«А.Д. [Михайлов] имел много хороших товарищей, но в особо дружеских отношениях действительно ни с кем не состоял»[581] — подтверждал и Тихомиров, только через год вышедший на волю и примкнувший к организации.

Вопреки громкому названию, организация была крайне немногочисленной: в момент учреждения — 25 человек, 19 кооптировано в 1877–1879 годы, членов филиальных отделений вне столицы — еще 17; итого — 61 участник за все время существования. Постоянные аресты и отъезды за границу ограничивали реальную текущую численность максимум тремя десятками членов, действовавших в разных городах и селениях. Кружковой деятельностью охватывалось порядка 150 учащихся и рабочих — тоже за все время существования.[582] Но это и оказалось ядром организации, совершившей позднее цареубийство 1 марта 1881 года.

В то же время Михайлов постоянно приглядывался к окружающей публике, отыскивая людей, которых было можно попытаться использовать как исполнителей в революционных акциях. Использовать — и выбросить!

Вот как он сам описывал знакомство с одним из таких персонажей, применение которому нашлось только весной 1878 года: «В сентябре 1876 года в С.-Петербурге я впервые встретился с Александром Константиновичем Соловьевым. Он тогда приезжал из Псковской губернии, где полтора года работал в кузнице и приобрел достаточный навык в этом ремесле. /…/ Соловьев с первого раза производил впечатление молчаливого и сосредоточенного в себе человека. /…/ Он пробыл в этот раз в С.-Петербурге месяца два, но, вследствие переходного состояния партии, не сошелся близко, из вновь встреченных им людей, почти ни с кем, а более жить здесь он не мог; его тянуло в народ, и он в октябре месяце уехал во Владимирскую и Нижегородскую губернии, где /…/ легко найти работу кузнецу. /…/ На его несчастье в то время натянутые отношения с Европой и мобилизация армии, предвещавшая войну, отразились критически на нашей внутренней промышленности. Хозяева мастерских сократили производство и выгоняли рабочих. Без денег, без крова ходили десятки рабочих по деревням, за кусок хлеба предлагая работу. Скоро у Соловьева вышли последние деньги, и он очутился с горемыками в одном положении. Голод, холод, ночлеги в зимнюю пору в пустых сараях и нетопленных избах на грязной сырой соломе, сблизили его с этим страдающим людом, но и скоро расстроили его здоровье. Прошли два-три месяца как он уехал из Петербурга, и от него получено было письмо. /…/ Стихии суровой нашей зимы сломили его наконец. Однажды в метель еле брел он по занесенному проселку, тело ломал озноб, горячечное состояние туманило голову, сил не хватало, и он упал в снег в полном бесчувствии. Проезжий мужичок подобрал его и свез в ближайшее село, где он пролежал две недели в сильной горячке. С большими трудами он выбился из этого критического положения и добрался до Петербурга в начале 1877 года. В это время я с ним опять несколько раз встречался. Тут он сошелся с одной группой народников и отправился с ней, кажется, в Самарскую губернию. С Соловьевым за эти два раза я довольно хорошо познакомился, но тесных дружеских отношений у меня с ним не было.

Кстати упомяну о другом моем знакомом, о Сентянине. Возвращаясь в августе 1876 года в С.-Петербург, я с ним опять встретился. Он продолжал состоять слушателем в Горном институте до весны 1877 года, когда уехал на родину с целью начать практическую работу в народе. Он поступил каким-то простым рабочим на южной шахтной работе /…/. Но с отъезда его из Петербурга я с ним встречался редко и случайно».[583]

А.В. Сентянину также предстояло сыграть выдающуюся эпизодическую роль в истории «Земли и Воли», хотя и не такую яркую, как А.К. Соловьеву.

Осенью Натансон приступил к организации демонстрации, состоявшейся 6 декабря 1876 года у Казанского собора в столице.

Идея мероприятия базировалась на успехе похорон Чернышева. Расчет оказался ошибочным: как ни хамили участники похорон Чернышева по отношению к посторонней публике, но и эта публика, и власти отнеслись к происходящему с должной лояльностью — похороны есть похороны. Теперь же все оказалось по-другому.

Блеснул речью юный Г.В. Плеханов (единственный смелый поступок в его жизни!), и впервые было поднято молодым рабочим Я. Потаповым красное знамя с лозунгом «Земля и Воля», вызвавшим полное недоумение посторонней публики: насчет земли все были в курсе — ее явно крестьянам не хватало, но волю царь ведь дал еще в 1861 году!

Полицейские, которых было совсем немного, бросились разгонять неположенное сборище, их (полицейских!) тут же стали избивать. Большинство же собравшихся, уяснив теперь суть происходящего, кинулось задерживать и избивать демонстрантов.

«Первоначальной мыслью членов «Земли и Воли», организовавших эту демонстрацию, был созыв возможно большего числа фабричных рабочих и произнесение на площади речи, изображающей бедственное положение и бесправие их в борьбе с хозяевами, после чего должно было быть выставлено знамя «Земли и Воли», как девиз будущего. Но бывший накануне николина дня праздник помешал этому созыву; рабочие разбрелись по домам, на демонстрацию явилась, главным образом, учащаяся молодежь, а речь, произнесенная Плехановым об участи Чернышевского и о политических преследованиях, была экспромтом. Полицейские и дворники избили и захватили 35 человек, которые были преданы суду. Такой финал для пострадавших, их друзей и знакомых, конечно, не был утешителен, потому что уличная расправа была дикая и суд беспримерно жестокий; кроме того, многие из подсудимых были люди, далеко стоявшие от дела и явившиеся на демонстрацию, как на зрелище».[584]

Среди пострадавших оказался видный пропагандист Алексей Степанович Емельянов (кличка — «Андреич»), бывший на нелегальном положении и арестованный с документами на имя Боголюбова: «Боголюбов не участвовал в демонстрации, хотя и был приговорен за участие в ней к 15 годам каторги. Решено было членами основного кружка, что лица, исполняющие определенные функции по организации, на площадь не должны выходить. Андреич, во избежание соблазна, в часы, определенные для демонстрации, занят был другим, именно — он в это время отправился учиться стрелять в тир. Возвращаясь оттуда, на одном из углов Невского проспекта, после того, как на Казанской площади все успокоилось, он стал расспрашивать о том, что произошло /…/, и в это время, по указанию кого-то из толпы /…/, был арестован; револьвер, найденный при нем, послужил достаточной уликой против личности задержанного».[585] Боголюбову, как уже упоминалось, предстояло прославиться через полгода — после порки, учиненной над ним Ф.Ф. Треповым.

Плеханов, которого при разгоне демонстрации охранял Михайлов, вслед за тем бежал за границу.

Для участия в демонстрации в Петербург специально нелегально приезжал П.Г. Заичневский; он потом подверг организацию демонстрации уничтожающей критике.

Вопреки славословию, посвященному этому событию в революционных хрониках, демонстрация действительно совершенно не удалась; впредь ничего подобного долго не пытались устраивать.

Это был полный провал революционной агитации в городе, притом в самой столице.

К провалу же в деревне пришла деятельность «южных бунтарей», которая все-таки возобновилась в начале 1877 года.

Продолжение рассказа Льва Дейча: «Только один /…/ член [кружка «южных бунтарей»] не отказался от намерения вызвать восстание все в том же Чигиринском уезде. То был Яков Васильевич Стефанович»

Решив каким-то образом проблему с отпечаткой некоторого числа фальшивок, Стефанович «надумал, пользуясь взглядом крестьян на царя, создать тайное общество среди населения указанного уезда, для чего предъявил некоторым из крестьян заранее заготовленный царский манифест, уполномочивавший его действовать в качестве «комиссара». К этому плану из бывших членов бунтарского кружка Стефанович привлек меня, Бохановского и Чубарова. Это было в феврале 1877 г.»