Наконец ее осенило, зачем она здесь. Ее похитили. В голове замелькали кадры из десятков фильмов, где пленникам отрезали уши, пальцы на руках и ногах, присылали родным видеозаписи и фотографии умоляющих жертв, чтобы добиться своего.

Донна вспомнила, как сбегали некоторые пленники: отрывали доски с окон, прыгали на похитителей с притолоки, рыли подземные ходы.

Она быстро оглядела комнату: тяжелые доски, прикрученные намертво, тонкую балку над дверью, пластиковые кружку с кувшином, — и эти варианты сразу отпали. Дверь открывалась наружу, за ней не спрячешься, чтобы потом выпрыгнуть и со всей силы ударить входящего. Даже будь у нее нужный инструмент, Донна не смогла бы вытащить стержни из дверных петель. Они тоже были с другой стороны. Лампочка висела слишком высоко, и Донна не могла до нее дотянуться без табуретки, к тому же мешал абажур. Так что если кинуть пластиковую кружку или кувшин, лампочка все равно не разобьется. Значит, нет ни единого шанса спрятаться в темноте и вынырнуть за дверь, когда похитители навестят ее в следующий раз.

В кино герои освобождают пленников в мгновение ока, или похитители срывают злость и разочарование на несчастных жертвах, облегчают себе жизнь, убив заложника и подавшись в бега — иногда прихватив выкуп. Донна вздрогнула, ее затошнило от одной мысли.

— В живых бы остаться. Что подумают, когда я не приду в школу? Скажут, застеснялась, потому что отца обозвали нацистом… если вообще заметят, что меня нет, — простонала она.

Чем сейчас занимаются ее одноклассники? Донна подняла левую руку, взглянуть на часы, и уставилась на ободок бледной кожи. Забрали. Теперь она представления не имеет, день на дворе или ночь.

Девушка выпила воды, подошла к двери и подергала ручку. Естественно, с другой стороны не пускал засов. Сев на матрас, она пыталась уговорить себя не поддаваться панике. Зачем ее похитили? Ответ ясен: им нужен Q.

Под пытками она скажет только, что видела манускрипт, а потом отец его куда-то спрятал — не дома… в университете или в деревне, точно не знает. Папа ее не посвятил.

Но похитители ведь не поверят. Они продолжат пытать, пока не убедятся наверняка. Если только ее не собираются убить. Донна нужна им, чтобы обменять на манускрипт. Отец ее очень любит и пойдет на все.

От страха воображение разыгралось вовсю. Что на самом деле случается с заложниками?

Донна вспомнила, как спорила с отцом о свободе воли. Когда ей было четырнадцать, она до полуночи гуляла после кино с подружками. Приходя домой, умоляла Рубена понять, что не могла бросить друзей. Рубен становился в позу философа и заявлял, что Донна свободный человек и в ее власти уйти домой вовремя, не нарушая обещаний папе.

Потом он рассказал дочери, как в середине семидесятых одну из наследниц издательского дома «Херст», Патрицию Херст (или Пэтти, как ее обычно звали), похитили из квартиры в Беркли неподалеку от Сан-Франциско городские партизаны «Единой армии освобождения». В обмен на жизнь Пэтти ее семья пожертвовала миллион организации, которая бесплатно кормила бедняков. Похитители не сдержали слова.

Вскоре после этого в прессе появилась фотография: Пэтти с ружьем наперевес грабит банк. Еще она позировала с оружием на листовке «Единой армии освобождения», утверждала, что сменила имя на «Таню» и поверила в идеалы своих похитителей.

Когда ее наконец арестовали за участие в ограблении, Пэтти говорила, что похитители завязывали ей глаза, держали в чулане, постоянно били и насиловали. Адвокаты объясняли, что из-за долгих издевательств она не соображала, что делает, действовала вразрез со своим характером и убеждениями.

Говорят, ее постигла та же судьба, что и американских военнопленных, захваченных Северной Кореей, которые публично признавались в совершении «военных преступлений». Пэтти, по словам адвоката, пострадала от так называемого «стокгольмского синдрома» — когда пленники завязывают отношения с похитителями в отчаянной попытке сохранить шкуру и на время перенимают чужой образ мыслей.

— По собственной ли воле действовала Пэтти Херст? На такой вопрос предстояло ответить судьям, когда ее поймали и отдали под суд, — говорил Рубен. — Но ее похитили из дома в ночной рубашке, и унижали под дулом пистолета. Это не то же самое, что слушаться друзей, которые зазывают погулять ночью или вступить в отряд городских партизан. В любом случае, по мнению судей, Пэтти осознавала, что идет на преступление, хотя могла воспользоваться шансом и сбежать. Никто не угрожал ей пистолетом, заставляя грабить банки. К тому же она хвасталась, что стала членом группы, ее похитившей, и ей вынесли обвинительный приговор.

Рубен добавил, что до сих пор выясняют, справедливо ли посадили Пэтти. Президент Джимми Картер смягчил ей наказание, а Клинтон амнистировал в последние дни пребывания на посту.

Отцовская проповедь эхом отдалась в голове, и Донну скрутил новый приступ страха — да так, что она кинулась к ведру, и желудок вывернуло наизнанку. Вдруг ей тоже завяжут глаза, будут избивать и насиловать, как Пэтти Херст?

— О господи! Прошу тебя, только не это!

Все ее прекрасные романтические мечты о первой ночи с любимым человеком рассыпались, наткнувшись на безжалостные силы, которых она не понимала, а потому не могла предсказать или взять под контроль.

— Черт.

Донна вспомнила один фильм, который смотрела по телевизору несколько месяцев назад. Там пленница сбежала, соблазнив одного из похитителей.

— Вдруг единственный способ отсюда смыться — переспать с охранником, чтобы он меня пожалел? Лучше смерть… А если я умру, папа жутко расстроится, как после маминой смерти… О боже… Что мне делать?

Мрачные мысли, неудобное ведро и запахи приводили в еще большее отчаяние. Донна привыкла управлять ситуацией и влиять на исход событий. Лишь однажды она была такой же беспомощной — когда мама умирала от рака.

Умываясь водой из кувшина, она представляла, как, потеряв рассудок, угрожает отцу пистолетом и приказывает ему отдать манускрипт. Потом задумалась, как папа воспримет новость о ее похищении.

«Бедняга, — размышляла Донна. — Он свихнется от беспокойства. Кроме меня, у него никого нет. Он так обо мне печется. Надеюсь, ему не взбредет в голову разыгрывать престарелого героя».

Донна поела, легла на кровать и, поплакав, забылась неспокойным сном.

Она проснулась, как от толчка. Что-то изменилось. Что? Конечно, свет погас, в комнате хоть глаз выколи. Полночь? Донна не представляла, который час. Она села и вгляделась во тьму.

Снаружи в висячем замке царапнул ключ. На долю секунды, когда дверь открывалась, в искусственном свете коридора мелькнули две фигуры. Потом луч фонарика ударил Донне прямо в глаза. Она загородилась ладонью.

— Что вам от меня надо? — девушка испугалась даже больше, чем во время похищения. Сопротивляться нет смысла, но ей отчаянно хотелось знать, что они задумали. Так гораздо легче справляться со страхом. — Если манускрипт, я могу рассказать не больше, чем журналисты в новостях или «Капитал Газетт».

Ответа не было. Даже намека, что ее услышали. Донна рискнула прикрикнуть:

— Сволочи, как я буду уроки здесь учить?

Похитители молчали. Им строго приказали скрывать лица, ничего не говорить и не приближаться к Донне. Их главарь прекрасно знал, как действует «стокгольмский синдром» в обратном направлении — как похитители привязываются к пленникам, особенно к детям, или, как в данном случае, к молодым девушкам. Как им становится трудно покалечить или убить жертву в случае необходимости.

Донна слышала, как заменили ведро. Бросили у входа новый кувшин с водой и поднос, пахнущий пиццей. Захлопнули дверь. Снова зажегся свет. Теперь ясно, где выключатель. За дверью.

Девушка достала большой кусок размокшей пиццы, которую положили на бумажную тарелку и разогрели в микро волновке. Пицца и груша — вот и вся еда. Еще Донне принесли почитать «Багл».

Она завороженно уставилась на первую страницу. Все-таки мир о ней не забыл. Совсем не забыл. Заголовок говорил сам за себя. «Юная героиня похищена». Справа поместили фотографию: она и Рубен после спасения мужчины из горящего автомобиля.