К делу было привлечено около 50 человек, под суд (уже почти через год — в сентябре-октябре 1880) отдано 14. Теллалов благополучно бежал. Дефицит сведений не позволяет раскрутить сюжет этой явной провокации.
Так или иначе, Лорис-Меликов, отличившись относительной мягкостью (сослал только 37 человек из 575, сосланных всеми генерал-губернаторами в период чрезвычайного положения с апреля 1879 по июль 1880 и не вынес ни одного смертного приговора[878]), по видимости полностью искоренил крамолу на подведомственной ему территории.
Действительно, он наносил удары не по площадям, а по целям — и заработал на этом соответствующую характеристику перед общественным мнением и перед высоким начальством.
Но важнее всех этих локальных происшествий и катастроф оказался взрыв в Зимнем дворце.
Широко известна история о том, как Степан Халтурин поступил на работу столяром в Зимний дворец (под чужим именем), таскал динамит в свою каморку в подвале, прятал в своей кровати, а потом в решительный момент хладнокровно поджег фитиль бомбы и вышел из дворца к встречавшему его Желябову. Всю эту историю принято трактовать и в качестве вопиющей глупости полиции. Еще бы!
Куратором взрыва был сначала Квятковский. При обыске у него нашли план Зимнего дворца, где крестиком была отмечена царская столовая. Квятковский позднее отрицал, что имел отношение к взрыву, но все равно был за это повешен в ноябре 1880. Полиция же утверждала, что разобралась с этим только после взрыва. Но она не бездействовала и до того: помещение в подвале, где как раз и жил Халтурин — прямо под отмеченной столовой, было тщательно обыскано — и (о, эта глупая полиция!) даже не обнаружен динамит!
Между тем, обыск явно произвел тревогу, и Желябов (заменивший Квятковского и в качестве члена Распорядительной комиссии, и как куратора взрыва во дворце) настаивал на ускорении покушения. Заметим, что как и под Александровском 18 ноября, Желябов снова оказался ангелом-хранителем царского семейства!
В результате взрыв, произведенный 5 февраля 1880 года, как считается, не достиг поставленной цели: никто из царского семейства не пострадал.
В этот же день состоялся еще один акт, о котором постарались раструбить революционеры: был убит предатель Жарков (конкретно — А.К. Пресняковым) — Александр Михайлов сохранял принцип двойного удара, введенный еще Осинским.
Вокруг взрыва во дворце наворочена масса легенд. Самая популярная гласит, что царское семейство спаслось случайно, поскольку немного задержался поезд, на котором прибыл высокий родственник — Гессенский принц; его встреча и отодвинула назначенное начало обеда.
На самом же деле, царскому семейству ничто не угрожало: лишь как при легком землетрясении звякнула посуда, качнулись люстры и кое-где пострадал паркет; сидели бы все они за столом — и ничего бы с ними не случилось! Но в самый момент взрыва, когда семейство входило в столовую, был ужасный грохот, вылетели стекла во многих помещениях и в соседних зданиях, погасло газовое освещение в коридорах, всюду проник дым с запахом взрывчатки, и вообще произведен был жуткий эффект! Хуже всего оказалось то, что между подвалом и столовой располагалось караульное помещение, где погибло 11 и было ранено еще 56 солдат охраны.
Но все классические источники умалчивают о том, что, помимо помещения охраны, место взрыва и столовая разделялись еще несколькими этажами с толстыми перекрытиями: динамита (которого Халтурин натаскал около трех пудов) требовалось по меньшей мере в несколько раз больше, если бы действительно ставилась задача реального покушения на царское семейство, а заодно — и убийства уже всех солдат на промежуточном этаже!
Но ставилась ли она — вот в чем вопрос!
Недоумение того же Плеханова вполне понятно: зачем убивать Александра II, если его заменит Александр III — какая в этом разница для социалистов?
Морозов давал четкий ответ на этот вопрос: он готов был убивать и Александра IV, и Александра V, и Александра VI — сколько понадобится до тех пор, пока правительство и реакция не будут окончательно дезорганизованы.
Тихомиров же и другие, вслух не высказывая собственных замыслов, активно злились на Морозова. Сами-то они прекрасно понимали, что цареубийство — совсем не простая задача. Реально убить Александра II было просто лишь сначала: когда стреляли Каракозов и Соловьев; затем это становилось все сложнее, а об Александре III можно было и не мечтать — как и получилось. Зато напугать хотя бы одного царя — вполне реальная задача, какая ими и ставилась — начиная с покушения Соловьева, вместо абсолютно политически бессмысленного и бесцельного убийства.
Заметим также, что и крушение поезда — совершенно нелепая вещь как способ индивидуального убийства. Месяца не проходит даже в наши дни, чтобы где-то на Земном шаре не произошло крушение поездов. Гибнут при этом обычно единицы, в редких случаях — десятки людей, в редчайших — большинство пассажиров. То же происходило и при диверсиях против поездов во время многих войн. Хотя, разумеется, опыт народовольцев в этом отношении был значительно меньше, чем у нас, но и в их времена железнодорожные катастрофы тоже не были редкостью: вспомним, например, причину нахождения на гауптвахте Унгера-фон-Штернберга, упомянутую Верой Фигнер. Уже позднее, 17 октября 1888 года, произошла знаменитая катастрофа у станции Борки — безо всякого злого умысла: в царском поезде погибло тогда несколько десятков людей, но само царское семейство не пострадало.
Решение о взрыве во дворце заведомо недостаточного количества взрывчатки было вполне сознательным, однако в курсе этого оказалось только несколько человек, но не из одной лишь Распорядительной комиссии. Об этом четко свидетельствует диалог уже цитированного «пиротехника» Филиппова с одним из посвященных — Грачевским: «Взрыв 5-го февраля был произведен с помощью нашего же Бикфордова шнура. Теперь прошло уже более сорока лет, но я очень хорошо помню свой разговор с Грачевским при первом же нашем свидании после взрыва в Зимнем дворце. На мое замечание, что заложено было мало динамита, Грачевский ответил, что все запасы не решились использовать потому, что не было полной уверенности в успехе, а между тем, «была полная возможность сразу извести всю крамолу»»[879] — довольно странный термин по отношению к царскому семейству!
Вера Фигнер (остававшаяся тогда в Одессе) по поводу изложения этого диалога делает такое примечание: «Ежедневная опасность обыска в подвальном помещении Халтурина не позволяла частого переноса динамита»[880] — но это не оправдание преждевременного взрыва!
Логика же тут была простейшая: как у рэкитеров, захвативших залог и требующих выкупа. Именно подобная часто возникает теперь и у современных террористов, требующих выполнения каких-то политических условий, а иначе угрожающих продолжением и развитием террора.
Свое собственное требование они выставить не решались: введение социализма в России путем террористического шантажа было нереально уже потому, что этого не поддержал бы тогда просто никто — ни народные массы, ни либеральная публика, ни царские чиновники. Поэтому публично выражать свои сокровенные желания они и не могли.
Оставалось выдвигать совершенно нелепое требование конституции, которая им самим не только не была нужна, но просто вредна. Это, однако, не казалось им опасным: если дело дойдет до реальных переговоров с запуганным правительством — вот тут-то и можно будет пошантажировать весьма серьезными условиями.
Скептикам, собирающимся возразить насчет того, что кто же ведет переговоры с шантажистами-террористами, ответим, что очень многие. Непосредственно же с Тихомировым, находившимся тогда уже за границей, чисто номинально оставаясь во главе совершенно разгромленной террористической партии, затеялись самые настоящие прямые переговоры от лица правительства осенью 1882 года. Этот известный эпизод не привел ни к каким результатам, хотя возвращение Чернышевского из Сибири произошло если не вследствие, то сразу после данной попытки переговоров! Но для срыва этих переговоров потребовалась определенная мощная контринтрига, изложение которой уже выходит за возможности данного издания.
