Мир повертелся, сделав несколько кульбитов и встал на место в тот самый миг, когда он нашел меня – на пересечении улиц Глинки и Айвазовского. Вообще-то он шел меня убить, так и сказал, взяв меня за плечо и поворачивая:
– Я шел тебя убить.
Ах, эти мужчины, идут убить, а потом просят выйти за них замуж!..
Мимо нас по улице шли какие-то люди, и я вдруг увидела свое счастье – оно кружилось у меня над головой. Мое счастье было похоже на очень боевого растрепанного воробья: он чирикал и пел, летая над моей головой как наскипидаренный.
«Это точно оно – мое счастье», – поняла я и схватила воробья за хвост.
Мой Рейтель пережил жизненный крах, а кто, скажите, не пережил жизненный крах? Все пережили его – и не по одному разу...
Я думала, что не забуду Илью и буду любить его вечно, а совсем недавно в старой сумке, на самом ее дне, я нашла мятый протокол наезда. Оказывается, моего мужа задавила жена Рейтеля (или его дочь?). Наверное, это уже не важно, ведь Илья очень неудачно упал, ударившись головой... Дочь Рейтеля Деспину арестовали прошлым летом, но, за недоказанностью, оправдали.
Илья Станиславович Котов, извини: ты остался неотомщенным, как и те пятеро строителей, абсолютно не титульной национальности и одна очень хорошая массажистка Мона Грапс.
Я не знаю, как это вышло, я этого не хотела с самого начала, хотя слова пани Остальской застряли у меня в голове, ну, что самый простой способ мщения – это выйти замуж за врага, предварительно закружив ему голову так, что она начнет падать!
Главное для любой женщины – решительность и задор, отчаянно блефуя, вы завоюете того человека, который вам по зубам – скажем так, не будем скрывать. Если не по зубам – и не надо!.. Пусть он достанется какой-нибудь дуре и тоскливо смотрит на ваши фиалковые глаза, когда вы идете мимо – ярко-рыжая и веселая!..
Медленно капает густое красное вино, я выпила полбокала и посмотрела на тебя.
– У тебя желтые глаза, как у змеи, – в первую нашу ночь сказала я Валду.
– Не говори так, у меня заболело сердце от твоих слов, – попросил он меня.
– У тебя есть сердце?...
Валду кивнул.
Нет, все же главное произошло помимо нас, хотя Валду, безусловно, очень красив; я обернулась на спящего мужа, чтобы снова взглянуть на него... Красив, той особенной мужской красотой... А что он бабник – так это обычное дело, ведь бабники самые лучшие мужчины: они любят баб, то есть нас с вами! И с ними можно хоть каждый день лежать в высокой траве и целоваться.
Чувство любви между нами не утихает, и надеюсь, не утихнет никогда. Хотя, казалось бы, квота на счастье никогда уже не должна была достаться мне.
«Есть люди, как небо, и есть люди-земля, – говорила моя бабушка. – Если ты полюбишь человека-землю, то всю жизнь будешь в земле. Это плохо – любить человека-землю».
«Почему плохо, ба?...»
«Это просто тяжело – у тебя будет мало радости в жизни, и твои дети тоже, скорее всего, будут земляными людьми»
«А как их отличить – небесных и земляных?...»
«Увидишь!»
«Они отличаются?...»
«Еще бы!!!»
Усталая улица, усталые облака, усталые скамейки в провинциальном парке маленькой Тапы – в самом сердце скучной Эстонии. Мы вырвались из усталого города и живем, глядя на полеты ласточек и стрижей...
У нас с ним был разговор в начале:
– Ну а что я буду делать, если ты уйдешь?...
– Куда я могу уйти? – рассердился он.
– Что я буду делать, – упрямо повторила я, – Валду? Ведь в радиусе миллиона километров нет никого лучше тебя!..
Он молча смотрел, потом начал улыбаться и, не начав как следует, перестал, уголки его губ опустились.
«Эстонцы – такие медлительные!» – про себя чертыхнулась я.
– Я никуда не денусь, – сказал он.
– Точно?
– Да, – он кивнул и повторил: – Да.
– А то...
– Что?
– Я привыкла быть замужем.
– Я понял, – перебил он. – Не беспокойся.
Я и не беспокоюсь теперь.
Старомодная улитка Остальская вместе с котом благословили меня, когда мы уезжали. Кот даже больше благословил, чем пани. Ведь он – кот, я – Котова...
Колпастикова – комендантша казармы, спросила, подбоченившись:
– Уезжаешь?...
– Да.
– Правильно – уезжай отсюда!.. Я б тоже уехала, если б не Растаман.
– Может быть, мне еще придется вернуться. – Я огляделась: на крыше казармы меняли жесть. Кровельщики стучали молотками-дятлами изо всей силы.
– Ты не вернешься, – убежденно прогудела Колпастикова. – Ты поймала свое счастье за хвост!..
– Почему – за хвост?...
– А какое счастье без хвоста, Сашка? – фыркнула комендантша.
И правда, какое счастье – без хвоста?!
– Спасибо тому дню, когда ты родилась, – сказал он, когда мы приехали сюда.
Его мать бубнит, приезжая к нам по три раза за год: «Она тебя приворожила!.. Уйди с ее орбиты – она притягивает тебя, сын!..»
Но ему не сорваться с моей орбиты. Я притянула его к себе навсегда, и если мы сорвемся с орбит друг друга, то одновременно! Мы просто перестанем жить – нам хватает друг друга, нам никто не нужен.
Мне снова снятся хорошие сны – я перестала видеть себя голую над пропастью... Скоро, через месяц, родится наша дочка, и мы уже придумали ей три имени – французское, русское и на всякий случай эстонское... На кого она будет похожа – так и назовем.
Я не думала, даже в страшном сне, что полюблю того, чья машина убила моего мужа, ведь смерть забрала Илью – через этого человека... Его машина толкнула Илью – в никуда. И вдобавок некрасивая фотография привела к тому, о чем вы тут прочитали... Как, с чего началось это замещение в его сердце – любовь к Хелин сменилась на мучительную страсть ко мне.
Наверное, это было предопределено, и фотография в буклете, на которую страшно было взглянуть, – ни при чем. Просто мы должны были встретиться и полюбить друг друга. Вы же сами понимаете, что случайного в жизни ничего нет!
Точно нет.
Точней не бывает!..
Прошлое – в воспоминаниях, а сегодня – я счастлива, я – рыжая и на каблуках!.. Все случилось у нас само собой.
Илья с облака помахал мне рукой, и мы договорились встретиться через пятьдесят лет, на том самом месте – на пересечении улиц Глинки и Айвазовского. Ведь мне надо жить, даже если очень не хочется порой. Все равно, надо жить, потому что жизнь одна, и второй не дадут – хоть тресни!..
Жизнь – великий компенсатор
Седая женщина...
Седой мужчина.
Мы.
Это мы.
Через двадцать лет.
Или через тридцать?...
Неважно.
Мы все еще вместе, и я говорю ему шамкающим ртом:
– Принеси вилочку...
Валду фыркает и, пряча улыбку, идет, прихрамывая, на кухню. Он уже – не лев, а старый медведь...
Стрельчатые окна нашего дома у озера в Аквитании едва светятся в темноте.
Мне снова открылись врата счастья – я не одна на этой земле, я не одна... не одна... не одна...
Кабысдох
Фуат слушал радио. Оно трещало от атмосферных помех.
«В перестрелке погибли: Лео Мозес, по кличке Нахал, и полковник Интерпола Амадей Брук. Легко ранены так называемые Дед и Дон Элгуджа Пярнусский. Разборка произошла в чистом поле, неподалеку от хутора «Свинарник Эльзы», где, видимо, у них была назначена встреча. Полковник Интерпола Брук, вероятно, попал в эту перестрелку случайно. Его фура-длинномерка «Скания», груженная песком, была найдена за пятьдесят три километра от места трагедии.
Там же, в машине убитого Лео Мозеса, под ковриком в мешковине были обнаружены шесть ценных раритетов, украденных из мировых центров изобразительного искусства, в том числе – полотна Рембрандта, Вермеера, Поленова и Модильяни».
Фуат вздохнул – ни про Лихуту, ни про Хаверя, ни про руку фельдъегеря диктор не сказал ни слова. Сколько дней ему еще предстояло работать в уездной Тапе, Фуат не знал.
