— Но имейте в виду, — заметила она. — Если я отдам вам Жезл, я не смогу справедливо править миром, как это предначертано Избраннице!

Мертвые молчали, и Анаид, пересилив себя, произнесла слова, которые они желали от нее услышать:

— Я с удовольствием отдам вам Жезл, если вы так желаете.

Конечно, Анаид не желала расставаться с Жезлом, но другого ей не оставалось.

Внезапно прозвучал глухой женский голос:

— У Баалаты нет Жезла Власти.

— Как это — нет? — удивилась Анаид. — Где же он?

— Он у Кристины.

— Кристина похитила Жезл и сказала мне, что его украла Баалата? — с замиранием сердца спросила Анаид.

— Да.

— Неужели она меня обманула?! — не сдержала горького восклицания девушка.

— Она тебя обманула, — хором ответили ей мертвые.

— Но зачем?!

— Догадайся сама. И подумай, что еще ты можешь нам предложить. Твой Жезл нам не нужен.

— Так скажите сами, что вы хотите! — в отчаянии воскликнула Анаид. — Я отдам вам все, что вы пожелаете!

— Отдай нам свою жизнь, Анаид! — в один голос прошептали мертвые.

Ужаснувшись, девушка хотела поднять голову, чтобы взглянуть им в глаза, но чья-то мертвая рука сильно надавила ей на затылок.

— Нам нужна твоя жизнь, — снова прошептали мертвые. — Жизнь Избранницы теперь принадлежит нам.

Анаид услышала в этом шепоте вынесенный ей приговор. Что бы она ни говорила, решение мертвых останется неизменным.

— Но почему?! — не удержалась она.

— Ты преступила наши законы, вернув к жизни Дацилию.

— Я не хотела! — воскликнула Анаид.

— Но ты это сделала.

— Я молю вас о прощении! — всем своим видом выражая раскаяние, прошептала Анаид.

— Жизнь и смерть не знают прощения. Ты сама пришла к нам, с нами ты и останешься. Ты добровольно явилась туда, где останешься навсегда… Не расстраивайся, своей жизнью ты лишь заплатишь свой долг перед нами так, как гласит Проклятие Одии.

Свечение вокруг Анаид усилилось и, как языки пламени, подползло к ее ногам. Девушка поняла, что сейчас этот свет поглотит ее, лишив жизни.

И полным отчаяния голосом воскликнула:

— Я не хочу умирать!

— Я не хочу умирать! — закричала молодая иннуитка, извиваясь на койке в судовом лазарете.

— Держите ее! — приказал капитан корабля Исмаэль Моралес.

Неделю назад он нашел в трюме тайком пробравшихся на его торговое судно эту девушку и ее собаку. Девушка была так похожа на племянницу капитана и смотрела на него такими умоляющими глазами, что он махнул рукой на все правила и согласился доставить ее до порта Веракрус.

Однако теперь капитан сожалел о проявленном милосердии.

Как только судно пришло в Веракрус и еще до того, как кто-либо смог сойти на берег, девушка начала вопить, как одержимая, и ее удалось дотащить до лазарета только силами нескольких членов экипажа.

Миниатюрная иннуитка оказалась сверхъестественно сильной. Потом пришел судовой врач, привыкший обрабатывать раны и бороться с похмельным синдромом, но почти бессильный перед лицом психического припадка. Этот врач, англичанин из Йоркшира, даже не мог сделать успокаивающий укол извивавшейся на койке девушке.

— Я не хочу умирать! — вопила она, хватая себя за горло, будто ее душат.

— Держите ее! — вновь приказал капитан.

Матросы прижали девушку к койке, но врач, явно сам перебравший бренди, никак не мог попасть в ее руку иглой и, вместо того чтобы сделать девушке укол, сам напоролся на ее ожерелье из острых медвежьих зубов.

— Да снимите же с нее это проклятое ожерелье! — завопил он.

Капитан Моралес кивнул одному из матросов — мулату из Санто-Доминго,[53] любителю сальсы и поклоннику Девы Марии Гваделупской,[54] почтение к которой ему привила его бабушка родом из Пуэблы.[55] Мулат потянулся за ожерельем, но стоило ему коснуться медвежьих зубов, как он вздрогнул и отдернул руку.

— Не могу, капитан. Она меня сглазит.

— Снимай ожерелье! — настаивал врач.

— Она — колдунья! — заявил мулат и попятился.

— Будьте вы все прокляты! — рвал и метал врач. — Снимайте с нее ожерелье или я выброшу вас за борт!

Второй матрос, коренастый кореец, тоже попятился. Ему стало страшно.

— Здесь витают злые духи! — пробормотал он.

Исмаэль Моралес решил действовать сам. В свои пятьдесят шесть лет он прекрасно знал, что моряки бывают тупыми и невероятно суеверными.

Не обращая внимания на испуганных матросов, он протянул руку к ожерелью с намерением снять его с девушки, но стоило ему прикоснуться к медвежьим зубам, как его пальцы свело судорогой. Взглянув на иннуитку, капитан увидел, что она смотрит на него страшным нечеловеческим взглядом, и впервые в жизни испытал настоящий ужас.

— Капитан! Капитан! — раздался голос с палубы. — Прибыли таможенники. Они хотят вас видеть.

Обрадовавшись возможности убраться подальше от странной пассажирки, капитан выскочил на палубу, бросив через плечо «Я сейчас вернусь!» и предоставил врачу расхлебывать заварившуюся в судовом лазарете кашу. Тем более что сумасшедших всегда вверяют попечению врачей, а не капитанов торговых судов!

Через несколько часов заметно повеселевший капитан Моралес вернулся в лазарет. До этого он выпивал, закусывал и курил гаванские сигары с таможенниками, уже отправившимися на берег с деньгами в карманах, перед этим давших капитану устное обещание позволить его судну разгрузиться без проволочек. Моралес почти позабыл о том, что происходило в лазарете и, отворив его дверь, замер на месте с разинутым ртом.

Лазарет был в буквальном смысле этого слова разгромлен. Стулья были переломаны, шкафы разбиты, стены измазаны кровью, а на одной из коек лежало безжизненное тело судового врача.

Наклонившись над несчастным в поисках смертельной раны, капитан Моралес заметил, что врач дышит. Он был жив, но из его руки торчал его же собственный шприц, из которого он намеревался вколоть девушке успокоительного. Врач спал.

Услышав чей-то сдавленный стон, капитан осмотрелся по сторонам и заметил в самом дальнем и темном углу лазарета матроса-мулата. Тот, скорчившись на полу, закрыл голову руками и раскачивался из стороны в сторону.

— Что здесь произошло, Пабло?!

Матрос ничего не ответил. Капитан потряс его за плечи, а потом отнял руки от его лица и вскрикнул. Все лицо мулата было в крови, а глаза его были широко раскрыты от ужаса. Матрос явно лишился рассудка от страха. Он ничего не понимал, не отвечал на вопросы и лишь иногда кричал «Демоны! Демоны!» и разражался слезами.

Матрос-кореец исчез бесследно.

Стемнело. Дул северный ветер. Непривычная к пиренейскому климату, Клаудия поежилась, у нее мерзли руки и ноги. Девушка пробиралась по мощеным улочкам Урта, стараясь как можно меньше бросаться в глаза. Половину ее лица скрывала приобретенная на кредитную карту матери широкополая лиловая фетровая шляпа.

В эту шляпу Клаудия влюбилась с первого взгляда Шляпа была ее капризом. Таким же, как Мауро или пирожное с кремом на завтрак, или эта поездка в Испанию, или роскошный отель в Мадриде, где она ночевала.

«Carpe diem! Какое имеют значение плюс-минус сто калорий или тысяча евро? Или плюс-минус один поцелуй? Главное — наслаждаться жизнью, какие бы проблемы не поджидали тебя завтра!»

Впрочем, в этом холодном, продуваемом ветрами пустынном селении, жили, казалось, только тявкавшие вслед Клаудии псы. В таком месте ей было нелегко наслаждаться жизнью, и на душе у нее было тревожно. Еще больше Клаудия забеспокоилась, оказавшись перед не подававшим признаков жизни домом Анаид.

Все двери и окна в нем выглядели надежно запертыми. Ставни были опущены, а огни погашены. Вряд ли обитатели этого жилища скоро вернутся! Вокруг царила мертвая тишина.