Мне, автору данной книги, случалось в течение долгой жизни познакомиться с немалым числом ветеранов войн и революций, соратниками Ленина, Сталина и Гитлера, не исключая и лагерных палачей. К некоторым старичкам и старушкам было явно опаснее приближаться, чем к ядовитым змеям. Зато другие, подобно сытым удавам, так и излучали доброжелательность, чуткость и гуманность — им до конца жизни вполне хватило крови, досыта выпитой в свое время; к этой категории, очевидно, относился и Лев Дейч.
Характерно, что издав в советское время книгу с претенциозным названием,[566] Дейч рассказывал в ней о персонажах, с которыми был едва знаком (С.П. Дегаев, Л.П. Меньщиков, Г.А. Гапон, Е.Ф. Азеф), и почти не добавил о них что-либо, не известное от других авторов; желания же вспомнить о Гориновиче у него не нашлось.
Расправа над Гориновичем не исправила положения заговорщиков. Она оказалась не только зверской, но и страшно глупой. Выжив и при этом неизбежно возбудив к себе интерес полиции, Горинович теперь повел себя явно не как святой: «После этого в Елисаветграде было арестовано лицо, у которого Горинович встречался с Малинкой и Дейчем; открыто было и наше убежище. Жандармы шли по нашим следам. Остальные члены кружка, жившие по селам и наезжавшие в Елисаветград, могли быть прослежены. Пришлось нам ликвидировать наши поселения и всем бежать из этой местности. Назначив сборным пунктом Харьков, мы бросились врассыпную. /…/
Когда мы собрались в Харькове и приступили к выработке дальнейшего плана действий, среди нас проявилась необыкновенная рознь. Ясно становилось, что кружку нашему — с нашими общими планами — пришел конец»[567] — рассказывает Дебогорий-Мокриевич.
«Словом, «прекрасно разработанный план» не осуществился, и /…/ кружок бунтарей ликвидировался»[568] — заключает Дейч.
Несомненно, проблемы возникли не только в связи с полицейской угрозой, но большинство участников предприятия психологически надломила история с Гориновичем. Напоминаем, что деятельным членом кружка «бунтарей» состояла Вера Засулич. Она служила как бы живым напоминанием о Нечаеве, соратницей которого была в 1869 году, и отсидела за это два года в крепостях.
Теперь все повторялось заново, протекало по тому же сюжету и сценарию и привело к такому же краху — и организационному, и моральному. Многие из них теперь просто не могли глядеть в глаза друг другу.
Дебогорий-Мокриевич уже никогда не вернулся к роли революционного лидера, вполне соответствовавшей его способностям и темпераменту, а Засулич, очутившись очередной раз на мели, пошла затем на совершенно отчаянную попытку изменить собственную судьбу и придать ей хоть какой-нибудь смысл.
Один Фроленко вскоре нашел себе достойное применение: «В Одессе арестован был Костюрин, член нашего кружка; Фроленке удалось его вырвать чуть не из рук жандармов и увезти на лошади».[569] Произошло это уже в марте 1877.
Но В.Ф. Костюрину (кличка «Алеша Попович») (1853–1919) не судьба была задерживаться на воле: вторично его арестовали в июле того же года. Фроленко снова готовил его побег, но тут Костюрина перевели в столицу. Затем на процессе «193-х»[570] его приговорили к ссылке, но в 1878 году вскрылось его отношение к расправе над Гориновичем — и потом каторга и ссылки сменялись у него почти до самой революции.
Оказавшись в Петербурге не у дел, Александр Михайлов вскоре нашел себе подходящую компанию, и совершенно переменил образ жизни. Вот как об этом рассказал Г.В. Плеханов: «На одной из сходок /…/ в /…/ «коммуне»[571] на Малой Дворянской улице, он познакомился с членами возникавшего тогда общества «Земля и Воля», и скоро был в него принят. Тогда окончился «нигилистический», как любил выражаться Михайлов, период его жизни. /…/ Он превратился в сдержанного организатора, взвешивающего каждый свой шаг и дорожащего каждой минутой времени. «Нигилистический» костюм с его пледом и высокими сапогами мог обратить на себя внимание шпиона и повести к серьезным арестам. Михайлов немедленно отказался от него, как только взялся за серьезную работу. Он оделся весьма прилично, справедливо рассуждая, что лучше истратить несколько десятков рублей на платье, чем подвергаться ненужной опасности. Во всем кружке «Земля и Воля» не было с тех пор более энергичного сторонника приличной внешности. /…/ Другою не менее постоянной заботой Михайлова был квартирный вопрос. Помимо обыкновенных житейских удобств, найденная им «конспиративная» квартира имела много других, незаметных для непосвященного в революционные тайны смертного. Окна ее оказывались особенно хорошо приспособленными для установки «знака», который легко мог быть снят в случае появления полиции /…/; от других квартир она отделялась толстою капитальною стеною /…/; план двора, положение подъезда, — все было принято в соображение /…/. Я помню, как, показавши мне все достоинства только что нанятой им квартиры на Бассейной улице, Михайлов вывел меня на лестницу, чтобы обратить мое внимание на ее особенные удобства.[572]
— Видите, какая площадка, — произнес он с восхищением.
Признаюсь, я не понял — в чем дело.
— В случае несвоевременного обыска мы можем укрепиться на этой площадке и, обстреливая лестницу, защищаться от целого эскадрона жандармов, — пояснил мне Михайлов.
Вернувшись в квартиру, он показал мне целый арсенал различного оборонительного оружия, и я убедился, что жандармам придется дорого поплатиться за «несвоевременный» визит к Михайлову».[573]
Поясним, что слова «Земля и Воля» впервые возникли как лозунг на знамени, поднятом на демонстрации в декабре 1876, о которой ниже. Окончательно же закрепилось это название за организацией осенью 1878 года, когда стал издаваться ее одноименный печатный орган. Название возникло в подражание «Земле и Воле» 1862–1863 годов. Плеханов и некоторые другие участники организации позднее использовали это наименование приминительно даже к событиям осени 1876.
Находившаяся же в это же время в непосредственной гуще событий участница кружка чайковцев А.И. Корнилова-Мороз дает несколько другие комментарии, отличающиеся и от рассказа Тихомирова. По ее свидетельству в это время в Петербурге сложилась не одна революционная группа, а две — Натансона и других прежних чайковцев, которым и принадлежит приоритет в создании «народнической» программы: «большое влияние на рабочих и молодежь получил вновь организованный Натансоном кружок, в шутку прозванный Клеменцом «троглодитами», п[отому] ч[то] квартиры его членов так же трудно было найти, как пещеры дикарей. В состав кружка входили будущие народовольцы и террористы, как Александр Дмитриевич Михайлов и Адриан Михайлов, Баранников, Осинский, а также Плеханов, Лизогуб, Оболешев и др[угие] видные революционеры. Натансон и его жена Ольга предлагали мне вступить в их кружок, но мне слишком дороги были прежние друзья, — я не могла как бы изменить им для новых. Кроме того, /…/ я утратила веру в возможность путем революции моментально изменить строй жизни народа. Я не могла также разделять увлечения Ал[ександ]ра Михайлова раскольниками или надежду найти революционное настроение в местах пугачевского бунта и вольного казачества и т. п. /…/ Освобожденные от следствия члены кружка чайковцев — Н.И. Драго, Ю.Н. Богданович, примкнувшие к ним — Веймар, Грибоедов, приехавшие из Швейцарии — Клеменц и Кравчинский стремились продолжить существование кружка и начали разрабатывать программу революционной деятельности в народе, известной впоследствии под именем «народнической». К этой группе примкнула и В.Н. Фигнер».[574]
