С помощью Нины, работавшей с Бурлаковым в одном отделе, Слава нашел и его. Но, не обремененный пока семьей, Бурлаков был страшно занятым личными делами, и его пришлось убеждать дольше всех.

– Ты же говорил, что мы можем рассчитывать на тебя? Вот мы на тебя и рассчитываем…

Какие девушки? Причем тут девушки? Да у меня на даче вышел на балкон, взглянул на пляж и выбирай себе любых девочек. Правда, почти все они дочки начальников, но это скорее говорит о их порочности, чем о скромности… Ах, у тебя есть девушка? Ну так я и не заставляю тебя ухаживать за Фроловой. Ты будешь просто писать для нее роман… Ну так ты и друга своего зови ко мне. Какая вам разница, где загорать. А у меня, на Карповом озере, завсегда лучше, чем на вашем Первом.

Но только после того, как Алексеев пообещал, что за Михаилом и его другом заедет Ваганян на бибике и ему не придется толкаться в садовом автобусе, Бурлаков согласился и пообещал быть.

Утро задалось чудесное. Ваганян подъехал, как и обещал к десяти часам. Из подъезда вышли двое: невысокий, коренастый Бурлаков- его Роберт признал, и друг Михаила- светлобородый, с залысинами на открытом лбу, парень одного с ним возраста. В руке он держал гитару, упакованную в чехол.

Михаил представил своего друга как Вадима Дюкова. Ваганян обменялся с ними обеими рукопожатиями и пригласил в свою "Ниву".

Пока они ехали по шумному Свердловскому проспекту, разговор не завязывался. Роберт включил радио, из динамика диктор вещал последние новости. Особенно часто повторялись им слова: "перестройка" и "гласность".

– В прошлом году они другую связку слов употребляли,— заметил Михаил.— Тогда все больше про ускорение говорили.

– Э, перестройка- перестрелка. Как раньше было, так и теперь осталось,— ответил Ваганян.— Скучно. Да?

На этом политику больше не обсуждали.

Машина свернула направо к Шершневской плотине. На автобусной остановке стояла изрядная толпа. В основном молодежь, с вкраплениями садоводов.

– Ого, сколько народу! На пляж, похоже, ломятся,— предположил Вадим.

– А ты был у Алексеева на даче?— спросил Бурлаков у Ваганяна.— Там, правда, озеро есть?

– Есть, есть,— согласно закивал головой скульптор.— С балкона видно. И вода теплая. Теплей, чем в водохранилище.

– Это хорошо, а то сегодня такую жару обещали.

Машина миновала плотину и, взяв вдоль берега водохранилища, через пять минут подкатила к зеленым воротам.

– "Мичуринец",— прочитал название сада Михаил.— Смотри-ка, и вправду недалеко от благ цивилизации.

Еще через пару минут машина остановилась возле железной калитки.

Навстречу им вышел одетый в одни шорты Алексеев.

– Прошу вас, сэры, проходите.

Молодые люди вылезли из машины. Все стали здороваться.

– Вы что-то с вещами?— спросил Славик, показывая на сумку Бурлакова и гитару.

– Отдыхать же приехали.

– Я вам дам отдыхать. Работать будете, как негры на плантации.

Тут мимо автомобиля прошли две миловидные девушки лет семнадцати. Обе в незастегнутых халатиках, под которыми были видны купальники.

Горячий Ваганян зацокал языком, а все мужчины внимательно проводили их взглядами. Бурлаков ехидно и громко заметил:

– Какая хорошенькая, вон та, с краю.

Потом окликнул:

– Ягодки, не знаете, который час?

Девушки обернулись, и одна из них крикнула:

– Не знаем!

Тут они обе прыснули.

– Давайте я вам скажу,— предложил Мишенька.— У меня часы есть.

– Не надо,— ответила та же девушка, и они снова рассмеялись и ускорили шаг.

– Счастливые. Часов не наблюдают,— заметил Вадим.

И все мужчины вошли на территорию участка Алексеева.

– Какие у тебя здесь, однако, мамзельки ходят,— обратился к хозяину Михаил.

– Да уж, есть такие. Через два участка от меня живут. Но хватит о бабах, пора о работе.

Все расположились за столом в тенистом участке сада.

– Кто что знает о писании романов?— спросил Алексеев, взявший на себя функции руководителя.

– Неплохо бы бумагу иметь,— ответил Краснов. Он приехал раньше остальных.

– И ручку,— добавил Роберт.

– А еще голову или, на худой конец, писателя,— заключил Михаил.— Хотя, профессиональный писатель нам не поможет. Ему нужно время на размышление, кипу черновиков, архивные материалы. Тут нужен графоман.

– Ну вот как раз графоман-то у нас есть,— сказал Алексеев и внимательно поглядел на Бурлакова.— Мне Нина говорила, что ты там все стишки пописываешь. И тема подходящая- про любовь.

– Ну ты даешь. Одно дело стишки девушкам в альбом. Зарифмовал "любовь"- "кровь", "грезы"- "розы". А другое дело проза. Тут хотя бы навыки нужны.

– У нас очень мало времени. Уже скоро одиннадцать. Решаем так: Миша, ты у нас будешь главный автор, я буду главным организатором, Володя- главным стенографистом, Вадим будет помогать в составлении сюжета, А Боб- главным спонсором. Боб, наливай.

Роберт все понял, принес из багажника сумку и достал оттуда запотевшую банку.

– Пиво? Здорово!- произнес Вадим.— Как раз по погоде.

– Что там нам надо сочинить?— спросил Бурлаков.

– Грустную сказку из современной жизни.

– Да же так,— удивился Михаил и задумался.

– Главное начать,— сказал Вадим.

– Ну начало я, похоже, придумал. Если история должна быть грустная, то пусть герой тоскует с самого начала. Пиши,— скомандовал он.— "Я сидел и грустил…"

– Кто сидел и грустил? Почему грустил?— спросил удивленный Роберт.

– Кто, кто. Главный герой, конечно. Кстати, назовем его Вадимом. В честь моего друга Дюкова. Герой мой тоже везде с гитарой ходит да и песни будет петь. Вы ребята еще не слышали, как Вадик поет?… Сочувствую вам;

Итак, почему герой грустит? Вадим, ты почему порой грустишь?

Кто на тебя тоску нагоняет? Я думаю, женщины. Когда их нет, тоска. Когда есть, тоже невесело. Почему например та, а не эта.

Вадим, молча улыбаясь, кивнул и взял два минорных аккорда на гитаре, которую он успел достать из чехла.

– А ты, спонсор, наливай,— предложил Михаил, протягивая опустошенный стакан.— Начинаю диктовать.

"Я сидел и грустил. Причин для грусти было более, чем достаточно. Только что она, та, которую я так любил, и теперь еще люблю, та, которой я посвящал стихи и дарил свои песни, выгнала меня из своего дома.

Вы бы знали, как долго я набивался к ней в гости, как надеялся на это посещение. И вот я уже сижу на лавочке возле ее подъезда и грущу.

А знаете, за что меня выставили? Всего- навсего за поцелуй!

Ха! Веская, однако, причина. Ежедневно миллионы юношей целуют не меньшее количество миллионов девушек, и ничего. Насколько я знаю, девушкам это даже нравится. И порою они отвечают молодым людям взаимностью. Я это точно знаю, потому как ранее сам принимал в этом процессе посильное участие.

А вот Людмиле это не понравилось…"

– Людмила- это кто?— спросил строго Краснов.

– Главная героиня,— ответил Бурлаков. Была у меня не так давно, в прошлом году, знакомая. Людмилой звали. Грустная история…

Я продолжаю диктовать:

"Людмиле это не понравилось. Она звонко шлепнула меня по щеке маленькой ладошкой и тонким пальчиком указала, где у них в квартире находится дверь.

Никакие мои аргументы и объяснения не воспринимались. Никакие мои извинения не признавались. Она говорила только одно: "Я хочу, чтобы ты ушел!" И мне не оставалось ничего другого, как удалиться.

С камнем на сердце я сел на лавочку возле ее подъезда и загрустил. Настроение было паршивое. Хотелось не то плакать, не то выть на луну, которая с ехидной усмешкой выползала на черный небосвод.

"Надо написать новую песню,— думал я.— Самую лучшую, самую красивую. Я ведь кое- что могу. Друзья говорят, что у меня не плохо получается, да и самой Людмиле мои песни нравились. Так вот, напишу я эту песню и пусть она ее услышит. Услышит, как я ее люблю, как мне грустно без нее.

Сами собой сложились строчки…"

– – Тут, Вадим, твоя работа. Исполни, пожалуйста, что нибудь грустное. Хотя бы эту, про сердце,— обратился Бурлаков к своему приятелю.