В сенях снова раздались торопливые шаги, загремело, покатилось ведро, и вскоре откуда–то просочился запах дыма. На потолке и на стенах замигали пока еще слабые сполохи.

Зверев вскочил, прижимаясь спиной к стене, подобрался к выходящему во двор окну и осторожно глянул наружу. Сенная дверь была распахнута, и из нее на крыльцо и во двор падал багровый трепещущий свет. Зверев вспомнил, что в сенях сложены дрова, различная рухлядь. Все это, очевидно, и горело сейчас. Алексей высунулся больше, чем следовало, мигающие блики, начинающие трогать оконные переплеты, скользнули по лицу, и сейчас же грянул выстрел — пуля свистнула возле самого уха. Алексей отшатнулся. За стеной снова взметнулся приутихший плач. «Черт, что же она медлит? — мелькнула мысль.— Надо выбираться, тогда перестанут стрелять, и соседка с детьми покинет горящую избу».

Огонь разгорался. Сполохи плясали уже по всей избе, и Алексей различал теперь Очира, стоявшего в такой же позе, что и он, только возле окна, выходящего на улицу. Алексей пригнулся, перебежал к нему и стал у стены, по другую сторону окна, осторожно выглянул на улицу. Там было темно — сюда свет пока не доставал.

– Очир, пока не поздно, надо уходить,— он кивком указал наружу.

– Давай,— согласился Очир.

Алексей глубоко вздохнул, примерился и ударил прикладом в переплет окна. Звякнули остатки стекол. В тот же миг по окну хлестнуло сразу несколько выстрелов.

– Напрасно стараетесь! — выкрикнул неугомонный представитель «Временного правительства».— Оба окна под прицелом!

Алексей надвинул поглубже фуражку, пружинисто присел и головой вперед кинулся в разбитое окно…

– …Убили, что ли?.. Дурбалаи свиномордые… валенки сибирские…— Гнусавый, чуточку врастяжку голос назойливо торкался в сознание, словно бьющаяся в стекло жирная зеленая муха.— Тут голыми руками брать, а они прикладом…

Алексей попробовал открыть глаза, чтобы увидеть говорящего, но тут же охнул от слепящей головной боли и поспешно зажмурился.

– А, ожил! — весело сказал голос— Добро пожаловать в мир суровой реальности!

Алексей приоткрыл один глаз, помедлив, открыл другой, и упомянутый «мир суровой реальности» сразу же заставил его забыть про больную голову — прямо перед ним, по ту сторону большого стола, сидел Аркадий Борисович Жухлицкий. Покойник кушал что–то вроде бифштекса. Встретившись взглядом с Алексеем, он приветливо улыбнулся и поднял рюмку.

– Ваше здоровье!

«Какой, однако же, нелепый сон»,— подумал Зверев. Тут сзади выступил человек, в котором он признал, хоть и не сразу, родственника Жухлицкого. «Николай Николаевич Зоргаген,— вспомнил он,— Ходок по меховым делам». Меховщик заговорил, и оказалось, что это ему–то и принадлежал давешний нудный голос.

– Вы удивлены? А между тем…

– А между тем,— встрял «покойный»,— слухи о моей смерти оказались немного преувеличенными. Так, кажется, говорят англичане или кто там еще…

Алексей с трудом приходил в себя. В окна сочился серенький рассвет. Стало быть, ночь уже позади. Кое–как из обрывочных воспоминаний — выстрелов, сполохов в темной комнате, своего броска в окно и последовавшего сразу вслед за этим смутного ощущения взорвавшейся в голове бомбы — Зверев восстанавливал случившееся.

– Где… Очир? — еле разлепив губы, прохрипел он.

– Спутник–то ваш? О, не беспокойтесь, он жив, но, честно говоря, заслуживал пули — двоих ранил, и вообще…

– Дом сгорел? Там были дети… как дети?

– Дом стоит на месте. Только сени сгорели. А дети целы,— ходок по меховым делам обогнул стол и уселся рядом с Жухлицким.— Ваш альтруизм делает вам честь, но не пора ли подумать и о себе.

– Кстати, вы и есть… представитель Временного правительства… автономной Сибири?

– К вашим услугам,— Николай Николаевич Зоргаген с готовностью наклонил голову.— И как таковой могу предложить вам сотрудничество.

Алексей не ответил. Голова разламывалась на куски. Пытаясь хоть немного унять боль, он сжал ладонями виски и замер. Подумалось, что хорошо бы сейчас положить на затылок холодную мокрую тряпку.

– Страдаете? Может, водочки? — сочувственно предложил Аркадий Борисович и, не дождавшись ответа, вздохнул: — Вольному воля… Вопросик у меня к вам, Алексей Платонович. Не скажете ли вы, куда дел Турлай те три пуда золота?

– Экий вы… постоянный в своих привязанностях,— Алексей через силу засмеялся.— Едва изволили встать из гроба, как опять за свое: золото, золото, золото…

– Понимаю ваш сарказм. Для вас, горного инженера, золото всего лишь некое сырье, химический элемент, а для меня, презренного буржуя, это, разумеется, идол, предмет алчбы. Пусть так. Согласен, иронизируйте на здоровье. Но примите во внимание два пунктика. Первое — это золотце похищено у меня. Трагедия на Полуночно–Спорном получилась именно из–за него. А второе — я намерен употребить его на патриотические нужды.

– Вот именно,— подхватил родственник.— Я готов это подтвердить.

– Пустой разговор, господа,— Алексей оперся затылком о прохладную стену и устало закрыл глаза.— Золота вы не получите. После Полуночного его цена возросла на одиннадцать человеческих жизней. Теперь оно уже не просто золото, а некий символ, памятник, если хотите…

– Желаете стать двенадцатым? — вкрадчиво промурлыкал меховщик.— Не советую. Вашего самопожертвования никто не оценит. Его попросту не поймут–с, к тому же умирать вы будете трудно, очень трудно. Это я вам обещаю.

– Ну, ей–богу, Алексей Платонович, неужели вы жизнь свою молодую цените дешевле этих, тьфу, трех пудов золота? Ну, будьте же благоразумны, черт побери! — почти умоляюще воскликнул Жухлицкий.

– При чем тут золото! — поморщился Зверев.— Честь дорога, честь, господин Жухлицкий.

– Вы дворянин? — неожиданно спросил Зоргаген. Зверев насторожился.

– Какое это имеет значение?

– О чести вдруг заговорили,— Зоргаген усмехнулся.— Впрочем, все это вздор!.. Вы ведь не отрицаете, что золото где–то у вас?.. Можете не отвечать, и так ясно.

А посему открываю карты. Упомянутое золото Аркадий Борисович намерен передать нам, Временному правительству автономной Сибири, как свой вклад в дело борьбы с большевизмом. И коль скоро вопрос поставлен так, я вынужден быть беспощадным в выборе средств. Заметьте это. Что я сейчас делаю? У нас есть еще двое, причастные к той же истории с золотом,— ваш спутник, а второй…

– Васька,— подсказал Жухлицкий.— Купецкий Сын.

– Благодарю вас,— улыбнулся Зоргаген и снова повернулся к Звереву.— Этих двоих я пристрелю собственноручно. На ваших глазах. А вас мы отпустим. Вот и все. Спрашивается: как вы будете жить дальше, отчетливо сознавая в душе, что могли бы спасти их, но не сделали этого?

– Черт побери! — пробормотал ошеломленный Зверев.— Вы дьявол во плоти!

– Война, господин Зверев, война!— Меховщик закурил и с видимым удовольствием пустил витиеватую струйку дыма.— Ну–с, как вам цена?

– Если я еще питал какие–то иллюзии в отношении подобных вам господ, то теперь, кажется, окончательно от них излечился.

– Значит, согласны? — быстро спросил Жухлицкий.

– А что ж мне остается делать? — буркнул Зверев.

– Не огорчайтесь — сей добрый поступок на том свете вам непременно зачтется. Итак,— Зоргаген оживленно потер руки,— где же он хранится, презренный металл?

– Позвольте, позвольте! — запротестовал Зверев.— Сначала вы должны отпустить этих людей.

– Э, нет! — Зоргаген, смеясь, погрозил пальцем.— Вы забываете, условия диктуем все–таки мы, а не наоборот. И вообще, как говорят наши друзья американцы, в бога мы верим, а все остальное — наличными.

– Алексей Платонович,— вмешался Жухлицкий,— нам вовсе не нужны ни вы, ни ваши люди. Как только мы получим золото, сразу же отпустим вас на все четыре стороны.

Зверев искоса глянул на него.

– Для недавнего покойника вы удивительно рассудительны. Особенно учитывая то, что не далее как позавчера были без головы.