Искреннее же поведение на процессе 1871 года сообщников Нечаева, отказавшихся от солидарности со своим отсутствующим лидером, но, тем не менее, не раскаявшихся в своих революционных убеждениях, оказало сильнейшее воздействие на их потенциальных единомышленников: «интерес к этому процессу был таков, что некоторые студенты, дабы попасть в очередь, ночевали даже во дворе суда. Для нас это был первый политический процесс, и на нас произвело сильное впечатление, что подсудимые не оправдывались, а, напротив, сами обвиняли правительство и в злоупотреблениях и в том, что оно, давая по виду на бумаге либеральные реформы, на деле превращало их в новые способы угнетения»[523] — вспоминал один из очевидцев, Михаил Федорович Фроленко (1848–1938) — один из виднейших затем деятелей «Исполнительного Комитета Народной Воли», тайный злой гений этой террористической организации.
Фроленко был сыном солдата, дослужившегося до фельдфебеля. Детство Михаила Фроленко прошло в Ставрополе и в близлежащих Кавказских горах — несколько раз его едва не похитили черкесы. Отец его страшно пил, и умер, когда сыну было 7–8 лет. Мать снова вышла замуж, страшно пил и отчим. Детство будущего революционера прошло в ужасающей нищете. Он упорно учился, но, лишенный культурных традиций и связей, тяжело преодолевал ступени науки, часто не оптимально избирая дальнейшие пути для учебы. Закончил гимназию, но в высших учебных заведениях так и не закрепился. Человек неуемной энергии, упорства, смелости, решительности и невероятного честолюбия, после процесса над нечаевцами он узрел свой путь в революции.
Другой известный революционер того же поколения, В.К. Дебогорий-Мокриевич (1848–1926), вообще не усматривал ничего негативного в деятельности Нечаева и его сообщников: «показания обвиняемого Успенского, оправдывавшего свое участие в убийстве студента Иванова тем соображением, что для спасения жизни двадцати человек (Иванова подозревали в шпионстве и за это убили), показались нам чрезвычайно логичными и доказательными. Рассуждая на эту тему, мы додумались до признания принципа «цель оправдывает средства». Так, мало по малу, мы приближались к революционному мировоззрению и, нужно сказать, что в этом вопросе, в вопросе специально о революции, большую роль сыграла наша литература. Благодаря цензуре прямой проповеди революции, конечно, не было, но было другое: сочувствие к революционным методам борьбы сквозило между строк у многих русских писателей. /…/ Наперечет знали мы имена всех героев франц[узской] революции, начиная от главарей и оканчивая второстепенными и даже третьестепенными личностями. Одним нравился Дантон, другие восторгались Камилл Демуленом, третьи бредили Сен-Жюстом. Такова была атмосфера, в которой мы вращались в семидесятых годах, разжигая друг в друге революционный пыл».[524]
Так что стремления и надежды Достоевского и иже с ним оправдались весьма относительно.
В 1872 году Нечаев, как упоминалось, был арестован в Швейцарии и, как уголовный преступник, выдан России.
В начале уже 1873 года его судили для соблюдения формы тоже как уголовного преступника и вынесли обычный каторжный приговор на 20 лет, приводивший в тогдашних условиях к полному освобождению приблизительно через 12–14 лет в результате регулярных амнистий.
Но после суда распоряжением самого императора Нечаева безо всяких юридических оснований бессудно и бессрочно заперли в Алексеевский равелин Петропавловской крепости; жесточайший режим этого заведения был прямо направлен на физическое уничтожение заключенных. Обычно хватало от нескольких месяцев до нескольких лет, чтобы сгноить помещенного туда человека.
Эта участь постигла позднее около двух десятков опаснейших государственных преступников, избежавших казни по суду, в их числе — руководителя террористов семидесятых-восьмидесятых годов А.Д. Михайлова и их главного шпиона Н.В. Клеточникова; все они были довольно молодые, сильные люди. Упомянутый Фроленко оказался одним из четверых, сумевших выйти оттуда живым и с неповрежденной психикой.
Нечаев сумел прожить почти десять лет в абсолютно изолированном одиночном заключении; до ноября 1879 года он был и единственным узником страшного равелина, не считая давно сошедшего с ума Бейдемана, который уже к моменту появления Нечаева не выходил из бреда, периодически сопровождаемого ужасными криками.
Долгие годы Нечаев провел в борьбе за то, чтобы с него сняли кандалы; за то, чтобы получить возможность читать книги и журналы; за то, чтобы получить право писать на бумаге. В последнем пункте он так и не победил, но реализовал свои потребности нелегальным путем. Официальное же заявление властям он однажды начертал собственной кровью на стене камеры.[525]
Человек исключительной воли, умеющий удивительно мистифицировать и подчинять себе людей, Нечаев постепенно распропагандировал всех солдат тюремной охраны, установил и поддерживал с их помощью связь сначала с соседними камерами, а потом и с волей, где действовал в то время «Исполнительный Комитет Народной Воли». Впрочем, к этому мы вернемся ниже.
Еще в 1869 году Нечаев дал толчок другой необычайной революционной судьбе. Дворянской дочери Вере Ивановне Засулич исполнилось в 1868 году девятнадцать лет; в нечаевской организации состояли ее сестра со своим мужем — это послужило знакомству и роману Веры Засулич с Нечаевым, по ее утверждениям — платоническому. Бежавший в первый раз за границу Нечаев воспользавался адресом Веры для переписки — в результате ее арестовали в мае 1869 года и почти два года держали в заключении, а потом выслали в провинцию — и это практически безо всякой вины! Так началась карьера знаменитой революционерки.
В 1868–1869 годах большинство столичных студентов остались чужды авантюристическим наскокам Нечаева и Ткачева. Но стремление разобраться в причинах собственных материальных проблем неизбежно вела к необходимому самообразованию; стали возникать соответствующие кружки — почти как во времена Буташевича-Петрашевского. Кружки и объединялись, и дробились, и приобретали все более радикальную направленность.
Лидером нового движения стал Марк Андреевич Натансон, которому во время первого ареста в марте 1869 года было восемнадцать лет. В январе 1870 года он был арестован вторично — снова по Нечаевскому делу, но выпущен по недостатку улик. Именно Натансон стал инициатором организационного объединения и установления связи с прежними идеологами — прежде всего с Берви-Флеровским.
Позже в кружок вошел Николай Васильевич Чайковский (он был моложе Натансона на один день), благодаря яркой личности которого с лета 1871 года кружок стал именоваться «кружком чайковцев».
В октябре 1871 года Натансон был выслан в Архангельскую губернию за распространение книги Берви-Флеровского «Азбука социальных наук», написанной по его заказу.
В Архангельской ссылке в 1871 году Натансон принял православие, чтобы жениться на приехавшей к нему Ольге Александровне Шлейснер, принадлежавшей к обрусевшей дворянской фамилии. Тоже сосланный Берви-Флеровский стал и шафером на свадьбе Натансонов.[526]
Самообразование дошло до насыщения, и, естественно, возникло стремление к пропаганде, которая поначалу развивалась исключительно в студенческих кругах. Кружок чайковцев просуществовал до лета 1874 года (сам Чайковский арестовывался за это время дважды), установил связи с единомышленниками в других городах и за границей и объединил в своих рядах таких деятелей, как П.А. Кропоткин, С.М. Кравчинский, Д.А. Клеменц, А.И. Зунделевич, Е.К. Брешко-Брешковская, Л.А. Тихомиров, С.Л. Перовская, Н.А. Морозов, А.И. Желябов, П.Б. Аксельрод, О.В. Аптекман, С.Н. Халтурин и другие. Но одновременно в столице складывались и более решительные группы.
