В ушах, в голове — ее слова, ее голос. Только голос.

Хрипловатый, низкий, то растерянный, то застенчивый, то смеющийся. Спокойный, приветливый, любящий.

Разойдется туман. Я прилечу в Москву и приду к Вечному огню, как договорились.

Потому что нелетная погода — это ведь не смерть.

Каждый день в двенадцать-ноль-ноль московского я буду приходить к Вечному огню, пока мы не встретимся.

1969

— Ты взрослая, ты умная, я не хочу вмешиваться в твою жизнь…

Сегодня, как вчера, как каждое утро, одни и те же слова. Наташа, торопливо завтракая в маленькой белой кухне, ждет, когда мама наконец успокоится, поймет, что ничего изменить нельзя. Смешная мама! Разве оттого, что она ему скажет, что ей уже двадцать шесть и она будет ему лучшей женой в мире, что-нибудь изменится?

— Все нормально, мама.

— По-вашему, нормально. А дальше-то что?

— Хочешь, скажу тебе правду: я сама ничего не знаю.

— Он старше тебя на десять лет!

— Ну и что? Просто я, вероятно, не та женщина, какая ему нужна. Считал бы нужной, устроили бы мы эту самую свадьбу, и перестала бы ты врать тете Нине, что у меня ночные записи и командировки.

— Значит, он тебя не любит.

— Опять двадцать пять…

— Это все у вас очень скоро кончится, если ты не будешь думать о жизни.

— Хорошо. Я буду думать о жизни. Я опаздываю. День сегодня сумасшедший — сдаю передачу.

— Домой, конечно, опять не приедешь?..

— Приеду, он сегодня улетает.

— Ты должна поговорить с ним!

— Ну ладно, я поскакала.

— Опять я тебе испортила настроение перед работой…

— Тебе легче?

— Нет.

— И мне не легче.

Наташа выходит из парадного и бежит через зеленый садик на автобус. Бедная мама! «Не упусти, не упусти!» И тетя Нина и все со всех сторон: «Лови, держи!»

В самом деле, нужно поговорить, думает Наташа, покачиваясь в толчее утреннего автобуса. Но уж если по самому большому счету, не обманываясь, кто она ему, этому здоровенному, ужасно славному человеку?

И что он в ней нашел, этот хозяин неба, по которому, наверно, сохнут все стюардессы, мойщицы и радистки от «Владика» до Минвод? Но вот нашел же что-то…

Она красивее других? Нет. Хороша собой? Пожалуй, да, и то, когда не задергана редакторами. Рыжая. Где-то примешались татары — глаза с раскосинкой. «Пикантная девочка». Умнее других? Нет и нет. Второй год они вместе. Вместе? Из их встреч хорошо если сложится три месяца. А все кругом только и спрашивают: «Ну, так когда же, когда?»

Стоит ему позвонить, и она, забыв все на свете, примчится к нему, ему нравится таскать ее с собой к друзьям, с улыбкой слушать ее умненькие разговоры, но разве он не понимает, что все это ей не так легко дается? Понимает, конечно. Делает вид, будто не понимает. Любит? Он этого ей никогда не говорил.

Неужели ей первой заводить этот разговор? Самой рубить концы? Сегодня он улетает. Он идет в свой самый тяжелый рейс.

— Улица Королева, — рокочет динамик под потолком автобуса, — следующая остановка Телецентр.

В редакции ее тотчас втягивает в бешеное колесо последнего предэфирного дня, водоворот бумаг, текстов, поисков пропавших роликов кинопленок, звонки…

Галка встречает на лестнице; «Забегай ко мне, детка!» Забежалаю Закурили. Киношники из Галкиной редакции прихватили свои «флоксы» — и на объекты, за сюжетами, вечерний выпуск варганить. Остались вдвоем. Галка с ножом к горлу:

— Как у вас с летчиком? Давай не темни, я все вижу. Все-то все видят…

— Не будь, Натка, дурой.

На том и расстались, разбежались по этажам.

А Лешки нет ни дома, ни в штурманской. Неужели не удастся попрощаться, пожелать ему, как всегда, счастливого полета? Где он? Может, спит? Сунул телефон под подушку? Или… А что «или»? Никаких «или». Ну, ладно, Гузик Алексей Петрович… Мы это тебе припомним. Будто трудно самому снять трубку, набрать номер. Прилетай только — будет разговор. Видно, и правда пора.

Если вы любите аттракционы — всякие там качели, карусели, чертовы колеса, — садитесь в машину к Лешке Гузику. Не прогадаете. Совершенно бесплатно вы получите кучу удовольствий.

Не каждый, кто хоть раз гонял с ним из Москвы в Домодедово, садится снова в его синенький «Москвичок». А уж если кто, скажем, жениться надумал или за кооператив две с половиной выложил, ни за что не сядет. Проверено жизнью. Надо видеть Лешку за рулем. Надвинув шикарную аэрофлотскую фуражку на темные хохочущие глаза, Лешка в голубой шелковой рубашке еле касается двумя пальцами обмотанной красным проводом «баранки».

— Прошу, — небрежно роняет, распахивая перед вами дверцу. Вы усаживаетесь, а он вставляет в замок зажигания ключ с веселеньким брелоком:

— Н-ну, какой расклад?

Если вы человек опытный и мало-мало сечете в жизни, вы ответите в тон:

— Семь червей!

Тогда он довольно хмыкнет, тряхнет своей большой головой мексиканского божка — скуластый, с приплюснутым носом, с толстыми красивыми губами — и рванет машину с места. Ну держитесь! Что там ралли!..

Откинувшись на спинку сиденья, почти не переключая скоростей, Лешка дует на четвертой. Машины не машины, люди не люди — он несется вперед, и вы чувствуете, как мотор тянет вас все дальше по зачумевшей от солнца и бензина Варшавке. На поворотах вас швыряет по машине, как ту дробинку, что закладывают в пластмассовый шарик детской погремушки. Разбегаются прохожие, наполовину высовываются из кабинок голые по пояс самосвальщики, грозя вам вслед здоровенными кулаками.

— Пижон! — кричат они, перекрывая рык своих дизелей. — Бандит!

Но Лешка Гузик не бандит и не пижон. И это, видно, давно поняли все инспектора ГАИ Домодедовской трассы, потому что они никогда не свистят ему вдогонку и не записывают номер.

— Привыкли! — смеется Лешка, ловко пристраиваясь в «зеленую волну». — Хоть бы раз штрафанули!

— Все до разу! — нервно говорите вы, опасливо проверяя, хорошо ли закрыта дверца. Упаси Бог вывалиться на такой скоростенке. Убьешься.

— Мой раз уже был! — щурится Гузик на солнце и улыбается дороге, светофорам, постовым.

Так «на газах» он прикатывает к порту и сегодня. Выбирается из салона и набрасывает синий китель с командирскими нашивками, Облегченно скрипят рессоры. Лешка обходит пару раз вокруг «Москвича», стучит ногой по баллонам, присаживается на корточки и колдует с «антиугонкой-секреткой»: авиация есть авиация, кто его знает, сколько придется стоять машине без хозяина… Смотрит на ручной хронометр — время топать в отряд.

— Здорово, бухгалтерия! — басит, просунув голову в штурманскую. — Какая погодка-то, а! Не захочешь — полетишь!

— Леха! Гузик! — стонут штурмана. — Тут тебе девушки звонили, звонили, мы уж и трубку не снимаем. Пользуешься, сокол, успехом?!

— Бывает, — смеется Лешка, лукаво прикрыв глаза. — Где моя команда?

— Будто не знаешь. Покрутились-покрутились, видят: нет тебя — и на стоянку.

— Ясно. Наша марка. Ладно, парни, до скорого.

Помахивая портфельчиком, таким маленьким в его крепкой смуглой руке, Гузик торопливо проскальзывает по узкому коридору, сплошь завешанному грозными памятками: «Пилот, помни!», «Штурман, не забудь!». Выходит на поле, высоченный, крутоплечий, и широко шагает по горячему от июльского солнца бетону.

— Эй! — кричит водителю длинного, рычащего, китоподобного «KЗ» — керосинозаправщика. — На какую пилишь?

Тот тормозит, обдавая Гузика синим дымом солярки.

— На сороковую!

Лешка прыгает на подножку и так, держась за скобу в кабинке, едет между самолетами. Одни стоят неподвижно, шипят и свистят турбинами, другие катятся, разворачиваются на месте, раскручивают винты до звенящего рокота, рулят по дорожкам. Снуют автотрапы, сопроводительные желтые «пикапы» с мигалками наверху.

— Жара! — кричит водитель в наушниках наземной связи сквозь рев мотора. — Как… мышь мокрый!