Необходимы были, следовательно, переговоры и в 1879–1880 годах. А вот их-то добиться и не удалось! Почему?

Да потому, что террористы только воображали, что это только они сами кого-то запугивают. А участвовали-то в этом запугивании отнюдь не одни террористы!

Даже один из них, один из самых талантливых, а потом и самых влиятельных — Желябов, явно поначалу двурушничал, не занимаясь террором, а имитируя его. Но и из этого ничего бы не получилось, если бы им не подыгрывали совершенно другие силы.

В случае со взрывами на железной дороге это не так очевидно, хотя следует признать, что царь в этих ситуациях был гарантированно защищен от неприятностей изменением порядка движения поездов.

В случае же халтуринского взрыва это гораздо более ясно. Причем гуманизмом тут и не пахло: взорванных-то солдат никто не пожалел!

Царя запугивали, и запугивали всерьез — и запугали!

После 5 февраля он перестал, наконец, прогуливаться в публичных местах, а еще раньше начал себя вести при выездах более чем странно. Начальник его охраны полковник А.И. Дворжицкий вспоминал: «После 2-го апреля 1879 года государь император стал выезжать с конвоем; мне же приказано было находиться постоянно у Зимнего дворца, при прогулках, выездах и возвращениях во дворец его величества. Покойный государь по возвращении с поездки весьма часто подзывал меня и отдавал приказания о наведении справок о замеченных им на улицах подозрительных лицах. Хотя несколько раз мне удавалось напасть удачно на след указанных его величеством личностей, но, во избежание могущих быть ошибок, градоначальник Зуров приказал мне не ограничиваться наблюдением у дворца, а сопровождать государя императора всюду.

Его величество, привыкнув видеть меня около себя везде во время выездов, постоянно обращался ко мне с указаниями на лиц, казавшихся по какой-либо причине ему подозрительными. Следуя за экипажем государя, я старался быть как можно внимательнее, дабы не пропустить что-либо, могущее обратить на себя внимание государя. Случалось часто, что при докладе его величеству о задержании при проезде государя подозрительной личности он замечал: «верно, у него скверная рожа». Задержанные лица отправлялись в секретное отделение канцелярии градоначальника для справок и удостоверения личности».[881]

Понятно, что с наследственностью у Александра II дело обстояло не блестяще: еще лет за сорок до этого его отец и дядя нагоняли своими выездами трепет на столицу: «В прежнее время вся царская фамилия каталась по Невскому в известные часы. Государь Николай Павлович и великий князь [Константин Павлович] имели зоркий глаз: замечали малейшую небрежность в форме у офицера или солдата; даже если один из крючков на воротнике не был застегнут, то строго взыскивали с провинившегося».[882] Такое унтер-офицерское поведение уже находилось на грани мании. Но царь, с рвением начинающего сыщика вглядывающийся в своих верноподданных, — это уже сверх всякой меры!

Притом никто и не собирался позволять террористам, добровольно взявшим на себя все технические усилия по такому запугиванию, пользоваться плодами этих усилий.

Сразу после 5 февраля 1880 года это выявилось с полной отчетливостью.

Сама дата взрыва в Зимнем дворце — 5 февраля 1880 года — наводит на серьезные размышления.

19 февраля была годовщина вступления Александра II на престол, на этот раз — юбилейная, двадцать пятая! В каждом году к этой дате приурачивались издания серьезных указов. Тем более этого можно было ожидать теперь.

Чего должны были добиваться террористы, исходя из собственных целей: сорвать подписание конституции, если оно намечалось, усилить психологическое давление на царя и сделать более возможными прямые серьезные переговоры?

Они должны были торопиться и ни в коем случае не дожидаться того, что когда-то Халтурин сумеет начинить динамитом и соседние кровати! Существует и еще одно четкое свидетельство в пользу того, что народовольцы заранее назначили взрыв приблизительно на это время — заведомо раньше 19 февраля, но незадолго до этой даты — чтобы активно повлиять на ход мыслей царя.

Раскол «Земли и Воли» на практике привел к исчезновению того крыла, которое преобразовалось в «Черный Передел»: ужесточившийся контроль властей за деятельностью революционеров (именно вследствие покушений «Исполкома») ухудшил и без того не блестящие возможности пропаганды в народе. В то же время все возрастающая слава террористов и надежды на успех деятельности этой неуловимой организации (несмотря на аресты отдельных функционеров) привлекали к ней наиболее энергичных чернопередельцев. Выше сообщалось, что к такому решению пришел Стефанович в 1881 году. Еще раньше на тот же путь вступил М.Р. Попов — один из наиболее последовательных критиков «Народной Воли» в момент раскола.

В 1879 году он возглавил Киевское отделение «Черного Передела». Уже в октябре Попов установил контакты с местным представителем народовольцев Д.Т. Буцинским — и с этого времени в Киеве действовала по существу объединенная организация. Буцинский был в курсе планов взрыва поезда, и к середине ноября Попов с коллегами наметили провести в день удачного покушения попытку массовой демонстрации при стечении народа на Житном рынке в Киеве — со знаменами (все с тем же лозунгом «Земля и Воля») и разъяснительными речами. Неудача покушения 19 ноября привела, как уже упоминалось, к решению не проводить демонстрацию.

В конце ноября — начале декабря 1879 года Попов провел переговоры (тогда — вопреки мнению Стефановича) с народовольческой группой в Одессе — В.Н. Фигнер, Н.Н. Колодкевичем и Л.С. Златопольским. Последние пытались подготовить покушение на генерал-губернатора — хорошо нам известного Э.И. Тотлебена. В Одессе было достигнуто полное соглашение о координации деятельности, и Попов взял на себя подготовку покушения на киевского генерал-губернатора М.И. Черткова. Из этих покушений ничего не вышло: группа Попова была арестована в конце февраля 1880 года, а с Тотлебеном получилось еще интереснее — его решили пока оставить в покое, чтобы не спугнуть следующее готовящееся покушение на царя в той же Одессе (о нем — ниже).

Так вот, накануне 5 февраля снова все было готово в Киеве для проведения публичной демонстрации. Но на этот раз была готова и полиция во главе с Судейкиным, уже державшим Попова с сообщниками под наблюдением. Полученная телеграмма о состоявшемся, но неудачном взрыве была задержана для распространения: Судейкин хотел выяснить, не произойдет ли демонстрация согласно заранее намеченному плану, и тем самым будет возможно доказать, что революционеры действуют по составленному расписанию для всей России. Но из хитроумнейшей проверки ничего не вышло: в этот раз Попов оказался хитрее и получил телеграмму одновременно с полицией — ему ее доставил специально ожидавший ее сообщник-телеграфист. Никакой демонстрации, естественно, не состоялось.[883]

Но эта история четко доказывает, что революционеры в провинции действительно за какое-то время до 5 февраля были приведены в состояние готовности — и это был заранее спланированный акт.

С другой стороны, сторонники конституции должны были бы стараться предотвратить взрыв, так как этот акт мог серьезно повлиять на царя в очень неблагоприятном направлении: если тот еще только дозревал до введения конституции, то прямая угроза нападения заставляла ожидать, что он еще сильнее заупрямится — ведь он считал себя человеком чести и не считал себя трусом, поэтому никак не мог уступать прямой угрозе в свой адрес! (Забегая вперед, скажем: иное дело — уступать желаниям людей, спасших его от прямого насилия!) Именно так тогда и расценили сторонние наблюдатели последствия взрыва.