Рассказ подруги корректирует Вера Фигнер: «На очереди стояла переработка прежней программы деятельности. /…/ В программе было важное нововведение: намечалась борьба с правительством, о которой в первую половину 70-х годов не было и речи. Жестокие репрессии против революционного движения изменили настроение и, сообразно с этим, программа требовала вооруженного сопротивления при арестах, обуздания произвола агентов власти, насильственного устранения лиц жандармского и судебного ведомства, отличавшихся особой свирепостью, агентов тайной полиции и т. д. Кроме того, для поддержания и успеха народного восстания — этой конечной цели революционной деятельности — программа указывала на необходимость «удара в центре», причем уже говорили о применении динамита.
Тогда впервые мы стали называть себя «народниками» /…/.
В обсуждении этой программы участвовала и я /…/. /…/ но когда дело дошло до организации тайного общества для осуществления ее, я, увлеченная личными привязанностями и чувством уважения к чайковцам (Ю. Богданович, Драго, сестры Л. и А. Корниловы, Веймар и др.), осталась в их группе, а не примкнула, как это следовало бы, к Натансону, около которого «на деловом принципе» объединились люди, которых я тогда еще не знала. Из них образовалось тайное общество /…/.
/…/ а на Казанской площади /…/ присутствовала и я с сестрой Евгенией. /…/
В выработке программы «народников» и в организации, сложившейся в 1876 г. и выкинувшей на площади Казанск[ого] собора девиз «Земля и Воля», ни Клеменц, ни Кравчинский участия не принимали. Вернувшись из-за границы, Кравчинский летом 1876 г. был в таком подавленном и ненормальном состоянии, что те, кто с ним встречались, считали его душевно больным. А Клеменц весь 76 г. держался в стороне и никогда не бывал на общих квартирах товарищей по названной организации и даже не знал их адресов (оттого и прозвал их троглодитами). Авторами программы были Иванчин-Писарев, Ю. Богданович и Н.И. Драго».[575]
Кому бы конкретно ни принадлежала первоначально идея «народничества», нетрудно видеть, что нового тут ничего не было: это все те же идеи Бакунина и Нечаева, которые еще в 1869–1874 годы с порога отметались всеми чайковцами, в том числе и самим Натансоном.
Объективные обстоятельства толкали интеллигенцию на протест. Другие объективные обстоятельства обусловили бессмысленность выступлений с протестами. В результате интеллигентская мысль металась по кругу.
Что же касается отсутствия организационной общности, то это явление имело в данный момент отнюдь не идейные мотивы, о чем непосредственно ниже.
Основа изменения образа жизни Александра Михайлова была заурядной, но серьезнейшей: он влюбился: «В 1876 г. я в первый раз встретил женщину, к которой почувствовал глубокую привязанность, это незабвенная Ольга Натансон. Но она страстно любила мужа; с своей стороны я беспредельно любил и чтил Марка и дорожил его счастьем, поэтому мои чувства к Ольге не перешли за пределы живейшей дружбы».[576]
Ольга Натансон была невероятной стервой, эгоцентричной и самовлюбленной. Достаточно сказать, что в «Земле и Воле» не было практически ни одной другой женщины: она должна была оставаться единственной среди влюбленных в нее мальчишек; остальным дамам (Вере Засулич, вскоре вернувшейся в столицу, сестрам Фигнер, сестрам Корниловым и другим) приходилось держаться на перифирии организации или блистать только эпизодически, как это удавалось в первую половину 1878 года Софье Перовской (по складу личности очень похожей на Натансон, но не имевшей возможности покорять мужчин женским обаянием — ввиду отсутствия у нее такового).
Это-то и было причиной организационной раздвоенности столичных революционных групп, а не какие-то идейные разногласия, хотя некоторая пестрота идейных воззрений, конечно, имела место. Но различия носили не групповой, а индивидуальный характер: каждому революционеру приходилось по-своему уживаться с идейным тупиком, в котором постоянно пребывала революционная мысль.
Такой пчелиный улей с единственной царицей продолжался до самого ареста Ольги Натансон в октябре 1878. Вот потом-то в «Земле и Воле» возникли более демократические порядки, а участие и влияние женщин достигло режима чуть ни матриархата.
Сам же Александр Михайлов так описывал объект своей платонической страсти: «Ольга Натансон /…/ была самопожертвованная натура. Она постоянно забывала себя для других и отдавала все для дела. У нее было двое прелестных детей, она их обожала, но они ее связывали, мешали ее политической деятельности, и она решилась расстаться с ними, отдать их [ее] отцу. Дети были 2–3 лет /…/. Она никогда не могла привыкнуть к разлуке с ними, а между тем свидания с ними были невозможны. Сначала множество дел, лежавших на ней, а потом нелегальность были постоянными препятствиями для свидания с ними. В продолжении трех лет она могла увидеть их, кажется, только один раз.
/…/ в начале 78 года Ольга лишилась обоих своих детей. Они умерли почти разом. Ее материнское сердце было окончательно растерзано этим ударом. Ее жестоко мучило сознание, что, быть может, она сама виновата в их смерти, отдав старикам, которые не могли ухаживать за ними так, как то делала бы мать. Это горе сильно пошатнуло ее здоровье, а крепость окончательно убила ее»[577] — Ольга Натансон содержалась в Петропавловской крепости с октября 1878 по май 1880, затем приговорена к каторге, замененной ссылкой в Восточную Сибирь, но, будучи уже безнадежно больной туберкулезом, отдана на поруки родным в феврале 1881 и вскоре умерла.
В то же время и Михайлов признавал: «В организации народников она [О. Натансон] пользовалась всеобщею нежной любовью, ее, шутя, называли наша генеральша и старались доставлять ей всякие удобства и любезности, но странно, женщины вообще ее не любили; так, например, Софья Львовна [Перовская] постоянно относилась к ней с отрицательным предрасположением. Это, может быть, отчасти происходило невольно, вследствие положения Ольги как деятеля. А положение ее было действительно несколько особенное. Народники в свой центральный кружок почти два года не впускали кроме Ольги ни одной женщины, а, между тем, /…/ многие желали сблизиться с этой компанией, как наиболее солидной и деятельной. Может быть отчасти такая особенность может быть объяснена некоторыми личными свойствами женщин вообще и Ольги в частности. Ольга, правда, не была агнцем, но натура ее отличалась уживчивостью и умением ладить с людьми. Особенно хорошо сходились с нею и поддавались ее влиянию мужчины, даже выдающиеся по уму и образованию, — Сергей Кравчинский, Чайковский и многие другие. Побеждала она отчасти своей симпатичной натурой, отчасти гибким и развитым умом, отчасти настойчивостью».[578]
«Любовный треугольник», при других обстоятельствах принявший какую-либо из классических форм, в революционном варианте оказался основой подпольной организации, имевшей весьма солидные перспективы: «Если Марк и Ольга Натансоны были строителями общества «Земля и Воля», Марк — головой этого общества, Ольга — сердцем его, то Александр Дмитриевич Михайлов был, по справедливости — щитом, бронею общества»[579] — свидетельствовал Аптекман.
Одновременно четко проявились и отличительные особенности самого Михайлова: «Личных друзей в обществе «Земля и Воля» у Михайлова было очень немного. /…/ Про него говорили, что он любит людей только со времени вступления их в «основной кружок» и только до тех пор, пока они состоят членами последнего»[580] — свидетельствовал Плеханов.
