После Пугачевщины в России на многие десятилетия установился политический застой, порожденный страхом рецидива крестьянских волнений.

Екатерина II отказалась от реформ, а дворяне, в свою очередь, вынужденно позабыли о собственных попытках изменить ситуацию в своих вотчинах и долго еще побаивались лишний раз взмахнуть кнутом или розгой — Пугачевщина, таким образом, кое-что изменила, но не все в лучшем направлении.

Лишь ненадолго затем Павел I встряхнул Русь, начав недвусмысленное наступление против анахронизма дворянских прав — и кое-чего добился: новорожденных дворян, например, перестали записывать на службу, тогда как раньше каждый пятнадцати- или шестнадцатилетний недоросль мог получить, впервые заявившись в полк, сразу чин капитана или майора — с учетом выслуги лет! Но дворяне быстро и весьма исчерпывающим образом укротили дальнейшие устремления несостоявшегося великого рефрматора, изгадив даже память о нем множеством низкопробных анекдотов!

Его сын-отцеубийца правил затем исключительно с боязливой оглядкой на собственную лихую гвардию — ему было не до радикальных реформ. Но и то немногое, что сделал Александр I в отношении российской экономики, едва ли можно расценить положительно. Это немногое свелось к введению «вольных хлебопашцев» и «военных поселенцев».

Александр решил оградить крепостных, отпускаемых на волю, от грядущей нищеты. С этой целью он издал в 1803 году закон о «вольных хлебопашцах» и усилил в 1807 году его условия, запретив помещикам отпускать крепостных на волю без выделения им участка земли.

Русское дворянство лишилось, таким образом, права изгонять излишних обитателей собственных поместий. Сгон крестьян с земли, практиковавшийся в широчайших масштабах в Англии и обеспечивший экономическое процветание британской метрополии и обеспечение кадрами ее многочисленных заморских владений, оказался исключен в России.

Введением военных поселений Александр I нащупывал иные пути дальнейшего развития России.

Напрасно продумывал свои планы в 1818 году декабрист П.И. Пестель, мечтавший об освобождении поместий от крепостных, сохранении земель в дворянских руках и создании фермерства на помещичьей земле:

«Фермеры живут /…/ на земле крупных помещиков, которым они выплачивают ренту и землю которых они обрабатывают на собственный капитал и по своему усмотрению. Фермеры являются капиталистами земледельческого класса. Система фермерства встречается только в странах, где среди земледельцев образовался класс капиталистов, как, например, в Англии, Голландии, Ломбардии и в некоторых провинциях Дании и Германии. /…/

Целью правительства должно быть последовательное освобождение класса земледельцев для того, чтобы между ними могли образоваться капиталисты, которые получили бы возможности стать фермерами. /…/

Самое трудное — это установить обязанности крестьянина по отношению к землевладельцу. Но все эти трудности — эти барщины, десятины, денежные уплаты — кончаются, когда имеются фермеры. Землевладелец знает только своего фермера, с которым он заключил контракт на ренту, а дело найма рабочих касается уже самого фермера.

Правительство может оказывать поддержку системе фермерства /…/.

Земледельцы составляют самый многочисленный класс. Их богатство, их благосостояние составляет большую часть национального богатства. /…/

Разница между рабом и свободным фермером велика. /…/

Мелкое хозяйство мало соответствует прогрессу земледелия, ибо дает малый доход, при котором невозможно производить значительные улучшения. /…/

Фермер тратит в течение некоторого времени почти весь доход на улучшения в надежде получить больший через несколько лет. Правительство не может вести таких расчетов. В управлении имениями оно преследует чисто финансовые цели; оно стремится исключительно к увеличению ежегодного дохода. Расходы не позволяют ему делать большие сбережения из чистой прибыли, поэтому правительство не в состоянии предпринимать крупных улучшений. /…/

Еще хуже — отдать землю крестьянам. Здесь речь идет /…/ о капитале и просвещении, а крестьяне не имеют ни того, ни другого. /…/

Англия может потерять свою торговлю и промышленность, но миллионы, которыми она утучнила свою землю средней плодородности, всегда у нее сохранятся, Англия всегда будет богатой страной».[141]

Пестель правильно уловил идею Александра I о введении военных поселений: это и была та замена помещичьих хозяйств государственными имениями, о нежелательности каковой писал Пестель. Это была очередная попытка правительства Александра I решить задачу, недоступную еще для Петра I: трудоустроить в мирное время армию, не подлежащую демобилизации. При этом действительно образовывалось нечто вроде государственных имений, состоящих из солдат и их командования, переведенных на хозяйственную деятельность, и государственных крестьян прилегающих местностей, тоже обращенных (вместе с чадами и домочадцами) в военных поселенцев.[142]

При успехах этого начинания (каковые так и не возникли) подобную судьбу Александр I готовил и для всей России; если бы так произошло, то этим он заведомо переплюнул бы всех коммунистов ХХ столетия! Но не тут-то было: восстания военных поселенцев не заставили переменить судьбу уже обращенных в коммунизм, но спасли тогда от подобной перспективы всю остальную Россию!

Полное бесправие поселенцев и прочие практические порядки этих учреждений позволяют нам отнестись к данному начинанию, как к достойному прообразу ГУЛАГа. Но Пестель справедливо указывал не на моральную сторону этого дела, а на его экономическую бесперспективность.

Пестель заглянул и на двести лет вперед. Англия, утратив прежние позиции в промышленности и торговле, кормит себя зато успешно собственной фермерской продукцией.

И предупреждения Пестеля к своей родине вполне оправдались: и раздел земли между крестьянами, и все последующие попытки государства «поднять сельское хозяйство» ни к чему хорошему не привели и привести не могли!

Закон о «вольных хлебопашцах» не обладал универсальной силой — его можно было обойти: он не распространялся на дворовых слуг, которых можно было отпускать на волю и так, запросто. А юридическая грань между дворовыми и обычными крестьянами не была четко определена и узаконена. Однако злоупотребление таким правом приводило помещика к конфликтам и с властями, и с крестьянами, и не могло кардинально помочь ему избавиться от большинства излишних крепостных.

Не возбранялось помещику и отправлять крестьян на сторонние заработки, в том числе — сдавать в наем на фабрики, оставляя в деревне их семьи в качестве заложников.

Но все имевшиеся возможности радикально улучшить положение поместий оказывались недостаточными.

Помещик хотя бы имел право распродать остатки своего имущества (включая крепостных) и зажить вольной жизнью. Так, например, поступили А.И. Герцен и Н.П. Огарев — и уехали за границу. Большинство же дворян, пытаясь сохранить прежнее житье, становились все более заложниками своих расстроенных поместий и собственных крепостных: своеобразное крепостное право наизнанку!

Оказался заложником ситуации и Николай I, которому предстояло править под тенью трагедии 14 декабря 1825 года. Этот царь мечтал о великих свершениях, но позволил себе лишь столь ничтожные реформаторские потуги, что эхо от них так и не вышло за стены царского дворца.

Напрасно звучали голоса немногих прозорливых подданных, вопиющих в пустыни.

Пестель уже был казнен фактически ни за что, но оставался еще в строю его старший почти единомышленник — друг детства и юности императора Павла I, адмирал граф Н.С. Мордвинов. Он взывал в 1828 году уже к императору Николаю: «из сей участи [нищеты] крестьяне, величайшая часть российского народа, никогда не выйдут, если число их не уменьшится, из пахтырей не соделаются они потребителями сельских произведений, не перейдут на жительство в города, не умноголюдят их, не употребят себя в разные упражнения, с умственными способностями сорпяженные, как-то: в ремесла, промыслы, торговлю, художества и науки. Тогда токмо повсеместно произрастут всякого рода призведения, водворится всеобщее изобилие, распространится богатство на все сословия народов»[143] — по смыслу можно было бы заподозрить, что писал какой-то японец!