В целом надо признать, что Московский Кремль до его переустройства при Иване III заметно выделялся своими каменными стенами и церквами среди других русских городов, уступая по своей обстройке только Пскову и Новгороду и далеко обогнав соперничавшие с Москвой города Верхнего Поволжья и Оки с Тверью и Рязанью во главе. В то же время Москва явно отставала в этом отношении от многих западноевропейских городов, что вполне объясняется тем катастрофическим обеднением, которое испытала Россия в страшные годы татарского ига.
Княжение Дмитрия Донского явилось новой эпохой в истории Москвы, и в частности Кремля, новым этапом в истории нашего города. В XV в. сооружение каменных церквей в Кремле велось сравнительно редко, а самые постройки малозначительны, что связано с тяжелыми годами внутренних распрей, заполняющих длительный период в середине XV в., а также с опустошительными татарскими набегами. После Едигеева нашествия (1409 г.) каменное строительство стало в Москве относительной редкостью. И. Е. Забелин, отмечая небольшое развитие каменного зодчества в Москве до Ивана III, замечает: «Может быть, встретятся и еще свидетельства о таких постройках, но и они не послужат опровержением той истины, что город целое столетие не обладал достаточным богатством для своего устройства». Об общем количестве каменных и деревянных церквей в Москве дает понятие известие о пожаре 1476 г. В Кремле «обгорело» 10 каменных церквей и сгорело 12 деревянных.
Во второй половине XV в. начинается оживление в области архитектуры и искусства. Москва создает свои кадры художников, трудившихся не только в ней самой, но и за ее пределами. Таким был Василий Дмитриевич Ермолин, как мы видели, работавший над каменной резьбой и перестройкой зданий в Москве и в других городах.
Тем не менее общий облик Кремля до его переустройства Иваном III мало изменился и украсился по сравнению с временем Дмитрия Донского. Каменные кремлевские стены так и остались недостроенными, и во время набегов на Москву татары приступали к Кремлю там, где не было каменных стен. Внутри Кремля произошло довольно мало изменений. Великокняжеский дворец, видимо, остался по-прежнему деревянным.
Впрочем, несомненным новым веянием явилось стремление строить каменные здания – «палаты» – гражданского назначения. Инициатива в этой области принадлежала духовенству. В 1450 г. митрополит Иона заложил на своем дворе каменную палату, а при ней домовую церковь Положения Ризы Богородицы. Его примеру последовали монахи Симонова монастыря, воздвигнувшие на своем подворье в Кремле церковь Введения с палатою (1458 г.). Назначение палат, вероятно, заключалось в том, что они служили трапезными для торжественных поминальных обедов («кормов») и местом хранения книг и казны, надежным от пожаров. Жилые каменные строения, как видим, возникают уже при Василии Темном, задолго до появления итальянских мастеров. Кроме великокняжеского дворца и митрополичьего двора в Кремле стояли дворы удельных князей и бояр, а также подворья епископов и монастырей.
Значительную часть Кремля занимал великокняжеский двор, около которого была заложена церковь Спаса Преображения, прочно удержавшая за собой прозвище «на Бору». Эта церковь, впоследствии стоявшая во внутреннем дворе Кремлевского Большого дворца, при Иване Калите находилась поблизости от великокняжеского дворца. Недалеко от дворца помещались великокняжеские хозяйственные постройки – житный двор и конюшни, существовавшие, по-видимому, на старых местах и в XVII в., так как житницы с хлебными запасами, заготовленными на случай осады, имелись в каждом укрепленном замке древней России.
Великокняжеский дворец был деревянным, как и все гражданские постройки древней Москвы. Поэтому он и горел наравне с другими постройками, как свеча, во время страшных московских пожаров. Внешний вид дворца и его внутреннее расположение не подвергаются какому-либо восстановлению – так скудны наши сведения о великокняжеских палатах XIV-XV вв. Можно восстановить лишь несколько небольших черточек. Во дворце у княгини был «златоверхий» терем, обращенный лицом к берегу и потому называемый «набережным». Под его южным окном сидела великая княгиня Евдокия и провожала взором русское войско и своего мужа Дмитрия, уходившего в поход против Мамая. Из окон терема было видно Замоскворечье и дорогу на село Котлы, откуда начиналась дорога в Орду. Златоверхий набережный терем привлекал к себе взоры москвичей необычной красотой и убранством. Поэтому в сказаниях о Мамаевом побоище отыщем об этом тереме новые подробности. Княгиня сидела на «…урундуце под стекольчаты окны». Рундуком в Московской Руси называлось крыльцо, обычно украшенное вычурными колонками-балясинами. Такое крыльцо иногда было двухэтажным в виде постройки, несколько выдающейся из общей массы здания. Нам нет никакой нужды отбрасывать как ненужную деталь это упоминание о великокняжеском дворце. Княгиня сидела у стеклянного окна на втором этаже дворца в выступе здания, образованном подобным рундуком, обозначавшим парадный ход во дворец.
Набережная палата и набережные сени в XV в. имели немалое значение как место для дворцовых приемов и встреч. Терем был расписан фресками рукою самого Феофана Гречина («…терем у князя великого незнаемою подписью и страннолепно подписаны»).
Несомненно выдающимся строением был митрополичий двор. Кроме палаты митрополита. Ионы на нем находим и другую палату, выстроенную митрополитом Геронтием. Во двор вели каменные ворота («…кирпичем кладены ожига-ным»), воздвигнутые тем же митрополитом одновременно с палатой в 1478 г.
Кремлевский холм окружала стена, спускавшаяся вниз к Москве-реке и тянувшаяся вдоль берега у подошвы холма. Следовательно, в кольце кремлевских укреплений находились, собственно, две части – нагорная и низменная, вторая называлась по-прежнему Подолом. Своеобразная система укреплений, при которой крепостная стена охватывала не только нагорную, но и низменную часть города, должна была обеспечить возможность невозбранно пользоваться речной водой во время осады. В особенности это было важно для городов с постоянным посадским населением. Кроме того, Подол, связанный с рекой, был обычно относительно густо заселен. Такую же систему крепостных стен кроме Москвы находим в Нижнем Новгороде.
И. Е. Забелин предполагает, что скат кремлевской горы был первоначально значительно более пологим, чем теперь, что позволяло располагаться по нему деревянным постройкам старой Москвы. Окраина горы называлась Зарубом, потому что «…была утверждена частию на сваях, частию на избицах, небольших деревянных срубах, укреплявших скат горы». Поэтому дворы у самого обрыва стояли на насыпной земле из жилого мусора. И. Е. Забелин думает, что это делалось из-за тесноты кремлевской площади и желания ее расширить. «Заруб и взруб,- пишет И. Е. Забелин,- означали особое устройство береговой крутизны, посредством насыпной земли, огражденной бревенчатою постройкою для увеличения пространства существовавшей нагорной площади». Но нельзя не отметить и того, что древнее слово «зарубати» обозначало устройство преграды для неприятеля, а «заруб», собственно, обозначал тюрьму.
Пространство нагорной части Кремля и Подола было неодинаковым. Подол занимал гораздо меньшую площадь, чем холм, на котором располагались важнейшие кремлевские постройки.
Кроме великокняжеского дворца, митрополичьего двора, соборов, церквей и монастырей на холме стояли дворы удельных князей и бояр. В непосредственной близости к великокняжескому дворцу находился дворец («двор») князя Андрея Ивановича, младшего сына Калиты, перешедший потом во владение к его сыну – серпуховскому князю Владимиру Андреевичу Храброму. В духовной Владимира Андреевича ему давалось характерное название «двора московского большого» в отличие от других, меньших дворов, принадлежавших тому же князю и названных в той же духовной. Из большой семьи Владимира остался в живых один Ярослав, передавший большой двор своему сыну Василию, умершему в заточении в Угличе. По отчеству этого последнего владельца место, где находился двор Ярослава, было еще долго известно под именем Ярославичева места. В летописях и документах упоминаются и другие дворы удельных князей, занимавшие иногда значительную площадь. Кроме них нам известны боярские дворы, почему-либо отмеченные в сохранившихся источниках.
