— У меня, между прочим, своя работа есть. Пошли ребят. Мое присутствие совсем необязательно.

— Не испытывай мое терпение, — процедил Афганец и добавил, что после двух неполных лет знакомства со мной начинает понимать Джека-потрошителя.

Санкт-Петербург, 7 августа, суббота

Домой меня повез Павел Леонидович. Вызвался сам. Как я догадывалась, или хотел со мной что-то обсудить, или получить причитающиеся ему деньги за частный извоз. Оказалось, что и то, и другое. Правда, как я поняла, Павел Леонидович теперь вознамерился регулярно оказывать услуги Афганцу, чтобы иметь прибавку к зарплате, значительно превышающую эту зарплату. И правильно. Если государство не платит врачам (или только бросает жалкую кость), то надо самим беспокоиться о пропитании. И всем хорошо, а государство обойдется.

— Светлана Алексеевна, — обратился ко мне врач-психиатр, когда мы отъехали от дома Афганца на некоторое расстояние. — У меня к вам будет небольшая просьба…

— Да?

— Мне, признаться, хотелось бы, чтобы к двум нашим клиентам, пострадавшим от амазонок, пришли вы. Я имею в виду больницу, где работаю. Причем пришли, как приходят к другим нашим пациентам. То есть оформили пропуск и… Это не сложно. В самом деле. У нас не «Кресты». Кстати, мы Минздраву подчиняемся, а не ГУИНу[4]. Конечно, в России понятия «не разрешается» не существует. У нас все разрешается — были бы деньги. Но, тем не менее, когда нет особой необходимости, не хочется привлекать к себе излишнее внимание… Надеюсь, вы меня понимаете.

Я понимала. Лучше появлюсь я в роли гражданской жены, сестры или кого-то там еще, а не пара гориллообразных типов, у которых голова плавно переходит в туловище, пропуская шею, имеющуюся у остальных нормальных людей. Зачем врачу лишний раз рисковать и проводить кого-то туда, куда посетителям вход воспрещен? Да и я скорее расположу пациентов к разговору, чем подчиненные Афганца.

Но у меня самой имелись вопросы к Павлу Леонидовичу — как к человеку и специалисту по психиатрии, впервые встретившемуся с нашей компанией. И первый вопрос был о Лешке. Павел Леонидович усмехнулся.

— Что вас конкретно интересует? — повернулся он ко мне с хитринкой в глазах. — Почему он с вами нянчится?

— Ну, в принципе…

— Да вы и сами все прекрасно знаете. Вековой инстинкт гомо сапиенса мужского пола — заполучить себе самку, в особенности брыкающуюся и не желающую подчиняться. Он же знает, что вас не сможет подчинить никогда. Более того, у каждого крутого мэна есть кто-то, кого он побаивается. Обычно этот человек — женщина. В данном случае — вы. Мне тут уже успели про вас кое-что рассказать охранники…

— Что? — встрепенулась я.

— Не волнуйтесь. Вся охрана вас уважает. И я понял, что вам лучше не перечить… У вас, кстати, уж больно силен дух противоречия. Это я к вопросу о феминизме.

— Не поняла, — призналась я.

— Сегодня мы много говорили о феминизме и об этих ваших амазонках. Я высказал свое мнение, и вы его слышали. Считаю, что истинных феминисток не существует, по крайней мере теперь. На заре зарождения движения, когда они боролись за равные права на голосование…

— Павел Леонидович! — воскликнула я. — Мне сейчас плевать на мое право на голосование. Но вот если бы его у меня отняли или если бы его у женщин не было, я бы тоже включилась в борьбу и пошла на демонстрацию, на митинг или куда-то там еще — хотя никогда на них не ходила. Даже в советские времена, когда нас в школе гоняли на демонстрации, всячески увиливала.

— Вот он — ваш дух противоречия, — усмехнулся Павел Леонидович. — Вам плевать на ваше право на голосование, но если бы вы его лишились, вы пошли бы за него бороться, а получив его, опять не стали бы ходить на выборы. Так?

Я рассмеялась. Павел Леонидович продолжал свои рассуждения. Он считал, что феминизмом может, например, прикрываться любовь к конкретному мужчине. Придумываются подобные байки хотя бы для себя самой, что-то оправдывая: влюблена, как кошка, но никому не может в этом признаться и обманывает даже себя. Это, конечно, лучше, чем вены резать и таблетки пригоршнями глотать, но тем не менее идет от комплекса неполноценности, неудовлетворенности, чего-то еще…

— Я не поняла: вы считаете меня феминисткой или не считаете? — спросила я.

— Вы не феминистка, а на редкость самодостаточный человек, более того — вы довольны жизнью, что вообще встречается редко. Вы уверены в себе, знаете, чего хотите. А то, что иногда можете выкинуть какой-нибудь фокус… например, как сегодня гранату бросили… — Павел Леонидович опять усмехнулся и покачал головой. — Так это все укладывается в ваш образ, в ваш психологический портрет. Убей врага, пока он не прикончил тебя. Тем более вы были на войне, как мне опять же успели сообщить. Насколько я понял, эти амазонки направлялись как раз к вам, и вы их опередили. Правильно сделали. Более того, вы же понимаете, что вас, в принципе, могут убить, причем в любой момент. Вы — поперек горла этим амазонкам, а среди них, похоже, есть очень разумные личности. И они поняли: им нужно опасаться в а с, а не Алексея Петровича. Но вы не паникуете, а действуете, думаете, что еще можно сделать, чтобы их нейтрализовать и предупредить их действия.

— Спасибо, — медленно произнесла я. Данная Павлом Леонидовичем характеристика даже заставила меня покраснеть. Вот как, оказывается, меня воспринимают…

Но у меня на языке еще вертелся вопрос об амазонках.

— Верхушка — точно абсолютно нормальные люди, — твердо сказал Павел Леонидович. — Я уверен в этом на сто, ну пусть девяносто девять процентов. Да ведь и их звонок вам с угрозами это подтверждает. И попытки убийства. Сколько раз на вас уже покушались? И как они действуют с теми, кто мог видеть то, что не следовало? Просто нужно выяснить, с чего вся эта катавасия началась.

Павел Леонидович высадил меня, не заезжая во двор: вдруг его машина привлекла чье-то внимание в предыдущий раз. Я дала ему пятьсот рублей, чему он был очень рад, оставил мне свою визитку и предложил звонить в любое время по любому вопросу: и если с психами, гуляющими на свободе, надо пообщаться, и если к кому-то на свидание попасть в спецучреждение, где работает Павел Леонидович, и если просто проконсультироваться.

Войдя во двор, я увидела груду металла, не так давно бывшую каретой «Скорой помощи». Ее, конечно, никто не удосужился убрать. Тел не было, а я не дождалась возвращения людей Афганца, выезжавших на место происшествия. Отсюда они тоже уже уехали. Надо будет позвонить Лешке и выяснить, что с девицами.

Медленным шагом направилась к остаткам «Скорой». Может, удастся заметить что-то интересное? Заметить не удалось, удалось услышать.

Как только я остановилась, ко мне подбежала собака, вслед за которой приблизился ее хозяин.

— Здравствуйте, Светлана Алексеевна, — поздоровался он. — Радуетесь, что на этот раз не вашу машину взорвали? У вас, как я посмотрю, даже стекла не вылетели.

Я кивнула. «БМВ» стояла в «кармане» даже не поцарапанная.

— А тут такое было! — Мужик закатил глаза и пересказал все дворовые сплетни.

Народ, конечно, думал, что взрывают или опять меня, или кого-то из наших бизнесменов. Не одна я тут такая проживаю, хотя пока взрывали только мои машины. Публика у нас собралась довольно разношерстная: ведь рядом с домами улучшенной планировки стоят «хрущобы». Во дворе «ночуют» несколько джипов, «Вольво», «БМВ», рядом с ними давно спят сгнившие «Запорожцы» и «копейки». Кто-то собирает бутылки, кто-то ворочает миллионами. Я могла бы позволить себе квартиру в другом районе, но привыкла: ведь живу здесь с шести лет. Район довольно зеленый, рядом карьеры, где можно купаться летом, да и до озер не так далеко — на машине минут двадцать пять. Возможно, подобными соображениями руководствуются и другие наши бизнесмены. Практически всех их я знаю с детства. Ведь далеко не каждый обеспеченный человек жаждет жить в центре. По-моему, в нашем городе есть немало мест, гораздо более приятных для проживания, да и по купчинским дворам безопаснее ходить. Не хотелось бы мне декабрьской ночкой пробираться в третий двор после второй арки, а там заходить в закуток, где скрыта дверь парадного…