеском, достатком, изяществом. Когда-то Капуя считалась славнейшим городом Италии, но со временем уступила пальму первенства Риму. Но капуанцы оказались разумны и, признав верховенство надменных латинян, сохранили не только богатства, но и власть. Римляне, по сути, не вмешивались в дела капуанцев, довольствуясь формальным признанием своего превосходства. Капуанцы же, отказавшись от притязаний на политическое господство, всецело посвятили себя земледелию и торговле, и достаток их внушал зависть потомкам Ромула.

Но достаток достатком, а в сердцах капуанских патрициев еще жила память о тех славных днях, когда эллин иль македонянин, заводя речь об Италии, произносил сначала имя — Капуя, а уж потом вспоминал о городишке, разбросавшем свои кривые улочки по холмам Тибра. Вибий Виррий из числа подобных патрициев. Отпрыск знатного рода, он считал униженьем для Капуи быть служанкою Рима. А унижение родного города воспринимал, словно личное. С юных лет он мечтал о том, что наступит день, когда Капуя возвысится над Римом, восстановит попранную временем справедливость, ведь этруски древнее и славнее латинян, а Капуя первый и могущественнейший из этрусских городов. И когда Ганнибал вторгся в Италию, Виррий понял, что пришла пора действовать.

Он с младых лет дружил с Пакувием Калавием, богатейшим из граждан Капуи, чей род брал корни из самой седой старины. Пакувий столь же страстно ненавидел Рим и был человеком решительным, пронырливым и хитрым. Он всегда первым являлся к столу, но даже и запоздав, хватал с него все, не брезгуя и объедками, за что был вознагражден мало почтительным прозвищем — Крыса. Впрочем, Пакувия это прозвище совсем не обижало, ибо всем известно, что трудно сыскать тварь, более сильную, плодовитую и живучую, чем крыса. За крысами было будущее, главное быть решительным.

И Пакувий был решителен. И Вибий тоже был решителен, но с решимостью иного склада. Крыса-Пакувий был стремителен и горяч, воспламеняясь, подобно пламени. Вибий загорался не столь быстро и горел не столь ярко, но зато долго и ровно. Когда Пакувий уже тлел, остывая, его друг был еще полон энергии и решимости.

Эти двое здорово дополняли друг друга. Пакувий воспламенял пожар, Вибий поддерживал горение. И когда Вибий намекнул другу, что, быть может, настали времена вернуть родному городу былую власть и славу, Пакувий тут же загорелся этой идеей. Обладая приятной наружностью, звучной речью, будучи человеком щедрым, особенно когда речь заходила о подачках тем, кому не посчастливилось достичь успеха в жизни, Пакувий пользовался немалой популярностью у простого люда. Чернь готова была поддержать щедрого аристократа и словом, и делом. Почему бы и нет?

— Почему бы и нет? — спросил Пакувий друга Вибия, узнав о катастрофе, постигшей римскую армию. — Сейчас или никогда!

Капуя должна освободиться от власти Рима. Капуя должна, наконец, получить достойного ее правителя — не кучку безмозглых болванов, именующих себя отцами города, а сильного, властного, мудрого правителя, подобного тем царям, что правили этрусскими городами в легендарные времена. А почему бы и не царя? Чем царь хуже сената?!

Вибий был умен и решителен, Пакувий был не только умен и решителен, но и, как и подобает крысе, изобретателен, когда речь заходила об интригах. Дабы завладеть властью, он должен был привлечь на свою сторону и сенаторов, и простой люд. А как, простите, прослыть другом тех, кто взаимно ненавидят друг друга? Кого-то подобная дилемма поставила бы в тупик, но только не первого богача Капуи. Он провел бессонную ночь и придумал великолепный план. Наутро слуги Пакувия обошли дома влиятельнейших людей города, передав просьбу как можно быстрее собраться в курии. Отцы-сенаторы не заставили себя ждать. Времена были тревожные, и каждому хотелось знать, какую же весть сообщит Пакувий.

Когда все собрались, наш интриган взял слово. Он сообщил о поражении римлян, о чем присутствовавшие уже знали, а потом поведал о том, о чем никто даже не подозревал.

— Рим слаб! — сказал Пакувий. — А, значит, стали слабы и мы, те, кто дружат с Римом. Мне точно известно, что чернь порешила перебить всех нас. — Сенаторы взволновались, и тогда Пакувий поднял вверх руку, призывая их успокоиться. — Я попытаюсь утихомирить смутьянов, но покуда я буду делать это, все вы должны ждать здесь, в противном случае я не смогу гарантировать вам безопасность!

Сидеть, так сидеть! Отчего же не посидеть. Отцы-сенаторы дружно согласились ждать добрых вестей от Пакувия, лишь некий Деций Магий, соперник Пакувия в почестях, пытался кричать, что все это выглядит подозрительным, но ему быстро заткнули рот. Сенаторы торжественно проводили своего спасителя до самых дверей, у которых уже стояла стража, величая интригана благодетелем и спасителем. Право, Пакувию приятно было слушать эти слова. Пастух, отбирающий на ужин овечку, с удовольствием внимает мычанью баранов, славящих своего благодетеля. Одни бараны попались на крючок, теперь надлежало покрепче привязать к себе второе стадо.

Покуда Пакувий дурачил отцов-сенаторов, на форуме уже собралась чернь, извещенная, что ее любимец, достойный Пакувий Калавий хочет говорить перед народом. Пакувий сообщил черни о поражении римлян и о том, что отныне Капуя свободна, а все те, кто ратовал за дружбу с Римом, подлежат суду плебса. Чернь встретила эти слова с ликованием — кто же не любит судить? — и тут же постановила перебить всех сенаторов, за исключением, естественно, Пакувия и его друга Вибия. Но интриган не хотел наживать себе мстительных врагов, к тому же любому известно, что опьяненная кровью толпа склонна время от времени менять своих героев. А Пакувию меньше всего на свете хотелось сделаться мучеником. Потому он горячо поддержал предложение перебить сенаторов, но тут же заметил, что в таком случае прежде нужно избрать новых. Этого, как и следовало ожидать, сделать не удалось, ибо каждый считал себя и только себя достойным, а всех остальных — ну совершенно мерзавцами. Народ спорил до хрипоты, но новых сенаторов так и не выбрал. Тогда Пакувий, изобразив сожаление, предложил сохранить жизнь прежним, нос тем, чтобы отныне те находились под непрестанным надзором народа.