12 февраля А.А. Киреев писал: попытка покушения «помешала разным пагубным конституционным поползновениям и имела хороший результат»[884] — прекрасная оценка деятельности террористов, и в этот раз, как и после 19 ноября, провозгласивших, что они требуют Учредительного собрания!

Поэтому, кстати, если Желябов продолжал оставаться конституционалистом, то он должен был бы сорвать взрыв, а он его старался ускорить! Но вот это-то и делает его поведение еще более подозрительным!

Дело в том, что в начале февраля 1880 года публика еще ждала позитивных вестей о конституции, а в узких информированных кругах уже было известно, что ничего подобного не предвидится.

Народ же ждал аграрной реформы, на которую постоянно не терял надежды.

Еще взрыв 19 ноября заставил государственных мужей всерьез призадуматься о дальнейших перспективах.

Среди старых, заслуженных партизан введения конституции по-прежнему царил разброд. Милютин 3 декабря записал в дневник: «Обменялся несколькими словами с Валуевым опять по поводу любимой его мысли о преобразовании Государственного совета. После же заседания /…/ остался я наедине с великим князем Константином Николаевичем. Тот же вопрос — что нам делать, чтобы выйти из настоящего невыносимого положения? Я высказал великому князю мнение, что при настоящем общем неудовольствии в России нельзя ограничиться какою-либо одною мерой, и притом такою фиктивною, как предполагаемое, например, привлечение в состав Государственного совета некоторого числа временных делегатов от земств. Что будут делать эти представители земства в составе Государственного совета, когда все заботы высшего правительства направлены к усилению мер строгости, когда предоставлен администрации, на всех ее ступенях, полный произвол, когда вся Россия, можно сказать, объявлена в осадном положении. При настоящем настроении государя было бы совершенно несвоевременно возбуждать вопрос о какой бы то ни было реформе, имеющей характер либеральный. Великий князь не противоречил мне и, по-видимому, соглашался с моим взглядом».[885]

В то же время повзрослевший цесаревич Александр Александрович и его наставник с юных лет К.П. Победоносцев оказались центром сопротивления конституционным преобразованиям.

До этого времени никто просто не обращал внимания на наследника престола, которого царь оттеснил далеко в сторону. Но теперь почва, явно пошатнувшаяся под ногами самодержца, заставила всех озадачиться и невольно обратиться мыслями к человеку, могущему оказаться по воле внезапных жутких обстоятельств во главе российского государства.

Тот же Милютин записал в дневнике 3 января 1880 года: «наследник-цесаревич разговорился о разных других предметах, не исключая и вопросов политических. В первый раз случилось мне слышать от его высочества продолжительный и связный разговор и, признаюсь, я был предельно изумлен слышать от него дельные и разумные суждения».[886]

О том, какими были эти суждения, заботился Победоносцев, писавший к подопечному: «Все эти социалисты, кинжальщики и прочие не что иное, как собаки, спущенные с цепи. Они работают бессознательно не на себя, а для польского гнезда, которое рассчитало свой план очень ловко и может достигнуть его с помощью наших государственных людей…

От всех здешних чиновных и ученых людей душа у меня наболела, точно в компании полоумных и исковерканных обезьян. Слышу отовсюду одно натверженное, лживое и проклятое слово: конституция… Повсюду в народе зреет такая мысль: лучше уж революция русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую еще можно побороть вскоре и водворить порядок в земле, последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянной ложью, которой русская душа не принимает… Народ убежден, что правительство состоит из изменников, которые держат слабого царя в своей власти. Все надежды на Вас! Валуев — главный зачинщик конституции…»[887]

Валуев, между тем, в январе 1880 снова подал собственный проект преобразования Государственного совета. И с благосклонным отношением царя дело было отдано на рассмотрение Особого совещания.

Великий князь Константин Николаевич писал в эти дни к государственному секретарю Е.А. Перетцу: «Государь сообщил мне теперь, что желал бы к предстоящему дню 25-летия царствования оказать России знак доверия, сделав новый и притом важный шаг к довершению предпринятых преобразований. Он желал бы дать обществу больше, чем ныне, участия в обсуждении важнейших дел».[888]

Однако, предложение Валуева не встретило единодушия на заседании 25 января, где противником «конституции» решительно и безоговорочно выступил цесаревич Александр Александрович. Он заявил: «По моему мнению, проекта не нужно издавать ни сегодня, ни завтра. Он есть в сущности начало конституции, а конституция, по крайней мере надолго, не может принести нам пользы. Выберут в депутаты пустых болтунов-адвокатов, которые будут только ораторствовать, а пользы для дела не будет никакой. И в западных государствах от конституции беда. Я расспрашивал в Дании тамошних министров, и они все жалуются на то, что благодаря парламентским болтунам нельзя осуществить ни одной действительно полезной меры. По моему мнению, нам нужно теперь заниматься не конституционными помыслами, а чем-нибудь совершенно иным…

Мысль моя очень проста. Я нахожу, что мы находимся теперь в положении почти невозможном. В управлении нет никакого единства; не говоря уже о генерал-губернаторах, из которых некоторые творят Бог весть что, я не могу не сказать, что единства нет и между министрами. Все идут вразброд, не думая об общей связи. Мало того, некоторые из них думают больше о своем кармане, чем о ведомстве, которое им поручено. Мы должны доложить государю о необходимости установить связь в управлении держаться какой-либо одной общей системы…»[889]

Валуев комментировал: «Цесаревич всякий «конституционализм» считает гибельным, а «конституционные стремления» — «столичными бреднями».»[890]

На следующем совещании, 29 января, председательствовал сам царь. Он решил присоединиться к мнению старшего сына, записав в тот вечер: «Совещание с Костей [великим князем Константином Николаевичем] и другими, решили ничего не делать»[891] — универсальное решение всех российских проблем!

Поскольку ничего подобного в прессе не сообщалось, то «общество» продолжало тщетно надеяться на конституцию.

Вот тут-то и грохнул взрыв 5 февраля!

Оказывется, он вовсе не тушил надежды на конституционные преобразования, поскольку те и так были потушены за неделю до этого, и вовсе не лил воду на мельницу террористов-заговорщиков, надеявшихся обратить на себя внимание.

В очередной раз полностью сломав сложившуюся политическую ситуацию, он заставил переменить уже принятое решение ничего не делать, и прямо-таки заставил сделать нечто очень важное!

7 февраля в «Московских ведомостях» Катков вновь призвал к введению диктатуры в России.[892]

В тот же день цесаревич записал в дневнике: «Утро все провел у папa, много толковали об мерах, которые нужно же, наконец, принять самые решительные и необыкновенные, но сегодня не пришли еще к разумному…»[893]

На следующий день — дневник Валуева: «Сегодня утром продолжительное, но почти безрезультатное совещание у государя, при цесаревиче: министры военный, двора, внутренних дел, шеф жандармов и я. /…/ На совещании цесаревич предлагал невозможную верховную комиссию с диктаторским, на всю Россию распространенными компетенциями, что было бы равносильно не только упразднению de facto III Отделения и шефа жандармов, но вообще всех других властей, ныне ведущих политические дела, и притом de jure устанавливалось бы прямое главенство самого государя над следственным диктаторством комиссии и ее председателя…»[894]